Письма, несущие смерть - Бентли Литтл

Невероятно, но в тот вечер я увидел Киоко на телеэкране. В надежде отвлечься от реальности я посмотрел какую-то комедию и переключил канал на местные новости Эн-би-си. И увидел Киоко. Не знаю, уговорила ли она кого-то перехватить сигнал, или это вторжение было санкционировано властями, но ее хорошенькое личико заполнило экран, и она беззвучно повторяла одними губами: «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя…»

Я выключил телевизор.

В ту ночь мне приснилось, что я лежу в постели, а Киоко, обнаженная и прекрасная, сидит на моем лице. Только пахло от нее дерьмом, а не сексом, но, как я ни старался подняться, как ни старался выскользнуть из-под нее, у меня ничего не получалось. Я задыхался, я пытался столкнуть ее с себя, но мои пальцы тонули в ее коже, как в воске, а тяжесть ее тела все увеличивалась, сдавливая мне рот и нос, не давая мне вздохнуть.

Я проснулся, когда уже умирал.

Ведьма исчезла. Стер ли я ее жизнь письмами? Удастся ли так же стереть Киоко?

Я много думал об этом и решил, что имеет смысл попытаться. Я накатал несколько писем разным адресатам, излагая разные точки зрения. Я работал вдохновенно, как никогда, приводил причины, по которым Киоко должна быть уволена, по которым ее следует изгнать из общества Писателей Писем. Причины были реальные и вымышленные: потому что она психопатическая преследовательница, потому что она некомпетентный писатель писем. Я использовал все оружие из своего арсенала и отправил письма сразу же, надеясь, что одно их количество произведет необходимое мне впечатление и приблизит меня к цели.

Наутро, когда я приехал на работу, Киоко стояла перед моим кабинетом с изысканно упакованным подарком, который и передала мне с совершенно не нужным мне поцелуем. Разозлившись, я вернул ей подарок и с мрачным удовлетворением смотрел, как она вся в слезах несется к лифту.

И написал еще кучу писем.

Назавтра Киоко прислала мне официальное извинение за подарок, но во время ленча плюхнулась на стул рядом со мной. Мои друзья не знали, как реагировать. Все умолкли, а Стэн вежливо предложил ей оставить нас. Шеймус, как и обещал, попытался приударить за ней, но она пристыдила его на милом ломаном английском, очаровавшем даже Элен. Расправившись с Шеймусом, Киоко устроилась поближе ко мне и под столом прижала голую ногу к моему бедру. Я вскочил, бросив недоеденный ленч, извинился перед приятелями и вернулся в свой кабинет. Как рассказал потом Стэн, до конца ленча Киоко болтала исключительно обо мне.

Я написал еще больше писем.

На следующий день я нашел на куске мыла в душе длинный черный волос, а сортируя для стирки грязное белье, обнаружил в корзине пару женских трусиков. В моем почтовом ящике оказалась фотография обнаженной Киоко в той же позе, в какой она сфотографировалась в детстве.

Это была последняя капля.

Я должен был убить суку.

Я постарался отогнать эту мысль, но не сумел и вспомнил свой разговор с Генри.

Я думаю, твой единственный выход — убить ее.

Нет, я не мог это сделать.

Да, я делал это раньше с помощью писем и, честно говоря, если бы я мог избавиться от Киоко таким же образом, то не почувствовал бы ни вины, ни угрызений совести. Черт побери, я был бы счастлив, если бы она сдохла в ту самую секунду и никогда больше не омрачала мою жизнь. Однако одно дело — морально отвечать за смерть человека, и совсем другое — убить своими руками. Вот почему президенты, ответственные за гибель сотен невинных граждан во время военных действий, спят по ночам как младенцы, а пьяный водитель, нечаянно насмерть сбивший пешехода, мучается до конца своей жизни.

Разве это не грех? — спросил я Генри, имея в виду убийство другого Писателя Писем.

Грех. Почему я воспользовался этим словом? Подобная терминология не из моего лексикона.

Я подумал о сновидении с гниющим телом Христа.

Бог мертв. Греха нет.

Да, решил я. Я убью ее.

Я прочитал письмо, приложенное к ее фотографии:

Дорогой Джейсон!

Сегодня я написала письмо Эрику. Я рассказала ему о нас все. Я рассказала ему, что знала тебя задолго до Викки и не только полюбила тебя первая, но и люблю тебя больше ее. Я рассказала ему, что мы будем вместе, и у нас будет наш сын, сын, которого ты будешь любить гораздо больше, чем ты любил его.

Иногда правда бывает болезненной, но так всегда лучше. Лучше раз и навсегда покончить с болью, чем растягивать мучения.

Прошлой ночью мне опять приснился сон о нас. Я сидела на унитазе, а ты стоял передо мной, тыча пенисом мне в лицо. Я не смогла справиться с искушением и открыла рот и вобрала твой пенис целиком и сосала, пока ты не кончил.

Я всегда грезила о нас в ванной комнате. Думаю, потому, что именно в ванной сделала ту свою фотографию. Ты сохранил ее? С тех пор я думала о тебе каждый день. Ради тебя я написала письмо, убившее моего отца. Ради тебя я прогнала свою мать. Ради тебя я здесь.

И теперь мы снова вместе. Об этом знают и Викки, и Эрик, и весь мир!

Никто и ничто никогда больше не встанет между нами!

С любовью,

навеки твоя Киоко

Я в ярости изорвал письмо на мелкие кусочки и отшвырнул их. И смотрел, как они планируют на ковер. Она посмела написать моему сыну? Забила ему голову черт знает какой ложью и бредовой полуправдой? Если бы в тот момент Киоко оказалась рядом, я размозжил бы ее голову о стену. Моим единственным утешением была надежда на то, что Эрик не получит ее письмо. Я до сих пор каждый день отправлял письма жене и сыну и ни разу не получил от них ответа, так, может, нашу личную корреспонденцию фирма не отсылает? Даже если письмо Киоко дойдет до моей семьи, Викки наверняка откроет его первая. Она прочитает письмо и, очень вероятно, поверит, но она не передаст его Эрику. В этом я был уверен. Она ничего Эрику не расскажет.

Я взглянул на клочки. Хорошо хоть мне хватило ума не разорвать конверт. На нем был адрес Киоко.

Он мне понадобится.

Я подъехал к ее дому, когда уже стемнело.

Киоко жила не в нашем комплексе, а в японском квартале, где уживались разные стили и эпохи, восточная и западная архитектура. Несмотря на крыши, как у пагод, несмотря на неоновые вывески на японском и японские садики перед простыми одноэтажными домами, все казалось слишком уж тщательно продуманным и распланированным. Конечно же улицы были пусты, автомобили, припаркованные у тротуаров, неподвижны, и только благодаря миганию огней и редким, непонятно откуда доносящимся звукам квартал казался обитаемым.

Я проехал мимо жилища Киоко и припарковался через два дома от него.

Хорошо, что она жила не в квартире, хотя я предусмотрел и такую ситуацию. Отдельный дом сильно облегчал мою задачу. Я мог войти и выйти гораздо быстрее.

Я сидел в машине, сгорбившись на переднем сиденье, и ждал, не проедет ли кто-нибудь мимо.

Улицы, как и тротуары, оставались пустынными. Я наконец открыл дверцу и вышел из машины. Воздух здесь был совсем другим, одновременно и более задымленным, и более ароматным, как будто караван автобусов работал на холостом ходу рядом с заросшим цветами полем. Интересно, в ее родном городе в Японии пахнет так же? Вероятно, я этого никогда не узнаю.

Киоко уж точно никогда больше не вдохнет этот воздух.

Потому что сегодня ночью она умрет.

Не испытывая никаких угрызений совести, я открыл калитку перед ее домом и ступил на мшистую, вымощенную камнями дорожку. Из открытого освещенного окна доносилась музыка. Я остановился. Не радио и не телевизор. Киоко слушала пластинку или компакт-диск. Я мгновенно узнал мелодию.

«Трещина в колоколе». Дэниел Ленц.

Дэниел Ленц был нашим композитором, моим и Викки. Мелодия Ленца в доме Киоко! Это подействовало на меня как пощечина; показалось более отвратительным вторжением в личную жизнь, чем даже проникновение в мой дом. Киоко растоптала мои воспоминания, мою интимную жизнь с Викки.

И почему ей разрешили оставить пластинки, а мне — нет? Тем более что ее музыка была моей музыкой. У меня отобрали мои компакт-диски и пластинки. Это более глубокое оскорбление придало мне сил, и я заколотил в дверь.

— Киоко! — крикнул я, притворяясь дружелюбным, надеясь, что голос не выдаст мою ярость. — Это я! Джейсон!

Дверь распахнулась.

— Я знала, что ты придешь! — сказала Киоко со своим сильным акцентом. Она была одета не для тихого вечера дома, а как будто собиралась повеселиться в клубе и вернуться не одна.

Насколько я знал, на улице никого не было, но, учитывая мои намерения, мне вовсе не хотелось торчать на ее пороге.

— Можно войти? — спросил я. — Я бы хотел с тобой поговорить.

Она явно разочаровалась. Ее лицо вытянулось.