Посох в цвету: Собрание стихотворений - Валериан Бородаевский

Тогда же, весной 1911г., Вяч. Иванов, предлагая Брюсову стихи Бородаевского для публикации в «Русской мысли», настаивал на том, что его поэзия заслуживает более пристального внимания; Брюсов, тем не менее, печатал его с большой неохотой. В письме к Вяч. Иванову от 11 мая он вяло констатировал: «Одно стихотворение Верховского, из числа переданных тобою, напечатано. Бородаевского стихи мне нравятся менее»[144]. В ответном письме от 25 мая Иванов продолжает настаивать: «Сожалею и удивляюсь, что ты не хочешь признать Бородаевского. Сила его дарования очевидна»[145]. Брюсов так и не изменил своего отношения к поэзии Бородаевского; вот как описывала свой визит к Брюсову Аделаида Герцык в письме к сестре от 31 октября 1910 г.: он «читал ужасные строчки из присланных ему рукописей <…>. Язвительно и сухо отвечал мне на вопросы о поэзии Бородаевского, Черубины <…>»[146]. Всё же в рецензии на «Антологию» Мусагета Брюсов «довольно кисло похвалил»[147] в числе прочих поэтов и Бородаевского: «большинство молотых поэтов питает непобедимое пристрастие к стилю парнасцев <…> Их стихи, нередко принимающие форму сонетов, – большею частью риторические рассуждения о каком-нибудь “муже древности”, по возможности о таком, существование которого мало кому известно и имя которого дает повод для интересной рифмы. Бесспорно, мастерства (не в дурном смысле слова) достиг в этом роде Валериан Бородаевский, у которого, например, очень хорошо сделано стихотворение “Волы священные – Иосиф, Варсонофий”»[148]. В брюсовском экземпляре «Уединенного дола» (М., 1914), подаренном автором[149], о внимательном чтении свидетельствуют карандашные пометы на рифмах, показавшихся Брюсову интересными: «персти – отверстий», «орлей – горле». В инскрипте на авантитуле книги значится: «Глубокоуважаемому Валерию Яковлевичу Брюсову. Автор. 12 мая 1914 г.»; кроме того, Бородаевский тут же почтительно процитировал и последнюю строфу брюсовского стихотворения «Блудный сын» (сб. «Urbi et Orbi»).

В конце 1912 г. чета Бородаевских с детьми отправляется в путешествие по Италии, где в 1913 г. встречается с семьей Вяч. Иванова. Эта поездка была отмечена важной вехой на пути духовных поисков поэта: давно и с интересом присматривавшийся к теософии Штайнера, вскоре он присоединился к антропософской общине. Андрей Белый писал А.С. Петровскому 14 февраля 1913 г.: «Да, кстати, получил письмо от Бородаевского (жалуется, что “Мусагет” не ответил на его просьбу сообщить мой адрес); Бородаевский по-серьезному рвется к Доктору (не так, как Бердяев), а по-внутреннему: прочел “Wie erlangt man” и решил искать пути у Доктора. Я ему ответил подробно о маршруте Доктора, советовал ехать в Гельсингфорс, а для справок по поводу курса (у Вас же будут нити, куда ехать, адрес ложи и т.д.) дал адреса: Твой и Григорова. Вы его осведомите, если будет проситься: Бородаевский подлинный человек»[150].

По-настоящему увлеклась антропософией М.А. Бородаевская, в доме которой уже после второй мировой войны собирались антропософы (в частности, Александр Михайлович Моисеев, Семен Григорьевич Сквозников); в семейном архиве сохранились записи штейнеровских лекций. Бородаевские вместе с антропософской общиной следовали за доктором Штейнером, который читал лекционные курсы в различных европейских городах. Эти перемещения можно проследить по записям «Материалы к биографии» Андрея Белого; например, в мае 1913 г.: «Отправляемся в Гельсингфорс; оказываемся в одном поезде с Бердяевым и В.В. Бородаевским; оказывается: Бородаевский стал членом А.О. и тоже едет на курс Штейнера; в Гельсингфорсе мы встречаемся с рядом русских из Москвы и Петербурга, приехавших на курс <…>»[151]; «Со следующего дня начинается курс лекций (10 лекций): “Оккультные основы Бхагават-Гиты”, по вечерам я прочитываю свой конспект лекции группе москвичей; Бердяев относится двойственно к слышимому; Бородаевский же потрясен курсом»[152]. На слушание восьми лекций из курса Штейнера «Die Geheimnisse der Schwelle» (24-31 августа 1913) приезжала М.А. Бородаевская[153]. В ноябре того же года Бородаевский навестил Вяч. Иванова в Москве, где в кругу близких лиц делился впечатлениями об антропософских лекциях Штейнера: «26 ноября 1913 года, мы вместе с Толстыми у В. Иванова на Смоленском, – вспоминала Е.Ю. Кузмина-Караваева. – Народу мало, против обыкновения. Какой-то мне неведомый поэт, по имени Валериан Валерианович (потом узнала, – Бородаевский), с длинной, узкой черной бородой, только что приехал из Германии и рассказывает о тоже мне неведомом Рудольфе Штейнере. Хозяин слушает его с таким же благожелательным любопытством, как слушает вообще всё. Для него рассказ в основных чертах не нов, поэтому он расспрашивает больше о подробностях, о том, как там Белый, Волошин и т.д.»[154]. Антропософия, вероятно, становится камнем преткновения между Бородаевским и Вяч. Ивановым, для которого она отнюдь не была единственно приемлемым истинным путем духовного самосознания. Следы антропософских дискуссий с Ивановым встречаются в письме М.А. Бородаевской к нему осенью 1913 г.: «Читаем Штейнера, и только остается поражаться необычайной стройности его системы, но не Вам, упрямцу, это рассказывать»[155].

Творчество Бородаевского периода 1910-1914 гг. во многом отмечено влиянием Вяч. Иванова, когда-то проницательно разглядевшего, а затем и культивировавшего в начинающем поэте образ поэта-духовидца. И если сборник «Стихотворения» (1909) ориентирован на романтическое двоемирие в плане языка и поэтики и отмечен влиянием элегической поэзии XIX в. и поэзии французского символизма, то новая книга стихов «Уединенный дол» (М., 1914), наряду с явственным увлечением христианской и славянской мистикой (особенно Бородаевского привлекало учение Н. Федорова о воскрешении мертвых и славянофильство К. Леонтьева) и пристальным интересом к оккультным наукам, всё же демонстрирует поэтическую ясность в изображении природы. Не случайно основной сюжет книги – лирический герой в его органической, порой мистической связи с окружающим миром. Первоначально сборник должен был называться «На лоне родимой земли»; была подготовлена обложка книги с гравюрой В. Фаворского, изображающей сеятеля[156]. Однако Бородаевский отверг этот проект обложки и изменил название на «Уединенный дол»[157]. Столь резкая смена заглавия сообщала одному и тому же сборнику совершенно различные смысловые обертоны. Бородаевский усваивает один из важных принципов построения книги стихов в символистской традиции, где каждый раздел – это, как правило, неслучайная часть целого, семантика которого во многом определена заглавием; вместе с тем это и лирические главы романа, повествующие о внутреннем состоянии автора. Соответственно, Бородаевский вынужден был отказаться от первоначального названия, поскольку оно могло склонить читателя (как склонило В. Фаворского) к вполне однозначной трактовке автора как представителя крестьянской поэзии. Характерно, что поэту и критику С. Городецкому в книге ясно слышались ноты новой «крестьянской» поэзии в духе Клюева, Радимова и Ширяевца, за что он и хвалил автора, вспомнив давнюю характеристику Иванова: «Бородаевский вскрывает византизм, пышную, обрядовую красоту провинциальной России.

Это очень своевременно. <…> Византизм осознан поэтом. В двух своих учителях – Шарле Бодлере (оригинально и верно понятом) и Вячеславе Иванове он нашел яркий пример любви к пышным тяжестям в словесном искусстве, к словесной меди, к словесному бархату»[158].

Название «Уединенный дол» – по одноименному разделу – в гораздо большей мере отражало авторский замысел книги, части которой выстроены в соответствии с теми духовными поисками, которым следовал поэт на протяжении последних лет. Не случайно сборник большей частью составлен из стихотворений, написанных начиная с 1909 г..

Сборник вышел в апреле 1914 г.[159] Бородаевский, который в это время находился за границей на лекциях Штейнера, отправил Э. К. Метнеру телеграмму: «Эмилий Карлович убедительно прошу Вас разрешить выпуск моей книги в апреле Бородаевский»[160]. Выходу книги сопутствовала непрекращающаяся вражда внутри редакции «Мусагета» между сторонниками и противниками д-ра Штейнера. Эллис, который сначала был яростным приверженцем антропософии, а в конечном счете переметнулся в лагерь его критиков, поддерживая политику главного издателя и редактора Э. Метнера, рекомендовал ему среди прочих в качестве союзника Бородаевского: «…привлекайте лучших из “Мол<одого> Мусагета” (Дурылина, Сидорова, Шенрока), что, впрочем. Вы уже и делаете, дайте больше свободы патриарху Григорию, очень хорош, по-моему, Скалдин, не плох Бородаевский, Степун в небольших дозах – мыслим…»[161]. Эллис, скорее всего, почувствовал в сдержанном Бородаевском своего сторонника; в недатированном письме к Андрею Белому М.И. Сизов сообщал: «Приезжал в Москву Бородаевский. Лев с ним подружился: просветил его относительно Штейнера, раскрыл глаза на Иванова и поручил вести в Петербурге соответствующую пропаганду, т.к. там, оказывается, все были превратного мнения. Бородаевский сказал: “а, понимаю”, обещал выписать Geheimwissenchaft и уехал»[162].