Путь к себе - Франц Николаевич Таурин

что затылок погрузился в воду, превозмогая боль в ушибленном колене, уперся обеими ногами в каменный порог и удерживал лодку, пока из темной оплетки шнура не вырвался шипящий снопик искр. Митрич подал ему ящик. Алексей опустил его на дно, к тому месту, где ноги его упирались в каменный порожек.

Пятнадцать метров шнура — пятнадцать секунд!..

Успел еще коснуться капсюля, проверяя, плотно ли сидит в гнезде патрона… а все, что было затем, провалилось в памяти, сохранившей только отчаянное, почти паническое стремление оказаться дальше, как можно дальше…

Митрич не точно выполнил последнее указание Алексея, отогнал лодку, но недалеко. Его недисциплинированность спасла Алексею жизнь. Он успел подобрать Алексея, оглушенного взрывом, потерявшего сознание.

В лодке Алексей на какие-то секунды открыл глаза и пробормотал:

— Мне нельзя умирать…

И снова впал в забытье.

— Ты что!.. Ты что!.. — задыхаясь от волнения, бормотал Митрич.

Неловко изогнувшись в тесной лодке, прижался ухом к груди Алексея… И не мог разобрать, не то своя кровь бьет в голову, не то слышит он живое сердце Алексея. Увидел, как вздрагивает жилка на запястье плетью откинутой руки, и уверился: «Жив!.. Скорее на баржу…»

Кинулся к веслам. Но катер уже догонял уносимую течением лодку.

Варька неотрывно следила за Алексеем с той минуты, как он спустился с баржи с опасным ящиком в руках.

Видела, как он донес ящик и опустил его в корму лодки, как разделся на берегу и остался в одних белых плавках, издали заметных на загорелом его теле… Когда он выбросился в воду и тащился, ухватившись за корму, ей все казалось, что он тонет и не может подняться обратно в лодку. Когда же Митрич угнал лодку и оставил его одного, Варька едва не закричала… Она видела, какими отчаянными взмахами догонял он неверного товарища и не мог догнать…

Потом взметнулся кипящий столб. Вместе с глухим ударом взрыва дрогнула палуба под ногами… но он больше не уходил сильными взмахами от догонявшей его смерти… Смерть догнала его…

Когда он уходил, она уже все знала, а он посмеялся над ней… А сейчас ей привезут его тело…

Варька с ужасом почувствовала, что еще несколько мгновений этой муки ожидания, и она захохочет, захохочет навзрыд над глупой, обманувшей себя Варькой…

Ты же решила уйти от него?.. Решила!.. И кичилась перед собой своей решимостью!.. Не успела… Он сам ушел от тебя…

— Сам ушел… сам ушел… — шептала она и не чувствовала, как по щекам одна за одной катятся слезы.

И когда ей крикнули с катера, что он жив, она в первую минуту не посмела этому поверить.

Алексея положили на палубе, неподалеку от Романа. Роман попытался подняться, взглянуть на товарища, но тут же застонал и уронил голову на подушку.

— Лежи ты, — строго сказал Гриша, которому Варька приказала ни на шаг не отходить от больного. — Нельзя тебе шевелиться. Чего надо, скажи…

— Ничего не надо, — прошептал Роман и закрыл глаза. Потом спросил: — Его тоже… в голову?

— Оглушило его, — ответил Гриша, — лежит без памяти.

Алексей очнулся, когда его переносили с катера на баржу. Но ни сказать слова, ни даже поднять век он не мог. Он слышал все, что говорили вокруг него, только все звуки доносились откуда-то издали, приглушенные плотной завесой.

Даже думать связно не мог. Мысль, едва вспыхнув, обрывалась куда-то в пустоту.

Закоротил… мало… Лодку на якорь… Камень, камень проверить… Тракторами тянуть… Они… не знают…

Он испугался, что может забыть то главное, чего никто, кроме него, не знает.

Испуг подхлестнул.

Преодолевая похожую на истому усталость, он открыл глаза.

— Степана Корнеича…

Никто не подошел и не отозвался.

Тогда он закричал:

— Степан Корнеич!

Варька услышала только потому, что в эту минуту склонилась над ним.

Он увидел ее.

— Позови скорее… Тракторами будем тянуть…

На его счастье, она догадалась, что он не в бреду.

Подозвала Степана Корнеича и Василия.

Им он сказал уже вполне связно:

— Тракторами будем буксировать. Они на ходу, заправьте горючим. Спустите на берег… Я немного отдохну…

Труднее всего оказалось сгрузить трактора. Лесу подходящего, чтобы сделать мостки, поблизости не было. Степан Корнеич проехал на лодке вдоль берега, нашел место, где можно баржу подвести вплотную. Баржу причалили и выложили спуск из камней. Камень таскали все. Даже Степан Корнеич, не говоря о Варьке.

Роман и Алексей остались одни на барже с дизелями. Они лежали почти рядом, но ни один не решался заговорить, оберегали друг друга.

Наконец Алексей повернул голову и понял, что Роман давно уже смотрит на него.

Алексей улыбнулся:

— А ты верно сказал: Большой против Малого семечки. Двоих угостил.

— Ты сам напросился… Кости целы?

— Порядок. Меня просто звуком задело. А ты как?.. Отдышался?

— Голова… Ударился шибко, когда катер опрокинуло. Если бы не ты…

— Ладно… стоит вспоминать…

— А знаешь, — признался Роман после короткого молчания, — сильно я в тебе ошибался… Шумливый ты шибко. Я так и подумал: пустая бочка.

— А теперь?

— Ты мне вот что скажи, — не отвечая на вопрос, продолжал Роман, — почему про трактора при себе держал? Козырнуть хотел?

— Нет, — Алексей усмехнулся. — Какие там козыри. Я пуще всех икру метал. Про трактора я сообразил, когда поехали камень рвать.

Роман с усилием приподнялся на локте и долго смотрел на Алексея.

— Камень поехал рвать на авось?

— Почему на авось? — Алексей вроде даже обиделся. — Все равно с этого начинать.

Роман помолчал и сказал с уважением:

— Теперь я вижу, что действительно рисковый.

— Пить хочешь? — спросил Алексей.

— Подать некому…

— Сами возьмем!

Алексей встал. Перед глазами пошли темные круги, но виду не подал. Сходил на кухню, напился, принес в ковше воды Роману. Отнес ковш на кухню и пошутил:

— Лечь скорей, пока не увидели. А то заставят камень таскать.

Роман лежал, закрыв глаза. Но Алексею, как никогда, нужен был собеседник. Даже не собеседник, а товарищ, которому можно открыть душу.

— Что я тебе, Роман, скажу? Не поверишь, а правда. Испугался я сперва очень. На фронте ни разу такого страху не испытал. А потом, с натуги, что ли, это уж перед тем, как ударило, весь страх прошел, только зло осталось… На себя зло, понимаешь? Не сообразил я на берегу сказать Митричу про трактора. Прихлопнет меня — всему делу труба. И на черта вся эта музыка со взрывом!.. Хотел Митричу крикнуть, тут меня и оглоушило… Ты поверишь, пока чернота не захлестнула, кричал: мне нельзя помирать!.. Смехота, как вспомнишь…

— Нормально. Кому помирать охота…

— Не про то я. Понимаешь, сиганул в воду, а