СССР™ - Шамиль Идиатуллин

– Михаил Алексеевич, – недоуменно начал Рычев, но Дьякин жестами попросил погодить.

С ходу буянить вроде повода не было.

Дьякин вызвал одного из угловых мальчонок, и Рычев приготовился с наслаждением наблюдать за тем, как аппаратные зубры будут внимать соплячьим концепциям захвата внешних рынков. Пик наслаждения оказался непокоренным. Мальчонка оказался узким спецом по пиару и продвижению новых брендов – так что если его слова и вызывали смешок, то не цыплячья суть докладчика была тому виной, а страусиные обычаи потребительского рынка, привыкшего к пышным танцам и вбиванию жизненно важных органов в неподходящие места. Само собой, Рычев все равно слушал с растущим раздражением и, когда мальчонка от перспективных рынков и диаграмм, демонстрирующих преимущество тактики «убийца конкурентов» над тактикой «абсолютная альтернатива», перешел к маркетинговым тонкостям, не выдержал.

– К счастью, основатели проекта, – короткий поклон в сторону Рычева, – изначально и, может, неосознанно обеспечили высокий и весьма эластичный уровень брендирования. Про потребительские характеристики вы знаете лучше меня, хочу сказать только про удачность наименований. Слово «Союз» и его смысловые производные, в том числе «союзник», является симпатичным массовому потребителю как на внутреннем рынке – в силу известной ностальгии, – так и на внешнем. Прямой перевод этих производных, как известно, сидит в названии США, единой Европы и Британского королевства, что, с учетом уровня патриотизма и платежеспособности их граждан, обеспечивает очень высокий стартовый уровень лояльности аудитории. Но интереснее пластичность исходных терминов, вообще-то не слишком характерная для переноса русских лексем на иную почву. Допустим, то же слово «Союз» само просится в слоган типа «So use it» – «Так используй это». С «кипчаком» мы еще недодумали, но уже сейчас очевидны варианты вроде «Keep-in-check» – «Держи под контролем», или что-нибудь с «Jack» – джекпот, блэк-джек. Перспективным выглядит и калькирование – в мировой традиции «кипчаков» называют куманами, что дает новые возможности: «Cuman – c’mon», то есть «давай», или, если позволите...

– Не позволю, – сказал Рычев.

– Простите? – спросил мальчонка, а Дьякин резко осведомился:

– Максим Александрович, в чем дело?

– Дело, как это здесь уже говорили, в базовых принципах проекта. Он для чего начинался? Не все помнят, а я помню, потому что присутствовал, вы уж поверьте, с самого начала и на каждой стадии. Начинался он с того, что стране необходим пример, новый уровень и прорывные технологии. Стране, запомнили? И в первую очередь Сибири, которой Родина приросла, а обеспечить прирост нормальным существованием забыла. Еще раз перечисляю: страна, Родина, Сибирь. Которая из этих лексем при переносе на иную почву означает США или Британское королевство?

– Максим Александрович, задачи со временем меняются.

– Михаил Алексеевич, я об этом не слышал и, пока официально не услышу от того, с кем договаривался, всерьез, извините, воспринимать не буду.

– А вам не кажется, что это, знаете ли, перегибание...

– Извините еще раз, я договорю. У нас есть сограждане, сто сорок миллионов, из которых около ста миллионов живут где-то на уровне начала прошлого века – грязь, кабаки и дым из заводской трубы. Я не скажу, что вот эти наши чудесные изобретения их перебросят сразу через сто лет, как того мальчика в фильме про Алису. Но чуть приблизят – это точно. И мы должны постараться это сделать – это тоже точно. А Британскому королевству, да хоть народному Китаю, наш локомотив будет игрушка, пятое колесо, поиграют и выбросят.

– Вам с таким отношением надо костюм на френчик сменить, – серьезно сказал Дьякин. – Вот, ей-богу, чучхе, и все дела.

– Тогда уж не чучхе – там как раз по поводу процветания граждан, по-моему, не так сильно парятся, как о ракетах и спецпоезде. Почему, например, не американский империализм? Там как раз главная задача – своих граждан накормить, а остальное трын-трава. Но дело не в терминах и платформах. Тут есть еще один очень примитивный аргумент. Как только мы выпускаем продукт из-под контроля, мы его теряем. Сразу стырят – и привет. То есть как только первый «союзник» или «кипчак» пересекает границу, он попадает в пытливые китайские, да хоть и американские ручки. Все, «Союз» можно закрывать на амбарный замок: через полгода весь мир будет завален дженериками, которые окажутся по-любому дешевле, хоть мы по три копейки все продавать будем, а у них себестоимость будет мильён за штуку.

Дьякин, скребя макушку, оглядел притихший кабинет и сказал:

– Я вообще-то предполагал, что уникальные технологии стырить – не два пальца об асфальт.

– Я вас умоляю, – сказал Рычев. – Во-первых, совсем уж уникального нет и в наше время вообще не бывает. Голографией только ленивый не балуется, проекции вообще банальностью стали. Дискретная передача данных давно в архив списана за ненадобностью, электромобили – тем более, их вообще чуть ли не раньше двигателей внутреннего сгорания шлепать начали.

– Так чего мы вообще все это затеяли? – озадаченно воскликнул минфиновец.

Рычев ответить не успел, Дьякин опередил:

– Небывалая комбинация бывалых впечатлений, дьявол, он же Бог, в деталях, все такое. «Кока-кола» поэлементно продается в любой аптеке, но только концерн полтора века сосет миллиарды за их соединение.

– Сравнил пень с ярмаркой, – пробурчал Рычев.

Дьякин услышал, улыбнулся и сказал:

– Тем более все равно ведь стырят.

– Стырят, – откликнулся Рычев. – Но у нас будет запас времени, у нас будет насыщение собственного спроса, создание мощной инфраструктурной сети, которая не позволит выкинуть дженерик на рынок только ради компрометирования оригинала. Мы сможем регулировать утечки, давить последствия и вообще диктовать условия. Keep-in-check, как было сказано. А на рынок выпустим – не сможем.

Он хотел на этом и остановиться, но не смог:

– И вообще, может, нам покамест для покорения Дикого Запада нефти и газа хватит?

– Отклоняемся, – предупреждающе заметил Дьякин, как будто Рычев сам не понимал и честно не пытался уйти от темы по дуге. Вроде получилось.

– Мы должны быть особыми. Пока у нас есть такие штуки, мы особенные. Те же японцы, думаете, всё продают? У них и местные приборы на три головы выше тех, что они вывозят, да и к себе они пускают только за бонусы – вон, коллекционеры специально японские диски собирают, потому что там обязательно должен быть эксклюзивный бонус. Иначе японского релиза не будет. И все мейджоры, группы, компании утираются и сочиняют бонусы. Потому что у японского потребителя платежеспособность. Так давайте себе создавать платежеспособность и ликвидность, а не развешивать их по первым же заборам клочками. Ура-ура, мы изобрели порох, получите его, пожалуйста, вместе с рецептом.

– Аргументы Максима Александровича заслуживают внимания, – начал Дьякин, но дальше Рычев уже не слушал. В разгар речи про бренды он потихоньку включил телефон, потому что Кузнецов ведь должен был позвонить, – и теперь он позвонил.

Рычев торопливо пробормотал извинения, встал и стремительно ушел в угол, не обращая внимания на пристальный взгляд Дьякина. Дослушал, задал два уточняющих вопроса, простился, тут же набрал Устымчика, дал команду, вернулся к столу и сказал:

– Михаил Алексеевич, дорогие коллеги, я прошу прощения. Надо срочно ехать.

– Что случилось? – помедлив, спросил Дьякин.

– С производством все в порядке, – успокоил его Рычев. – Там с замом моим непонятно, похоже на похищение.

Народ охнул, Дьякин пробормотал что-то про зверей-то брать. Рычев хотел объяснить и даже, может, очень громко, но тут Устымчик перезвонил, чтобы сказать, что рейс через два часа и диспетчер готов задержать на полчаса сверху, но не больше. Рычев неловко поклонился, сгреб портфель и бумаги и быстро пошел к выходу.

Вслед ему смотрели все – с почти одинаковым выражением.

2

Но я отстал от их союза

И вдаль бежал...

Она за мной.

Медвежонок превратился в Карлсона, Чебурашку, бабочку, пушистые контуры ее крыльев схватились черным и жестким, вязь превращений оборвалась. Или просто тепло во мне иссякло, так что дыхание больше не опаляло снег перед лицом, выжигая в нем причудливые окружности с льдистой каймой. Рук-ног и спины я не чувствовал давно, лежал куском гипса, а теперь, значит, и дыхательные пути гипсом залило.

Что это значит, равнодушно подумал я. Значит, что жара нет – хорошо, значит, не простыл и не температурю, и не сплю, не сплю. Хотя какой тут жар, птица, рыба, льда кусок, скользит и падает веселый. Я невеселый, и я не упал, а лег сам, лицом к заснеженной скале, умно, рассудительно и загодя, чтобы не погаснуть, как свеча на ветру, былинка на ветру, яблоки на снегу, не спать, и дырочку в небо проковырял, чтобы не задохнуться и не сникнуть тут, как мишка, не спать, и слушал, как кричит ветер, и сперва облизывает и обнимает неровными языками снега, потом раздергивает их до сплошного сугроба, скребет по нему с хрустом, затем глуше, глуше, как сквозь вату, и теперь даже не гладит по толстой и мягкой, наверное, перине, а я ее проверять плечами не буду, чтобы не запустить холод туда, где тепло, еще немного погреюсь  и встану, а спать не буду, никогда, а то ведь так и врасту лицом в скалу, бабочку, Чебурашку, Карлсона, буду бабочкой, Карлсоном, полечу, как летом...