Созвездие Стрельца - Анна Берсенева

А саму ее без внимания он не оставил. Она его, что называется, зацепила. И не столько даже своей красотой, совершенной и очевидной, сколько спокойствием в такой ситуации, когда сто девчонок из ста дрожали бы от ужаса, икали и рыдали. Она же в такой ситуации даже визжала функционально – просто звала на помощь наиболее действенным способом.

Тем же вечером, уже в сумерках, Андрей позвал ее прогуляться в роще.

– Не боишься? – спросила Лина. – Вдруг они опять придут. – Но тут же добавила: – А вообще-то правильно, что не боишься, бомбы в одну воронку не падают. Во всяком случае, подряд.

Ему приходилось слышать такое мнение, и он не был с ним согласен хотя бы потому, что с осторожностью относился к любым броским фразам. Но спорить не стал – ему было выгодно, что Лина так думает.

Они медленно шли по тропинке к пруду и разговаривали.

– А что ты подумал, когда стал меня защищать? – спросила Лина.

– В каком смысле – что? – не понял Андрей.

– Их ведь было пятеро. Силы явно не равны, ты не мог этого не понимать. Значит, чтобы против них пойти, ты должен был что-то такое подумать… Вот мне и интересно что.

– Ничего, – усмехнулся он. – Это не тот случай. Тут если подумаешь, то неизвестно еще, пойдешь или нет. А если просто сделаешь…

– То что?

– То, может, и сделаешь что надо.

– Интересная логика, – хмыкнула она.

– Обыкновенная формальная логика, – пожал плечами Андрей.

Когда в девятом классе у них ввели этот предмет, он изучал логику вдумчиво, даже на факультатив ходил. И был уверен, что сегодня не вышел за ее рамки.

Пруд зарос ряской, над ним склонились березы, все это выглядело как на открытке, а они сидели на берегу под водопадом золотых листьев и рассуждали о формальной логике.

Андрею очень нравилась Лина. Просто очень. Она сильно волновала его. Он притянул ее к себе и поцеловал.

– А бровь не заболит? – спросила она.

– Ну, я же не бровью, – ответил он.

Долго целовались, сидя на траве под березой. Но Лина только отвечала на его поцелуи, а сама была к нему безучастна. Андрей чувствовал это, и желание его от этого возрастало.

Первая близость с девушкой произошла у него два года назад. Правда, оба тогда быстро поняли, что это была случайность, только от нетерпения. Но нетерпение-то было у них взаимным… А сейчас со стороны Лины, которая нравилась ему несравнимо больше и той первой его девушки, и еще одной после нее, – Андрей не только нетерпения не чувствовал, но даже чего-нибудь вроде любопытства.

И это распалило его гораздо больше, чем если бы она была с ним страстна, как в фильме «Девять с половиной недель», который он посмотрел дома у приятеля тайком от его родителей.

Так, бесстрастно с ее стороны, они целовались минуту, две, пять… Потом Андрей почувствовал, что в Лининых плечах начинается какой-то трепет. Потом этот трепет прошел по всему ее телу, и оно выгнулось так, что ее грудь сильно прижалась к его груди. От этого у него захватило дыхание, и его поцелуи стали еще нетерпеливее.

Когда он стал расстегивать на Лине куртку и джинсы, пальцы у него дрожали и путались. Она отстранила его руки. Он замер, не понимая, что это означает, но тут она стала расстегивать все эти застежки сама, и он помогал ей. Или мешал, может… Это уже не имело значения, помогал или мешал – она ответила на его порыв, и эта победа над ее холодностью, над ее отстраненностью наполнила его таким восторгом, каким не могла бы наполнить податливость.

Так начался их роман. Если можно было назвать этим словом отношения, которые то прерывались, то восстанавливались снова. Прерывались без ссор, незаметно, и восстанавливались всегда тоже как-то естественно, будто иначе и быть не могло.

На память о той осени, кроме отношений с Линой, у Андрея остался шрам, приподнимающий бровь, и привычка всегда иметь в кармане перочинный ножик. В первую же свою поездку за границу – это был студенческий обмен с Кельнским университетом – он за огромные, просто немыслимые деньги купил настоящий швейцарский, бордовый с серебряным крестом, и никогда с ним не расставался.

Глава 6

Андрей еще в Чисмене заметил, что Лина выглядит как-то иначе, чем другие девчонки. Но сразу не понял, с чем это связано, тем более он так увлекся ею, что было не до мелочей. Лишь потом, уже в Москве, это стало ему понятно. В Лининой одежде, колечках и сережках, манере разговора – в ней во всей, в самой ее сущности – было то, что он условно обозначил как лоск. Даже ее холодноватое спокойствие было частью того лоска, той привычки ценить себя, которая давалась простой и очевидной вещью – ее богатством.

Богатство было, конечно, не ее, а родителей, но она пользовалась им с полным сознанием своего права это делать.

Когда Андрей понял это, их отношения не то чтобы разладились, но как-то… насторожились. Он узнал – не специально, а потому что на курсе это было многим известно, – что ее отец при советской власти работал в Совете министров, потом сориентировался в стремительно меняющейся действительности и занялся бизнесом. И не торговлей пирожками у метро, а настоящим бизнесом в химической промышленности. Вскоре он развелся с Лининой матерью, но с самой Линой отношения, наоборот, укрепил, к третьему курсу взяв ее на работу в свою фирму.

Андрей не следил за всем этим пристально, но узнавал от Лины новости ее жизни каждый раз, когда они опять сближались после более или менее длительной отстраненности – и в годы учебы, и потом, когда Менделеевка была уже окончена.

Сближения происходили бурно – не в смысле выяснения отношений, а в смысле физической тяги друг к другу, – поэтому ему бывало не до того, чтобы расспрашивать о подробностях. Он просто узнавал, что дела ее отца идут успешно, что от широты открывающихся перед деятельным человеком возможностей голову может снести, но у них с отцом не сносит…

Все это она рассказывала ему обычно в постели. Просто потому, что рассказать о своей жизни ей, наверное, хотелось сразу, а когда их в очередной раз прибивало друг к другу, то довольно долго они постель вообще не покидали – в квартире, которую отец купил ей у метро «Университет», или в тех, которые Андрей снимал после окончания учебы сначала на Сходненской, потом на Шаболовке. Поэтому все их разговоры в постели и происходили.

Пока она рассказывала, Андрей пил красное вино из круглого бокала на тонкой ножке, Линина голова лежала у него на плече, в руке она тоже держала бокал с вином, только с белым, которое любила больше красного. Слушал он ее не слишком внимательно: его память – не ума, а тела память – была заполнена картинами только что происходившего между ними, ее поцелуев, объятий, и он думал главным образом о том, что сейчас отставит бокал, возьмет второй у нее из рук и тоже поставит на пол, и все повторится снова, и снова не утолится телесный голод, который он чувствует, как только сходится с нею.