Созвездие Стрельца - Анна Берсенева

Он неслышно вошел в маленькую проходную комнату, где мамина подружка Эльжбета постелила ему на раскладушке. Эльжбета принадлежала к той самой компании, о которой он рассказывал сегодня Марине. Она была из ссыльных поляков, дети ее еще в начале перестройки перебрались из Томска в столицу и ее забрали с собой. Когда Андрей наконец перевез в Москву маму, та, конечно, захотела навестить Эльжбеточку. Вот на этих непонятных дачах, где все полы скрипят и скошены из-за прогнивших подмостков, все крыши текут, но при этом охватывает странное ощущение, что ты находишься в самом правильном месте, в каком только может находиться на земле человек.

Андрей очень удивился, когда, приехав за мамой, поймал в себе это ощущение. Но разобраться в нем не успел, потому что услышал крики, пошел узнать, что происходит, и оказался участником чего-то, напомнившего ему спектакль провинциального театра. Но ведь это только у него, наверное, возникло такое впечатление, а для Марины, скорее всего, это было иначе. Интересно, она от того урода рожать собралась или от кого-нибудь другого?

Подумав об этом, Андрей даже головой покрутил. Ему-то какое дело? Доставил в больницу, и хватит.

Он разделся, лег на раскладушку. Занавеска на окне была задернута неплотно, и в незадернутом промежутке видна была луна. Теперь она была не оранжевая, как в начале ночи, а золотая. Не тревожила, а убаюкивала.

Но Андрей не мог уснуть все равно. Взбудоражил его этот странный вечер. Он смотрел на золотую луну и то ли вспоминал, то ли думал, и непонятны ему были собственные мысли.

Глава 5

Мама работала учительницей, но догадаться об этом вне школы было невозможно: в ней не было ничего наставнического. Может, дело было в том, что она была учительницей младших классов, где злостное непослушание еще встречалось редко, во всяком случае, в их городе. В Томске все учились и все с гордостью говорили, что живут в сибирских Афинах. Впоследствии такое определение уже казалось Андрею наивным, но в школьные годы он был уверен, что оно правильное. У них ведь столько вузов! И все не хуже, чем в Москве.

Но поступать он решил все-таки в Москву. Причина была самая простая: ему хотелось нового. Томск он знал вдоль и поперек и свое в нем будущее примерно представлял. А в семнадцать лет само слово «будущее» было для него слишком волнующим, чтобы он на это согласился.

Его одноклассники – те, что намеревались учиться дальше, – повально собирались быть юристами или экономистами, его же не привлекала ни одна из этих профессий. Он был не так разговорчив, чтобы представить себя, например, адвокатом. Чем занимаются экономисты, было ему вообще непонятно. Представлялось что-то вроде бухгалтерии, и это не привлекало совершенно.

Поняв, что никакого ярко выраженного призвания у него нет, он проанализировал возможности – свои успехи по школьным предметам, конкурсы в московские вузы – и пришел к выводу, что сумеет поступить в Менделеевку. Пятью годами раньше Андрей о ней, может, и не подумал бы, но в тот год, когда он заканчивал школу, царила такая повсеместная растерянность в выборе будущего, а инженеры, в том числе химики-технологи, были так явно не нужны, что конкурс туда упал.

Когда Андрей сказал маме, где хочет учиться, она спросила:

– Значит, ты хочешь стать инженером-химиком?

– Не знаю, – честно ответил он.

– Тогда зачем же туда поступать? – Мама даже испугалась. – Андрюша, неправильный выбор профессии – это горе на всю жизнь! Ты только представь: каждый день ходить на работу, которую не любишь. Горе горькое! Хуже только с нелюбимым человеком жить, – добавила она.

К этому заявлению Андрей отнесся скептически. Откуда маме знать, как это, жить с нелюбимым человеком? Она ни с каким не жила. Постепенно, по мере его взросления, мама рассказала ему, что он родился от ленинградского инженера, который в течение нескольких лет приезжал в Томск в командировки. Как они познакомились, мама не уточнила, а Андрей не спросил.

– Он был женат, Андрюша, и развестись по многим причинам не мог, – с некоторой робостью – как сын это воспримет? – объяснила она, когда ему было четырнадцать лет. – И никогда этого от меня не скрывал, не думай, он порядочный человек.

Порядочно такое поведение или нет, Андрей не знал. «Многие причины» – большая и счастливая ленинградская семья с тремя детьми и все, что с этим связано, – не казались ему абсолютно убедительными. Но вот то, что этот мамин командированный перестал приезжать сразу же, как только узнал о ее беременности, казалось ему совершенным безобразием. Это, кстати, было одно из любимых маминых выражений – совершенное безобразие, – и Андрей не понимал, почему она не применяет его к человеку, от которого родила сына.

Но как к этому ни относись, а дело доисторическое; так он полагал уже в те самые свои четырнадцать. Где живет отец, живет ли вообще, его почему-то не интересовало. Он даже не спрашивал отцовскую фамилию. У мамы и своя была красивая, Стрельбищенская, и Андрей был рад, что она ему досталась. Отчество мама ему записала Александрович, но, как выяснилось, по имени не отца, а Александра Сергеевича Пушкина, которого считала солнцем русской поэзии. Вся она была в этом. Но пусть, отчество как отчество.

Много позже Лина говорила, что он идеально умеет абстрагировать проблему и за счет этого находить правильный способ ее решения. Она считала это одним из многих его ценных качеств, и он ничего не имел против такого определения.

С Линой он познакомился на первом курсе. Еще до начала учебы, когда новеньких студентов отправили в подмосковный совхоз убирать картошку. Кажется, они застали последний год, когда это еще практиковалось. Вскоре не осталось ни совхозов, ни такого приятного занятия, как бесшабашная студенческая гульба под видом сельхозработ.

Сельскохозяйственных навыков не имел на их курсе никто, и Андрей тоже. Садового участка у них с мамой не было: учительнице младших классов было крайне сложно его получить, тем более что мама к этому и не стремилась, считая, что сын должен посвящать свободное время своему всестороннему развитию, а овощи можно и в магазине купить. И даже когда магазины опустели настолько, что в них нельзя было купить уже и обыкновенную картошку, мама своих взглядов на Андрюшино свободное время не пересмотрела.

К счастью, никакой помощи от студентов, кажется, в совхозе и не ожидали. Обойдется без чрезвычайных происшествий – и на том спасибо. Разговоры про перестройку и ускорение еще велись на разных заседаниях и в печати, но всем уже было понятно, что перестройка привела к чему-то такому, чего никто не ожидал, а с ускорением если что и идет, то лишь развал всего, что казалось незыблемым. Подмосковный совхоз не являлся исключением из этого всеобщего развала, и никому в нем не было дела до приехавших студентов.