«Горячие» точки. Геополитика, кризис и будущее мира - Джордж Фридман

После окончания Первой мировой войны победители пришли к соглашению о том, что на западных Балканах необходимо создание многонационального государства. Католические Словения и Хорватия, православные Сербия и Македония, Босния и Герцеговина (которая считается мусульманской, но в которой имелось и имеется большое сербское православное население) были объединены в одну нацию. Хотя этническая и религиозная рознь была единственным фактором, общим для них всех. Положение усугублялось еще и тем, что повсюду все эти народы были перемешаны друг с другом в различных пропорциях, не существовало сколько-нибудь обширных этнически «чистых» территорий. Везде имелись национальные и религиозные анклавы. Господствовало всеобщее разделение.

Решение балканских проблем крупнейшие европейские державы видели в создании союза, который должен был опровергнуть пророчество Бисмарка. Государство, основанное в 1918 году, первоначально называлось Королевством Сербов, Хорватов и Словенцев, что само по себе наглядно демонстрировало степень разделенности народов. (Просто невероятно, как можно было в то время, когда повсеместно рушились монархии, а остававшиеся короли были лишены реальной власти, привести на трон столь неоднородного государства именно короля Сербии.) Тем не менее король Александр сохранял и видимое, и реальное единство страны практически диктаторскими методами вплоть до нацистского вторжения в 1941 году. Под ударами Гитлера союз развалился, все загнанные вглубь чувства взаимной ненависти выплеснулись наружу. Одни группы стали союзниками немцев, другие начали бороться с оккупантами, третьи, игнорируя внешнее вторжение, открыто возобновили местную вражду, воюя друг с другом.

После окончания Второй мировой войны единство было восстановлено, внутренние раздоры погашены уже другой диктатурой. Маршал Иосип Броз Тито железной рукой подавил все внутренние конфликты, создал коммунистическое государство, в рамках которого были сделаны известные уступки в пользу отдельных республик, составивших федерацию. Тито также удалось избежать установления советского господства. Проводя существенно более либеральную экономическую политику, чем остальные социалистические страны, Югославия к концу 1960-х годов построила наиболее динамичную экономику из всех государств, руководимых коммунистическими партиями.

Во время моих посещений Белграда, Загреба и Любляны в 1974 году я мог увидеть разительный контраст с тем, что было в Праге или Варшаве, не говоря уже о городах Советского Союза. В рамках существовавших идеологических ограничений, с учетом географических реалий Югославия жила очень даже хорошо. Я помню маленький и красивый городок Блед в Юлийских Альпах. Там было нечто совершенно пленительное, что невозможно было найти где бы то ни было в Восточной Европе. Представители, как мне казалось, югославской элиты прогуливались по берегам озера, обедали в ресторанчиках, из которых открывался замечательный вид на воду и горы и посетить которые я не мог себе позволить. Когда я попытался заговорить с некоторыми из них, оказалось, что это вовсе не такая уж и элита, а бюрократы среднего уровня и мелкие бизнесмены. Я остановился в небольшом пансионе, в комнате с красивыми окнами и кроватью, на которой была пуховая перина. У владельцев пансиона имелось в собственности несколько домов, поэтому они сами могли жить где угодно. Австрия находилась с другой стороны горы. Туда вели бесчисленные горные тропы, которые, правда, на картах обозначены не были. Югославам не было дела до того, кто покидает их страну, — это австрийцам нужно было беспокоится о том, кто к ним въезжает. В 1974 году в социалистической стране с красной звездой, которая маячила всюду, это было поразительно.

После смерти Тито в 1980 году страна начала постепенно разваливаться. Составлявшие федерацию республики приняли решение о том, что президент будет выбираться на ротационной основе от восьми субъектов. Это был единственно возможный компромисс, на который согласились все стороны. В результате него были упразднены те реальные связи, удерживавшие страну от распада с момента ее основания, — монархия или диктатура. Всегда существовавшие национальные различия были институализированы и де-юре.

Когда в 1989 году доминирование Советского Союза в Восточной Европе сошло на нет, под угрозой оказалось то «силовое поле», которое удерживало югославские республики в составе единого государства. Коллапс коммунизма снял последние идеологические и моральные основания для существования коммунистического режима в Югославии. Что осталось? Союзные республики, враждебные сообщества и группы внутри каждой республики, оружие, которое было во многих домах. В 1970-х годах на центральном вокзале Загреба, столицы Хорватии, я заметил солдат, находившихся в увольнении и направлявшихся домой на выходные, — они имели при себе оружие. Послевоенная Югославия была пронизана духом партизанского движения; вообще, это государство было основано партизанами, воевавшими с немцами. Этот дух передался уже регулярной армии и жил в ней все эти десятилетия. Он также способствовал последовавшему общественному взрыву. Представьте себе, какой короткой может быть дистанция к вооруженному насилию, если возлияниям сливовицы (местного традиционного очень крепкого сливового бренди, небольшое количество которого может вывернуть вас наизнанку) сопутствуют автоматы, сложенные рядом.

В 1991 году разразилась война между Хорватией и Сербией — старыми заклятыми друзьями. В результате мирная и вроде бы процветающая федерация превратилась в мини-холокост. Вообще-то вражда между сербами и хорватами имеет давнюю историю. Во время Второй мировой войны Хорватия была союзником нацистов, а Сербия — центром Сопротивления. Католическая Хорватия тяготела к другим народам европейского полуострова: хорваты чувствовали духовное родство с Италией, Австрией, Венгрией, Германией. Частично это родство имело культурный подтекст, частично — военный, так как хорваты все время чувствовали угрозу от значительно большей по населению Сербии и искали союзников для своей защиты. Сербы — православный народ, даже сербские коммунисты ощущали некую связь с русским православием. Коммунисты попытались преодолеть местный национализм. Усташи, хорватские нерегулярные вооруженные формирования, помогали нацистам в преследовании коммунистических партизан, многие (но не все) из которых были сербами. В общем, между сербами и хорватами случалось многое, что они не могли друг другу простить. Вражду загнали вглубь, но она никогда не была преодолена и никуда не делась.

Однажды в начале 1970-х я провел вечер в компании загребских марксистов недалеко от местного университета. Они не были сталинистами, скорее их можно было назвать «новыми левыми», сторонниками так называемой «школы праксиса»[37]. Это были образованные мужчины и женщины, обладавшие глубокими философскими познаниями, которые явственно позиционировали себя наследниками идей эпохи Просвещения. Они видели свою миссию в создании в Югославии новой модели социализма, более гуманной, чем общество, в котором они жили, несмотря на то что это общество было просто верхом либерализма, по сравнению с тогдашними режимами, например, Румынии, Чехословакии или Советского Союза.

Сливовица лилась рекой, я решил подискутировать с ними о людях, с которыми до того встречался в Белграде. Не сразу, но вполне ощутимо общее настроение изменилось. Вечер закончился тем, что вполне образованный и именитый философ стал плевать на пол и сыпать проклятия тому городу, той стране и ее животным — он все время называл сербов животными. Вообще-то это был человек, которого я с легкостью мог бы представить себе на какой-либо американской университетской кафедре. Но после изрядной дозы спиртного, когда ночь клонится к утру и тянет резать правду-матку, он стал просто хорватом, неспособным ни забыть, ни простить то, что случилось с его народом при господстве сербов. Просвещение растворилось в утреннем небе.

Вы могли бы сколько угодно углубляться в исследования истоков этой ненависти, но факт остается фактом: она жила в этом просвещенном человеке, он был тем, кем он был, и никуда от этого не деться. Память его прадедов — его память. Вся сила идей Просвещения не смогла изжить ее темные стороны. На Балканах, впрочем, так же как и во многих местах остальной Европы, память, как правило, сохраняет только самые горькие моменты, выводя на передний план ярость и злобу. Ненависть может быть подавлена политической диктатурой, может быть смягчена материальным благополучием, может считаться неприличной и недопустимой в образованном и просвещенном обществе. Но как только эти ограничители по какой-либо причине исчезают, наследие прошлого проявляется вновь.

Война перешла в стадию бесконечных многосторонних стычек, политических маневров и военных союзов, столь запутанных и сложных, что даже владение искусством шахматной игры, которой увлекаются все югославы, не поможет вам разобраться, что же там происходило. Разворачивавшийся конфликт вылился не только в военные сражения, но и в концентрационные лагеря, которые по царившему там голоду и насилию мало в чем уступали нацистским, хотя, конечно, им было далеко до индустриальной эффективности немцев. В Боснии имелись общины сербов, хорватов и мусульман, все они воевали друг с другом. Северная сербская часть Боснии располагала наибольшими ресурсами. Опираясь на них, боснийские сербы продвинулись на юг и блокировали мусульманскую столицу — Сараево. Ситуация до боли напоминала средневековые осады городов, за исключением артиллерийского огня.