Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - Елена Ивановна Майорова

иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался. Он без приглашения являлся в ложу, абонированную Панаевой в складчину со своими знакомыми, бесцеремонно садился и закрывал своей широкой спиной происходившее на сцене тем, кто заплатил деньги и теперь вынужден был стоять. Тургенев был постоянно окружен множеством литературных приживальщиков и умел очень ловко вербовать себе поклонников, которые преклонялись перед его мнениями, восхищались каждым его словом, видели в нем образец всяких добродетелей и всюду усердно его рекламировали.

Предсказания Тургенева о литературной будущности его современников почти никогда не оправдывались. У него «тоненький голос, что очень поражает в первую минуту, при таком большом росте и плотном телосложении». Он весь «в хлопотах попасть в светские салоны», а уж проникнув туда, «шляется по светским салончикам» беспрестанно. Впрочем, привести все уничижительные характеристики Тургенева невозможно – пришлось бы процитировать не менее трети мемуаров Авдотьи Яковлевны

Ф.М. Достоевский. Художник В.Г. Перов

Показательно, что Некрасов, в отличие от подруги, любил и ценил Тургенева. Он тепло обращался к другу: «Помнишь, на охоте как-то прошептал я тебе начало рассказа в стихах – оно тебе понравилось; весной нынче в Ярославле я этот рассказ написал, и так как это сделано единственно по твоему желанию, то и посвятить его желаю тебе…» Некрасов писал о Тургеневе Толстому: «На днях мы заговорили о любви – он мне сказал: «Я так и теперь еще, через 15 лет, так люблю эту женщину, что готов по ее приказанию плясать на крыше нагишом, выкрашенный желтой краской!» Это было сказано так невзначай и искренно, что у меня любви к нему прибавилось».

П.В. Анненков, В.П. Боткин, А.В. Дружинин и другие друзья Тургенева по определению противны Панаевой. Она не пропускает ни одной их слабости, смешной черты; для них она находит хлесткие слова.

В.П. Боткин «был тогда главным руководителем богатой фирмы. Его отличала сухость; он не был приветлив; из молодого поколения он, кажется, не сблизился ни с кем; он считал себя судьей в деле художественной критики, и немалая опытность у него, несомненно, была». Его недостатки хорошо знали и расположенные к нему люди, но только добродушно подтрунивали над его особенностью исключительно «часто менять расположение духа, неожиданно переходя от сахара к перцу и от меда к горчице». Но в изображении мемуаристки он ничтожен и жалок, во многих случаях выказывает свой трусливый характер. «Иногда жалко было смотреть на него, как он сам себе отравлял жизнь разными нелепыми страхами. Мелочность и расчетливость его переходили часто в скупость. Когда Боткин останавливался у нас, то всегда выходили истории с лакеями; он жаловался на них и удивлялся, что я держу таких воров, а лакеи приходили ко мне также с жалобами, что Василий Петрович подозревает их в краже у него леденцов и тому подобной дряни. Раз из-за перочинного грошового ножичка, пропавшего с письменного стола, поднялась целая буря. Лакей хотел отходить, обиженный, что его заподозрили в краже ножичка, который скоро нашелся, – сам же Василий Петрович положил его в жилетный карман и позабыл вынуть…» Боткину всюду «мерещились шпионы, которые будто бы следят за русскими в Париже, и в каждом посетителе, обедающем одиноко за столом, он видел шпиона и страшно сердился на спорящих. Его воображение разыгрывалось иногда до того, что он от страха убегал из ресторана». «Боткин до смешного старался походить на парижанина; он удивил меня, спрятав в карман два куска сахару, который остался у него от поданного ему кофе».

Для красавца-полуфранцуза Дмитрия Григоровича французский язык был родным, и к тому же он обладал талантом комически рассказывать разные бывалые и небывалые, но добрые сцены о каждом своем знакомом. Однако, приглашенный писать в соавторстве «Три страны света», он явил полную бездарность, положительно не мог ничего придумать. Мало того, он оказался невоспитан и бесцеремонен. Никому не сказав ни слова, с бухты-барахты, сюрпризно привез на дачу к Панаевым Александра Дюма и с ним еще несколько неизвестных французов. Правда, Григорович утверждал, что визит знаменитого писателя состоялся по предварительной договоренности и сам он только желал сделать приятное обеим сторонам.

Панаева красочно расписала, как «Дюма несколько раз потом, и также сюрпризом, являлся на дачу в сопровождении нескольких спутников, – однажды привез их целых семерых, – и без церемонии остался ночевать, поставив, таким образом, в трагическое положение хозяев дома, не знавших, чем накормить и где уложить эту непрошеную ватагу…». «Подумаешь, что здесь речь идет не о цивилизованном, умном французе, в совершенстве знакомом с условиями приличия, а о каком-то диком башибузуке из Адрианополя», – возмущался Григорович.

Д.В. Григорович. Художник И.Н. Крамской

Дюма тоже хорош. Авдотья Яковлевна не без юмора рассказывала, как пыталась отвадить навязчивого французского литератора: «Я нарочно сделала для Дюма такой обед, что была в полном убеждении, что, по крайней мере, на неделю избавлюсь от его посещений. Я накормил его щами, пирогом с кашей и рыбой, поросенком с хреном, утками, свежепросольным огурцами, жареными грибами и сладким слоеным пирогом с вареньем и упрашивала поесть побольше. Дюма обрадовал меня, говоря после обеда, что у него сильна жажда, и выпил много сельтерской воды с коньяком. Но напрасно я надеялась: через три дня Дюма явился как ни в чем ни бывало, …съедал по две тарелки ботвиньи с свежепросольной рыбой. Я думаю, что желудок Дюма мог бы переварить мухоморы».

Павел Васильевич Анненков отличался добротой и благожелательностью; на своем литературном пути он был образцом честного писателя, выше всего дорожившего литературой. Друзья по-доброму подшучивали над его известными слабостями: чревоугодием и охотой попировать за чужой счет. Посмеивались также и над сложностью его текстов, часто не всем понятных. Тургенев сравнивал манеру письма Анненкова с действиями человека, который, желая почесать за ухом, просовывает руку под колено: «…И в критике своей загадки неразрешимые дает…» Но Авдотья Яковлевна видела в добродушном Анненкове другое: в нем «была одна замечательная черта: в спорах о чем бы то ни было нельзя было никак понять, с кем он согласен из авторитетных лиц; он поддакивал то одному, то другому, и если с кем находился глаз на глаз, то оказывалось, что он разделяет мнение собеседника. В кружке Белинского он никогда не высказывал своих мнений, а лишь поддакивал авторитетным личностям; с остальным же обходился как-то начальнически, говорил деловым тоном, но чуть только человек начинал приобретать известность в литературе, Анненков тотчас же делался его другом. Он имел обеспеченное состояние, не служил, но был очень расчетлив. Белинский говорил: «Я желал бы иметь в своем характере… расчетливость Анненкова, которому, если попадет грош в