Троянская тайна - Андрей Воронин

Последнее относилось к незнакомцу, который опять подплыл на своей лодке вплотную и, ухватившись левой рукой за борт кулагинского суденышка, правой вынул из кармана пружинный нож. Раздался характерный металлический щелчок, выскочившее из рукоятки узкое лезвие тускло блеснуло в полумраке. В следующий миг послышался звук, как от слабого удара по резиновому мячу, и тут же раздался леденящий душу свист вырывающегося наружу воздуха.

Туго надутый резиновый валик под руками Кулагина начал стремительно опадать, дрябнуть, уменьшаться в размерах. Лодка накренилась еще сильнее, заставив Андрея Яковлевича Зарубина отпрянуть к противоположному борту. Кулагина охватила паника. Он лихорадочно цеплялся за опору, которая буквально на глазах переставала быть таковой, превращаясь просто в кусок мягкой, едва держащейся на поверхности воды резины. Наконец одна из беспорядочно шарящих рук ухватилась за деревянное сиденье, и Кулагин немного успокоился. Лодка была двухкамерная – то есть, получив пробоину, все равно должна была остаться на плаву.

При том условии, что пробоина будет одна.

И стоило только Николаю Михайловичу об этом подумать, как незнакомец, подплыв к лодке с другой стороны, хладнокровно и точно полоснул по уцелевшему борту своим острым как бритва ножом.

Только теперь Николай Михайлович Кулагин с полной ясностью осознал, что происходящее не имеет ничего общего с нелепой случайностью или пьяной хулиганской выходкой. Это было убийство – жестокое, хладнокровное и очень хорошо продуманное. Проплыть почти километр в тяжелой рыбацкой сбруе было просто нереально, а лодка буквально на глазах теряла плавучесть.

Андрей Яковлевич Зарубин закричал, очутившись в воде, и тут Кулагин узнал еще одну вещь, о которой раньше даже не догадывался: его приятель не умел плавать.

Поскольку цепляться за превратившуюся в плоский, медленно уходящий под воду резиновый блин лодку было бесполезно, Зарубин мигом нашел другую, более осязаемую опору. Движимый слепым, взбунтовавшимся инстинктом самосохранения, он мертвой хваткой вцепился в Кулагина и принялся карабкаться на него, как на дерево, тем самым толкая его вниз, под воду.

Как только это произошло, конец стал делом уже не минут, а считаных мгновений. Отчаянным усилием вынырнув на поверхность, хрипя и отплевываясь, Кулагин вдруг разглядел лицо убийцы – знакомое костистое лицо с немного вдавленной переносицей и тонким, едва заметным шрамом, пересекавшим ее наискосок, – и понял еще одну вещь: красть фрагмент картины с изображением руки было просто глупо, а продавать его было чистой воды самоубийством.

В следующий миг совершенно обезумевший Зарубин оттолкнулся вверх, используя его плечи в качестве опоры для рук, выскочил из воды по пояс, как невиданный брезентовый дельфин, а потом, потеряв равновесие, всем своим весом обрушился Кулагину на голову, погрузив его под воду и погрузившись сам.

Черная вода еще несколько раз тяжело бултыхнула, потом из глубины всплыл большой пузырь воздуха, за ним – еще один, поменьше, и темная гладь лесного озера начала понемногу успокаиваться. Некоторое время у поверхности еще маячил, тяжело покачиваясь, смятый, перекрученный резиновый блин лодки, а потом, будто приняв какое-то решение, косо, беззвучно скользнул вниз и растворился в сплошной черноте. После этого на воде осталось только одно короткое непотопляемое весло да размокшая красно-белая пачка, из которой одна за другой, как диковинные ленивые рыбешки, выплывали совершенно раскисшие сигареты.

Глава 12

– Докладывайте, – сказал генерал Потапчук и, откинувшись на спинку кресла, сделал основательный глоток из чашки.

В чашке у него был чай, свежезаваренный и крепкий, а в плетеной вазочке перед ним лежало печенье. Федор Филиппович придирчиво выбрал одно, проигнорировав остальные, точно такие же, надкусил и стал сосредоточенно жевать.

Ирина не поняла, к кому относился только что отданный генералом приказ, но Сиверов молчал, с интересом разглядывая обстановку квартиры, которая, хоть и не была отремонтирована и отделана по последнему слову современной строительной техники, все-таки уже больше напоминала человеческое жилье, чем покинутый сарай. Поняв, что слово предоставляется ей, как представителю мира изящных искусств, Ирина аккуратно поставила чашку на блюдце и начала докладывать.

– После смерти Макарова ему позвонил Кулагин. Николай Михайлович Кулагин, тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения, коренной москвич. В тысяча девятьсот семьдесят шестом году окончил институт имени Сурикова, живописец. Работал в художественных мастерских, с тысяча девятьсот восемьдесят второго года член Союза художников. Имел три персональные выставки, оставшиеся, по большому счету, незамеченными. В тысяча девятьсот девяностом году был исключен из Союза...

– Это за что же? – заинтересовался Потапчук.

Ирина суховато улыбнулась.

– В протоколе собрания записано: "За неэтичное поведение". Сплетники утверждали, что это был пьяный дебош.

– А на самом деле?

– А на самом деле во время отчетно-выборного собрания он вышел на сцену, отобрал у содокладчика микрофон и громко, на весь зал, очень подробно рассказал, что думает о председателе местного отделения, а также о каждом из членов правления персонально. Он действительно был порядком навеселе, и это дало формальный повод для его исключения, хотя почти все из сказанного им было правдой и все об этом знали. С тех пор живет продажей картин, перебивается случайными заказами. В выставках с момента исключения из Союза участия не принимал – его почти не приглашали, а когда приглашали, гордо отказывался.

– Да, – сказал Сиверов, – жизнь не задалась. Творческий путь, так сказать, зарос бурьяном... А что этот Кулагин представляет собой с профессиональной точки зрения?

– Ну, Суриковский, это, как ни крути, школа, – сказала Ирина. – Люди без способностей туда не попадают, а его выпускники, как правило, очень хорошо владеют кистью. К сожалению, это в наше время не является залогом успеха...

– А когда являлось? – опять встрял Сиверов.

– Тоже верно, – задумчиво согласился Потапчук. – Для настоящего успеха талант необходим, но одного таланта сплошь и рядом оказывается недостаточно.

– Цып-цып, – Сиверов опять постучал ногтем по стеклянной крышке стола.

Глупые рыбы послушно приплыли на зов, сбились в стайку и принялись тыкаться мордами в стекло, беззвучно разевая губастые рты.

– Выходит, основания дуться на весь мир у него имелись, – сказал Федор Филиппович.

– Так же как и финансовые проблемы, – добавил Глеб.

– Точно такие же, если не большие, проблемы существуют у огромной массы художников, – возразила Ирина, – и это еще не делает их преступниками.

– Макарову звонила не огромная масса обиженных, влачащих полуголодное существование живописцев, – заметил Глеб, – а вполне конкретное лицо – Николай Михайлович Кулагин. Они были в некотором роде коллегами, приблизительно одного возраста – словом, ошибка при наборе номера исключается процентов на восемьдесят, а может, и на все девяносто. При этом, заметьте, звонок был только один. Кулагин не пытался перезвонить позже, как будто испугался или что-то такое сообразил...

– Фантазируешь, – строго прервал его Потапчук. – Конкретные факты у тебя есть?

– Есть и факты, – с готовностью откликнулся Сиверов. – Пока Ирина Константиновна наводила справки среди художников, я порылся в базах данных... вернее, всего в одной; больше, к счастью, не понадобилось, потому что мне сразу повезло. Ведь что первым делом делает среднестатистический российский гражданин, когда у него вдруг появляются деньги? Правильно, покупает машину!

– Для этого надо совсем не иметь мозгов, – недовольно произнесла Ирина.

– С этим не поспоришь, – согласился Сиверов. – Мы с вами, помнится, обсуждали это на квартире у Макарова. Люди умные и успешные в этом гиблом деле участия не принимали, им это ни к чему. Тут работали, я бы сказал, талантливые неудачники – отлично владеющие кистью, но по тем или иным причинам не поднявшиеся выше уровня рядовых исполнителей. Подступающая старость, финансовые проблемы, уязвленное самолюбие, желание что-то доказать всему миру, а заодно и себе...

– Ближе к делу, пожалуйста, – ворчливым тоном попросил Федор Филиппович.

– Пардон, увлекся, – сказал Глеб. – Так вот, на протяжении почти десяти лет Николай Михайлович Кулагин являлся счастливым обладателем автомобиля марки "таврия" выпуска одна тысяча девятьсот девяностого года. А в конце мая месяца текущего года приобрел и поставил на учет новенький "пассат" модного серебристого цвета, каковым владеет по сей день. И надо полагать, владеет с удовольствием, после "таврии"-то...

– Это уже кое-что, – согласился генерал. – Жаль, что у нас нет его фотографии. Впрочем, о чем тут жалеть? – тут же возразил он сам себе. – Кому ее показывать? Свентицкий мертв и опознать в Кулагине человека, который продал ему фрагмент картины, уже не сможет... Кстати, о фрагменте. Что с ним?