Троянская тайна - Андрей Воронин

Но водочка водочкой, а утреннюю зорьку они не проспали ни разу, и ни разу, между прочим, не остались без рыбы. Хорошее было место, не зря Николай Михайлович его любил, и Зарубину оно тоже очень нравилось.

Так оно все было и на этот раз, с той только разницей, что сегодня Кулагин позвал приятеля на рыбалку не просто так, а для разговора. У него, естественно, и в мыслях не было рассказывать Андрею Яковлевичу о том, как украл и продал кусочек картины, но посоветоваться все-таки следовало. Звонить Кузьмичу, Лехе Колесникову и тем более Игорьку он больше не отважился; честно говоря, он здорово боялся, набрав номер Зарубина, нарваться на строгого милиционера, но все, слава богу, обошлось: Андрей Яковлевич оказался дома и был не против порыбачить.

Вдали от города самочувствие Николая Михайловича заметно улучшилось. Сидя в своей резиновой лодке посреди озера, он всерьез обдумывал пришедшую на ум идею, которая в данный момент казалась ему гениальной.

– А что, Андрей Яковлевич, – сказал он, прихлопывая на непривычно гладком, недавно обритом подбородке раннего комара, – я тут знаешь что подумал? Может, мне в деревню перебраться? Ты посмотри, красота какая, покой!

Никакой особенной красоты вокруг не наблюдалось – все тонуло в молочном киселе густого утреннего тумана.

– Красиво, – согласился тем не менее Зарубин. – Эх, написать бы это! А?

– А толку? – сказал Кулагин. – Написать, конечно, все можно, да кому это надо? Природа у нас, понятно, клад для живописца, да только Репин с Шишкиным эту тему лет на триста вперед закрыли. На подмосковных пейзажах нынче не разживешься, а жаль. Ты скажи лучше, как тебе моя идея? Вот, к примеру, если московскую квартиру продать, на дом в деревне наверняка хватит да еще и на старость останется. А? Как ты полагаешь?

– От себя, Николай Михайлович, не у6ежишь, – сказал Зарубин.

Кулагин поморщился под своим капюшоном – он ждал от приятеля совсем других слов. Пускай не одобрения и поддержки, пускай возражений, но конструктивных! А он опять заводит свою бодягу про угрызения совести... Ну что за человек, ей-богу! Вот уж действительно, не согрешишь – не покаешься...

Зарубин подсек и вытащил плотвичку – небольшую, с ладонь.

– Ух ты, красноперая! – с нежностью сказал ей Кулагин. – С почином тебя, Андрей Яковлевич. А я-то что же? Ну, ловись рыбка большая и маленькая!

Несколько минут они молчали, следя за поплавками, которые неподвижно стояли в черной, как смола, воде, по которой то и дело проползали седые космы тумана.

– Послушай, – осторожно подступил к интересующей его теме Кулагин, – ты не в курсе, куда это Кузьмич с Лехой запропали? Никак не могу дозвониться. Хотел, понимаешь, узнать, как там наше творение в Третьяковке себя чувствует, а они не отвечают. Как померли, ей-богу...

Зарубин повернул голову и посмотрел на него из-под низко надвинутого капюшона старого брезентового плаща. В сереньком предутреннем полусвете его лицо показалось Николаю Михайловичу чужим и незнакомым.

– Ты что, не в курсе? – спросил Зарубин, и у Кулагина упало сердце: все-таки что-то случилось!

– Не в курсе чего? – спросил он осторожно.

– Выпили они, – сказал Андрей Яковлевич после паузы. – А потом, стало быть, подрались.

– Кто?! – не поверил Кулагин. – Кузьмич с Лехой? Подрались?! Что ж они пили-то, господи? Денатурат? Полироль?

– Подрались, – подтвердил Зарубин, – и в драке Алексей Федора Кузьмича зарезал. А потом поехал домой, залез в ванну и вскрыл вены.

– Постой-постой, – пробормотал Николай Михайлович. – Ты что, брат, на ночь Стивена Кинга начитался? Или новостей по телевизору насмотрелся?

– За что купил, за то и продаю, – сказал Зарубин. – Я к ним на работу заходил, хотел с Кузьмичом потолковать. Вот там мне все и рассказали.

– Твою мать, – тихо, но с большим чувством произнес Кулагин. Он слепо уставился на свой поплавок, не замечая, что у него клюет. – Как же это?

– Я так думаю, – откликнулся после паузы Андрей Яковлевич, – что это все неспроста. И Вера моя не просто так умерла, и у Кузьмича с Лехой видишь, как повернулось... Скверное дело мы сделали, Николай, и даром нам это не пройдет.

– Ну, завел свою шарманку! – сердито воскликнул Николай Михайлович, в глубине души боявшийся, что Зарубин прав. – Терпеть не могу, когда жалеют о том, чего все равно не вернешь.

– А я и не жалею, – спокойно возразил Зарубин. – Если бы мне сказали: "Убей, и твоя жена останется жить", я бы убил.

– Кого? – тупо переспросил ушедший в свои невеселые раздумья Кулагин.

– Да кого угодно!

– И меня?

– И тебя. Только лучше, конечно, чтобы это был кто-нибудь, кого я не знаю.

– Тьфу на тебя! – в сердцах воскликнул Николай Михайлович и полез в карман за сигаретами.

На нем был бледно-зеленый резиновый плащ от общевойскового комплекта химической защиты, который, помимо отравляющих веществ и радиоактивной пыли, прекрасно задерживал дождь и комаров. Единственным недостатком этого длинного, до пят, излюбленного рыбаками одеяния являлось отсутствие карманов, так что докопаться до лежавших в куртке сигарет оказалось непросто.

Наконец сигареты очутились у него в руке – красно-белая пачка "Мальборо", со времен голодной юности казавшаяся Кулагину символом преуспевания. Он знал, что на свете существуют и другие сорта сигарет, более дорогие, престижные и качественные, но, заимев наконец приличные деньги, остановил свой выбор именно на "Мальборо" – тех самых сигаретах, которые раньше мог себе позволить лишь изредка, урвав случайный заказ или удачно продав картину.

Зарубин тоже вынул сигареты, и Николай Михайлович ощутил привычную неловкость, увидев в его руке мятую бумажную пачку "Пегаса". Эти сигареты были лишним напоминанием о том, что Зарубин из-за болезни жены остался на бобах, выбросил свои денежки на ветер... Хотя, если подумать, еще неизвестно, кто распорядился деньгами умнее. Андрей Яковлевич, по крайней мере, пытался спасти жену, а значит, хотя бы отчасти облегчил душу, смыл с совести пятно. А машины, лодки, квартиры – это ведь просто барахло, ненужный хлам, который на тот свет с собой не возьмешь. Вот, к примеру, Кузьмич и Леха Колесников распорядились своими деньгами примерно так же, как сам Николай Михайлович, и что? Где они теперь? Передрались за бутылкой водки, как два бомжа, и все – нету их, ни одного, ни второго...

– Спрячь ты эту дрянь, – грубовато, чтобы скрыть неловкость, проворчал он. – Возьми мои, чего ты, как этот...

– Не жили богато, нечего и начинать, – отказался Зарубин, вставляя в уголок рта кривоватую "пегасину". – Дым отечества, сам знаешь, нам сладок и приятен... Да и комаров лучше отгоняет.

– Это уж точно, – невесело усмехнулся Николай Михайлович, давая ему прикурить. – Ах ты черт, как нехорошо с Кузьмичом-то вышло! Ей-богу, хоть ты брось эту рыбалку к чертям собачьим. Может, правда, айда на берег? Пузырь откроем, помянем по-человечески... А?

– Ну, не в пятом же часу утра, – резонно возразил Зарубин. – До рассвета напьемся, чего потом целый день делать-то станем?

– Тоже верно, – вздохнул Кулагин.

Он вынул удочку из воды и осмотрел крючок. Наживки как не бывало. Рыбачить ему как-то вдруг расхотелось, потянуло на берег. Ну и что, что пятый час утра? Какая разница, сколько времени, раз такое дело?

Зарубин снова подсек и выдернул из воды плотву – чуть поменьше первой, но тоже вполне приличную, в самый раз для ухи. Глядя на него, Николай Михайлович подумал, что не стоит портить приятелю удовольствие. Ведь сидит же в пустой квартире круглые сутки один как перст, по жене горюет, и всех развлечений у него – телевизор, газеты да домино в скверике. Пускай порыбачит, отведет душу, а выпить и впрямь еще успеется. Потерпеть-то осталось всего ничего – часа два, от силы три...

Зажав сигарету в углу рта, чтобы дым не ел глаза, он выковырял из железной коробочки извивающегося червя, насадил бедолагу на крючок, поплевал на него по старой рыбацкой традиции и забросил в воду – на верную смерть. Пришедшая в голову параллель между червем и Лехой Колесниковым, который вот так же помер в воде, истекая кровью в ванне, Николаю Михайловичу не понравилась. Было в ней что-то такое... Ну, незаконченное, что ли. Эта мысль как будто требовала продолжения, и продолжение тут же пришло – само пришло, несмотря на попытку Кулагина немедленно перестать думать на эту тему. Оно всплыло из темных глубин сознания, как раздутый утопленник из озерной воды: а мы ведь тоже на воде!

Мыслишка была нехорошая, поганенькая, и от нее Николаю Михайловичу тут же сделалось скверно. Он вдруг ощутил у себя под ногами, прямо под тонким, податливым, как студень, резиновым днищем лодки, многометровую толщу черной воды, а там, под водой, – гнилые коряги, спутанные бороды бурых озерных водорослей, пушистый, скользкий ил...

Наверное, впервые в жизни ему сделалось на воде неуютно, да еще как! Чувство, внезапно охватившее Николая Михайловича в тот момент, было подозрительно похоже на панику. В голове бешеным хороводом закружились забытые смешные детские страхи – трехметровые сомы, которым ничего не стоит в один присест сглотнуть человека, водоросли, обвивающие лодыжки, какие-то безымянные подводные чудища с клешнями и щупальцами, замшелые и скользкие, утопленники, водяные, кикиморы... Сейчас эти воображаемые страхи почему-то не казались смешными.