Когда исчезает страх - Петр Капица

— А он действительно такой.

— Ошибаетесь. Евгений Рудольфович — ловкий актер, умеющий за доброй улыбкой скрывать довольно подлую и грязную душонку. Я-то его хорошо знаю. Да и другим, если они не страдают куриной слепотой, нетрудно это заметить.

— Ну, Зосенька, тут вы перехватили! Не могу постигнуть: чем он вам так насолил?

— А если я признаюсь, что он и мне не раз внушал быть покладистей?

— Ну что ж, совет не лишен мудрости, — не сдавался Ян.

— Думаю, что от подобной мудрости всякому захочется треснуть его по самодовольной физиономии. Он мне твердо обещал, что по окончании института я останусь в Ленинграде. И вдруг меня вызывают в деканат испрашивают: «Где желаете преподавать язык — на востоке или на севере?» И называют какую-то Закатулиху и Большую Туру. Оказывается, уже было распределение. Я, конечно, к Гарибану. А он вдруг на попятную: «К сожалению, ничего не смогу изменить. История с Ширвисом заставляет меня быть осмотрительным. Не полезу же я сейчас с такими просьбами к начальству! Советую на время выехать, а когда утихнет, что-нибудь предпримем». Я знаю, как он будет хлопотать за меня. Уже взял Заварнину. У той на четырехсотке время лучше моего. И Большинцовой намекнул, что у нее хорошо пойдут длинные дистанции, хотя недавно убеждал в обратном. Ему просто хочется скорей отделаться от меня. Я опасна для него: слишком много знаю, могу проговориться. Но Гарибан зря принимает меня за дуру, безропотно покоряющуюся судьбе. Я пойду на все, чтобы остаться в Ленинграде. Если надо — выйду замуж. И очень скоро.

— Кто он, этот счастливчик? — не без иронии спросил Ян.

— Не бойтесь, не вы. Мне больше везет на тучных и добрых.

— Борис? — удивился Ян. — Но вы же его не любите, Зосенька!

— А какое это имеет значение! Есть французская поговорка: в любви не бывает равенства — одна сторона целует, а другая лишь позволяет целовать. Сильней, чем Борис, меня вряд ли кто полюбит. С ним я буду обеспечена всем необходимым, и главное — свобода. Вы, Ян, этого не могли бы создать.

— Да, наверное. Но я не понимаю, почему Гарибан должен перед вами трепетать?

— Потому что я мстительная и обид никому не прощаю. Хотела скрыть одну его подлость, а теперь не пощажу его — выдам. Только прошу не перебивать.

Угрюмо глядя в окно, Зося рассказала о ночном визите старого Ширвиса к Гарибану.

Ян насторожился. Ему показалось, что Кальварская всё выдумывает лишь для того, чтобы восстановить его против Евгения Рудольфовича. Он перебил ее:

— Каков он с виду? Как выглядел в тот вечер?

— Сухощавый, высокий… с вытянутым и очень бледным лицом. Седой, немного сутулый.

— В каком часу это было?

— Ты мне не доверяешь? — возмутилась она.

— Я должен убедиться. Серьезные обвинения на веру не принимаются.

— Хорошо, допрашивай, я готова отвечать. Случилось все во втором часу ночи.

— Что вы так поздно делали у Гарибана?

— Слушала в ноль пять репортаж о матче бокса в Осло. Убедительно? — спросила она не без злости. Но, почувствовав, что он боится верить ее словам, уже мягче добавила: — Меня тогда, кроме всего, волновала судьба одного из боксеров. Я тревожилась: почему не упоминается его имя? Куда он мог деться? Надеялась что-нибудь услышать от комментатора.

Ян пропустил мимо ушей ее невольное признание. Его мысль работала лишь в одном направлении: правду ли она говорит о Гарибане? И он продолжал допытываться:

— Значит, вы утверждаете, что Евгений Рудольфович при желании мог бы спасти отца?

— Я ничего не утверждаю. Но хотела бы, чтобы не только у меня, а и у других возникла мысль: почему же он как врач не оказал помощи умирающему, а выпроводил его на улицу?

— Вы это собственными глазами видели?

— Да. Но не понимала, что происходит. К тому же не хотела показываться Гарибану, так как он мог подумать, что я подглядываю. Когда они добрели до сквера и свернули в него, я поспешила скрыться. А потом стало известно, что в сквере скоропостижно скончался ваш отец. Я моментально позвонила Евгению Рудольфовичу, чтобы узнать подробности, а он вдруг накричал на меня: «Никакой Ширвис тогда не звонил! Вы всё напутали. Из-за вас я напрасно прождал полночи. Это начинает меня раздражать». И я прикусила язык, смолчала, что видела их вместе на улице, так как почувствовала — наживаю смертельного врага.

— Почему вы об этом никому не сообщили?

— Боялась навредить себе и Гарибану. И если меня сейчас попытаются привлечь в свидетели, то отопрусь. Скажу: выдумки, фантазия, я ничего такого не видела.

— Тогда для чего вы всё это рассказали?

В Зосиных глазах сверкнули гневные слезы.

— Потому, что захотелось… пусть вам обоим будет хуже, чем мне.

Ян наконец понял, что она любит его, что замужество с Валиным — лишь выход из сложного положения. На какое-то мгновение у него появилось желание обнять ее и в то же время — встряхнуть со злостью. Но он подавил в себе эту слабость, подошел к двери, распахнул ее и негромко сказал:

— Уходите, Зося!

Она покачнулась, зажмурила глаза и прикусила губу, казалось ожидая еще каких-то резких слов. Но он молчал.

— Прощай, Ян, — наконец выговорила она. — Навсегда!

Ян схватил Зосю за руку, но она выдернула ее и убежала.

Глава двадцать первая

В пятницу Ян выкупался в озере, тщательно побрился, надел свежую рубашку и пешком пошел в «Солоп».

Гарибана он нашел в коттедже главного врача.

— Как настроение? — спросил Евгений. Рудольфович, пытливо вглядываясь в его лицо.

— Соответствующее, — буркнул Ян, стараясь не глядеть ему в глаза.

— Как это понять?

— Решил никому ничего не прощать.

— Прекрасно.

В «эмке» Евгений Рудольфович сел рядом с Яном. По пути он еще раз повторил всё то, что следовало сказать на заседании, а затем предупредил:

— Я, видимо, выступлю к концу. Если покритикую тебя — не возмущайся, так надо для убедительности.

В Доме физкультуры Ян увидел боксеров «Водника». Они толпились в фойе второго этажа и встретили его с Гарибаном недружелюбными взглядами. Лишь Кочеванов подошел к нему и, протянув руку, спросил:

— Ну как, Ян? Ребята ждут ответа.

— Скажи им, что я презираю всякое давление со стороны.

— Зря хорохоришься, будь хоть раз человеком…

— Ладно, обойдусь без советчиков.

Не став больше слушать Кирилла, Ян вошел в зал и сел в первом ряду против трибуны.

Такого многолюдного заседания секции бокса давно уже не было. Пришли руководители спортивных обществ, тренеры, журналисты и свободные от работы боксеры. Чувствовалось, что сегодня на заседании столкнутся резко противоположные мнения.

Гарибановцы пришли подготовленными. Еще бы! Когда вновь представится такой случай! Они даже распределили между собой каверзные вопросы, чтобы задавать их по ходу собрания. Сомов был опасным противником, ему следовало нанести такой удар, от которого не скоро поднимаются.

Председательствующего обрабатывал сам Евгений Рудольфович, и довольно успешно. В интонациях вступительного слова чувствовался рокот надвигающейся грозы. Руководство — заранее не одобряло поведения Сомова: ему советовали быть откровенней, чтобы другие извлекли уроки из допущенных им ошибок.

Но Владимира Николаевича нелегко было сбить с занимаемых позиций. Он знал, что противники не упустят возможности лягнуть, и ждал от них всяких каверз, а главное — не собирался оправдываться. Ему хотелось с фактами в руках поговорить о неправильном воспитании, о порче молодежи.

— История, происшедшая с боксером Ширвисом, не зря встревожила общественность, — поднявшись на трибуну, сказал Сомов. — Но, мне думается, следует поговорить и о предыстории. Для выращивания цветов у нас создаются чудесные оранжереи и подбираются лучшие садовники. Если бы с таким вниманием и заботой выращивались спортсмены, мы бы достигли разительных результатов. К сожалению, цветам повезло больше, к ним стремятся энтузиасты, а к нам пристраиваются оборотистые дельцы с авантюрной жилкой, которых больше интересуют высокие заработки, легкая жизнь на лоне природы, нежели воспитание. Эти хапуги и ловкачи умеют скрываться под маской солидности и добропорядочности. Они неплохо чувствуют себя в нашей среде. Их спасают круговая порука и наша терпимость…

— Старая песня, — заметил кто-то из гарибановцев. — Ближе к делу, о себе говорите.

Владимир Николаевич, не обращая внимания на замечание, продолжал:

— Я не буду касаться других видов спорта, остановлюсь на боксе. Кто из вас не разговаривал с робкими пареньками, впервые пришедшими в боксерский зал? Внутренне ужасаясь своей храбрости, такой паренек приходит с надеждой стать когда-нибудь непобедимым чемпионом. Он, конечно, мог бы выбрать безопасные виды спорта — теннис, волейбол, гимнастику, но его неодолимо влечет спорт храбрых. Наивный парень надеется встретить в тренере учителя-волшебника, который, сделав его сильным, ловким и мужественным, осторожно и умно поведет по дороге побед. Он готов с открытой душой полностью ему довериться.