Император - Георг Эберс

Но избрание Арсинои вызвало также и радость.

Наверху в средних рядах театра сидел Керавн с широко расставленными ногами, сопя и пыхтя от несказанного удовольствия и слишком гордый для того, чтобы убрать ноги даже тогда, когда брат архидикаста96 пытался протиснуться возле его фигуры, занимавшей два места.

Арсиноя, от тонкого слуха которой не ускользнули ни обвинения Габиния, ни защита честного верзилы Поллукса, сначала готова была провалиться сквозь землю от стыда и страха; но теперь ею овладело такое ощущение, как будто она могла летать, подобно окрыленному Счастию.

Никогда еще она не радовалась так сердечно и едва вошла со своим отцом в первый темный переулок, как бросилась ему на шею, поцеловала его в обе щеки и затем рассказала ему, как добра была к ней госпожа Юлия, супруга префекта, и с какой сердечной любезностью вызвалась заказать для нее дорогую одежду.

Керавн не имел ничего против этого и, к удивлению, не счел ниже своего достоинства, чтобы Арсиноя получила украшения для своего наряда от богатого Плутарха.

— Все видели, — сказал он с пафосом, — что нам нечего бояться делать то же, что и другие граждане; но, чтобы сделать свадебный наряд для Роксаны, нужны миллионы; и что мы не обладаем ими — в этом я охотно сознаюсь своим друзьям. Откуда бы ни явился наряд, это безразлично; так или иначе, ты будешь первая между первыми девушками города, и потому я доволен тобою, мое дитя. Завтра состоится последнее собрание, и, может быть, Селена тоже получит выдающуюся роль. К счастью, у нас нет недостатка в средствах, чтобы одеть ее прилично… Когда примет тебя супруга префекта?

— Завтра около полудня.

— Так завтра мы купим новое хорошее платье.

— Но хватит ли денег также и на браслет получше? — спросила Арсиноя ласкающимся тоном. — Мой так узок и беден.

— Ты его получишь, так как заслужила его, — отвечал Керавн с достоинством. — Ты должна потерпеть до послезавтрашнего дня: завтра золотых дел мастера не торгуют по случаю праздника.

Арсиноя еще никогда не видела отца таким веселым и разговорчивым, как теперь, а между тем путь от театра до Лохиады был некороток, и уже давно прошел тот ранний час, в который Керавн обыкновенно ложился спать.

IV

Когда отец и дочь дошли до дворца, было уже довольно поздно, так что после того, как Арсиноя сошла со сцены, подходящие лица для трех других сцен из жизни Александра были выбраны при свете факелов, ламп и свечей. Прежде чем собрание разошлось, гостей Плутарха угостили вином, сладким печеньем, сиропами из фруктов, паштетами из устриц и другими лакомствами.

Управляющий дворцом воздал должную честь благородному напитку и вкусным яствам, а когда он чувствовал себя сытым, то обыкновенно становился добрее, после же умеренного наслаждения вином — веселее, чем обыкновенно. Теперь он был и добр и весел, так как, хотя он и сделал все, что было в его власти, угощение все же заняло гораздо меньше времени, чем было нужно для того, чтобы слишком обременить желудок или довести до опьянения, которое делало его угрюмым.

В конце пути он сделался задумчивым и сказал:

— Завтра в Совете не будет заседания по случаю праздника, и это хорошо; ведь все захотят меня поздравить, расспросить, выказать мне знаки внимания, а между тем позолота на моем головном обруче уже никуда не годится. В некоторых местах проглядывает серебро. Твой наряд не будет нам теперь ничего стоить, и я обязательно должен отправиться до следующего заседания к ювелиру, чтобы променять эту негодную вещь на настоящий обруч. Каков человек есть, таким он должен и казаться.

Это изречение чрезвычайно понравилось ему, и, когда Арсиноя с живостью согласилась с ним и стала просить его оставить только достаточную сумму для костюма Селены, он тихо засмеялся про себя и сказал:

— Нам уже нет надобности так беспокоиться. Желал бы я знать того Александра, который в скором времени попросит у меня мою Роксану в жены. Единственный сын богатого Плутарха уже заседает в Совете и еще не женат. Он уже не молод, но все-таки еще видный мужчина.

Эти мечты счастливого отца о будущем были прерваны. У домика сторожа к нему подошла Дорида и окликнула его. Керавн остановился. Но когда старуха сказала затем: «Я должна поговорить с тобою», — то он ответил:

— А я не стану тебя слушать ни сегодня, ни когда бы то ни было.

— Я обратилась к тебе уж конечно не ради своего удовольствия. Я хочу только сказать тебе, что ты не найдешь свою Селену дома.

— Что ты там толкуешь! — сразу вспылил Керавн.

— Я говорю, что бедная девушка не могла идти дальше по городу, ее пришлось перенести в чужой дом, где за нею ухаживают.

— Селена! — вскричала Арсиноя в испуге и горести, внезапно упав со своих облаков. — Ты знаешь, где она?

Прежде чем Дорида успела ответить, Керавн загремел:

— В этом виноват римский архитектор и его кусающаяся бестия! Хорошо же, хорошо, потому что теперь император поддержит мое право! Он укажет дорогу тем, кто уложил сестру Роксаны в постель и помешал ей участвовать в представлении. Очень хорошо, превосходно!

— Это печально до слез, — возразила жена сторожа с гневом. — Так вот твоя благодарность за ее заботы о своих маленьких сестрах и брате? Как может так говорить отец, когда его лучшее дитя лежит у чужих людей со сломанной ногой!

— Со сломанной ногой! — жалобно вскрикнула Арсиноя.

— Сломанной? — медленно повторил Керавн с искренним огорчением. — Где я могу ее найти?

— У госпожи Анны, в домике на конце сада вдовы Пудента.

— Почему не принесли ее сюда?

— Потому что врач запретил. Она лежит в лихорадке; но за нею хороший уход. Вдова Анна из христиан. Я терпеть не могу этих людей, но они умеют ухаживать за больными лучше, чем другие.

— У христиан! Моя дочь у христиан! — вскричал Керавн вне себя. — Скорее, Арсиноя, идем к Селене! Селена не должна дольше ни одного мгновения оставаться у этого несчастного отребья. Вечные боги! Ко всем несчастьям еще и этот позор!

— В этом еще нет большой беды, — сказала Дорида успокоительным тоном. — Между христианами есть люди, вполне достойные уважения. Что они честны — это верно, так как бедная горбатая девушка, которая принесла мне в первый раз эту дурную весть, отдала мне также вот этот кошелек, наполненный деньгами, которые вдова Анна нашла в кармане Селены.

Керавн взял заработанные тяжким трудом деньги с таким презрением, как будто он привык к золоту и не обращает ни малейшего внимания на жалкое серебро; Арсиноя же при виде драхм начала плакать, так как ей было известно, что Селена вышла из дому ради этих денег, и представляла себе, какую ужасную боль вытерпела ее сестра по дороге.

— Честные, честные! — вскричал Керавн, завязывая кошелек с деньгами. — Я знаю, какие бесстыдства творятся на собраниях этой шайки. Целоваться с рабами — это было бы как раз прилично для моей дочери! Пойдем, Арсиноя, поищем сейчас же носилки.

— Нет, нет! — с живостью возразила Дорида. — Ты должен сначала оставить ее в покое. Не все говорят отцу, но врач уверял, что если теперь не дать ей полежать спокойно, то это может стоить ей жизни. С воспаленной раной на голове, в лихорадке и с переломанными членами не ходят ни на какое собрание. Бедное милое дитя!

Керавн думал и угрюмо молчал, а Арсиноя вскричала со слезами на глазах:

— Но я должна идти к ней, я должна видеть ее, Дорида!

— Я тебе не поставлю этого в вину, моя милочка, — сказала старуха, — я уже была в этом христианском доме, но меня не допустили к больной. Ты дело другое; ты ее сестра.

— Пойдем, отец, — попросила Арсиноя, — посмотрим сперва на детей, а потом ты проводишь меня к Селене. Ах, зачем я не пошла вместе с нею! Ах, что, если она у нас умрет!

Керавн и его дочь дошли до своей квартиры не так скоро, как обыкновенно, потому что управляющий боялся нового нападения собаки, которая, однако же, в эту ночь находилась в спальне Антиноя.

Старая рабыня еще не спала и находилась в большом возбуждении. Она любила Селену, беспокоилась из-за ее отсутствия, а в спальне детей тоже не все шло как должно.

Арсиноя, не останавливаясь, пошла к детям; но негритянка задержала своего господина, пока он снимал свой паллий шафранного цвета, чтобы надеть вместо него старый плащ, и с плачем рассказала ему, что ее любимец, маленький, слепой Гелиос, заболел и не мог заснуть даже и после того, как она дала ему капель, которые обыкновенно принимал сам Керавн.

— Бессмысленное животное, — вскричал он, — мое лекарство давать ребенку! — При этом Керавн сбросил с ног новые башмаки, чтобы переменить их на более скромные. — Если бы ты была молода, я приказал бы отстегать тебя.

— Но ты ведь сам говорил, что эти капли полезны, — проговорила, запинаясь, старуха.

— Для меня! — закричал управляющий и, не завязывая ремней, которые теперь тащились за ним по полу, побежал в детскую.