Венгерская вода - Сергей Зацаринный

Нам не встретилось ни одного селения. Даже рыбаков не было. Капитан корабля на мой вопрос только посмеялся: рыбы здесь полно, только кому она нужна? В Тане своей навалом, не зря тамошнее море по-татарски так и называется Балык-денгиз. Рыбное море. Да и соли сколько хочешь – возят ее лодками с крымских лиманов.

А здесь улов куда девать? Соль нужно покупать, а свежую рыбу продать некому. Степь – не город. Торговля тут не та. Здешние пастухи даже мясом не торгуют. Кому продашь? Каждый при своей отаре или табуне. Заколет человек овцу, мясо нужно быстро есть, иначе испортится. Хорошо, если семья большая или пастухов несколько человек. А если их всего двое? Или зарезали не овцу, а целую лошадь? Везут мясо соседям, угощают. Потом те, когда скот режут, им привозят.

Обилие коней в этих краях меня поразило. У нас в Египте собственная лошадь – признак человека состоятельного. Всадник – это уже господин. Даже если он восседает всего-навсего на тощем муле. Каково видеть табуны в тысячу голов, которые стерегут несколько голодранцев, пересаживающихся с коня на коня просто ради забавы? Конина – главная пища в здешних степях, молоко кобыл – самый распространенный напиток. Как базарная байка, рассчитанная на доверчивого олуха, звучали слова про то, что в степи можно купить лошадь всего за несколько серебряных дирхемов. Словно сказка про Синдбада, собиравшего алмазы, валявшиеся на земле в горном ущелье.

Сопровождавшие корабль стражники каждый день кормили нас до отвала свежей бараниной, которую привозили откуда-то из степи.

Время тянулось скучно. Как на море. Только суденышко совсем маленькое и тесное. Даже поговорить так, чтобы тебя не слышали, негде. Временем таких разговоров были сумерки на берегу. Днем оставалось только чесать языки о чем-нибудь.

Патриарший посланник, будучи человеком ученым и начитанным, делился историями, почерпнутыми из умных книг:

– В этих степях не меняется ничего. Только названия. Уходят одни народы, приходят другие – становится другим только имя. Две тысячи лет назад Геродот побывал в этих краях. Думаешь, с тех пор что-то изменилось? Если бы ты прочитал его рассказ, то решил, что он написан недели две назад. Кони, овцы, шатры, кобылье молоко. Только по названию и поймешь, что речь идет о седой древности. Тогда эта степь называлась Скифией. Скифы здесь жили. Потом были сарматы, гунны, хазары, печенеги, кипчаки. Сейчас кипчаков все больше зовут татарами. А по сути своей те же скифы, что и тысячелетия назад.

Самым преданным и усердным слушателем грека был Баркук. Он ловил буквально каждое слово, порой открывая от напряженного внимания рот.

– От некоторых народов и имени не осталось, – задумчиво тянул ромей, колупая ногтем орех, – хотя старые названия кое-где живы. Теперь никто уже не знает, что они означают. Вот великую реку, на которой стоит ханская столица, так и зовут Итиль. По-татарски просто река. В древних книгах она звалась Ра. Что это означало? Забыли. Река, по которой мы плывем – Дон. В книгах он зовется Танаис, но мне кажется, что это то же самое слово. Только искаженное.

– «Дон» на языке ясов означает «река». Как Итиль у татар, – не утерпел Баркук.

– Вон оно что, – одобрительно отозвался грек. – Если прислушаться, то здесь все реки так называются. Днепр, Днестр, Дунай. Везде слышится Дон. Значит, было время, когда вся здешняя степь до Карпат и Венгрии говорила по-ясски. Теперь другие времена, другие в степи хозяева.

Он бросил взгляд на уходящий к закату берег, и в голосе зазвучала печаль.

– Лишь на первый взгляд кажется, что в степи на всех места хватит. Простор. Глазу не за что зацепиться. Только это все обман, – он зло хмыкнул, – морок. В степи не спрятаться. А потому тесно. Зато в горах, в дремучем лесу места всем хватает. Всегда можно найти укромный уголок, чтобы укрыться. Каких только неведомых племен там не бывает. Асы, говоришь? Они сейчас на Кавказе живут, в Венгрии. В лесах на севере, откуда эта река течет. Развеялась в веках их древняя слава, они уже и сами про нее забыли. Только язык и остался в память о былых временах.

– Сказки, чтобы детям у очага рассказывать, – засмеялся один из греков.

Патриарший посланник нахмурился. Было видно, что смех этот ему не по душе:

– Прошлое не уходит бесследно. Оно меняет обличия, затаивается и часто возвращается в блеске и славе. Сказано: «Если царство разделится, то не устоит». Эти слова можно и на иной лад повернуть. А если соединится? Если заблудшие братья вспомнят забытое родство и встанут плечом к плечу? Киприан ведь не зря уповает на единение славян. Не на пустом месте его вера. Сам язык славянский некогда собрал разные племена письменами, что принесли им православные учителя Кирилл и Мефодий. По сей день вся грамота болгарская, русская, сербская их буквами ведется. А ведь не напрасно говорит русская пословица: «Что написано пером – не вырубишь топором». У славян сейчас сила. И сила эта православная. Как бы только ее собрать воедино… Франки же смогли когда-то собраться под тиару к римскому папе.

– Чего же Киприан сам на Русь не едет? Отца Георгия туда отослали.

– Киприан молод еще. Дай срок, поднаберется опыта. Мы еще увидим его дела, попомни мои слова. Тем более сейчас хлопот и в Болгарии хватает. Не от тамошнего ли патриарха и идет сейчас главный раскол среди православных? Уже и до Руси дотянулись. Слыхано ли, своего митрополита туда ставить пытались. А кому это на руку? Папежникам! Они и так сейчас спят и видят, как Волынщину и Галичину под Рим увести. Руками польского да венгерского королей.

– Нынешний император болгарскому патриарху всегда поддержку давал.

– Пока союзник нужен был. Правда, для него церковные нужды – дело десятое. Главное – болгарский царь. С ним сейчас будет союз и любовь. Уже императорского сына за болгарку сватают.

– Болгарку! Мать-то ее – еврейка из Тырнова. Говорят, из-за нее иудеи в Болгарии все к рукам прибрали. И в церквях ересь пошла, иконы святые хулят. Воистину новая Иезавель!

Патриарший посланец не был склонен обсуждать ереси в болгарской церкви. Он объелся жареной баранины, хорошо запил ее вином и пребывал в настроении благодушном. Поискав глазами в небесной вышине заливавшуюся трелями птичку, он мечтательно вздохнул:

– Говорят, красавица редкостная.

Дальше разговор перешел на женщин, и мне стало неинтересно. Говорили о каких-то своих знакомых, а еще – о помехах, что чинило женолюбие на жизненном пути. Досталось и дьякону Георгию Пердике, к которому они держали путь и который управлял сейчас делами Русской митрополии. По его уму и заслугам ему самому уже давно надо бы митрополитом быть. И не