Суть времени. Цикл передач. № 01-10 - Сергей Кургинян

Если бюджет свёрстывался при цене 40–50 долларов за баррель, а она переходит за сотню — цена на нефть, а также на все остальные энергоносители. Ну, так почему нет бюджета? Мы всё говорим: такой модерн, другой модерн, эти концепции… Почему бюджета нет? Ну, можно задать простой вопрос?

А потому его нет, что промышленность и всё остальное заваливаются. Натурально заваливаются. И все собранные средства нужны для того, чтобы затыкать дыры, обнажаемые этим завалом. Часть, конечно, разворовывается. «Красиво жить не запретишь». Комфортно, comfortable, я прошу прощения. Но, помимо этого, просто обнажаются всё новые и новые дыры, их надо затыкать этими средствами, собираемыми с избыточных цен на нефть. И уже этих избыточных цен не хватает! А почему не хватает? Потому что дыр становится всё больше. Идут трещины, обнажаются, зияют одна дыра за другой.

И это называется спасение капитализма? Вот эти все заклинания? Господин Шувалов тут пишет: «Если мы говорим про собственность и защиту институтов собственности, про судебную систему, про инфраструктуру, которая обеспечивает бизнес, про другие вопросы, то политики должны как раз называть эти ценности».

Почему инфраструктура и другие вопросы, инфраструктура, которая обеспечивает бизнес, называется ценностями? Это что за аксиология? Я года полтора занимался аксиологическими исследованиями — прото-аксиология в Древнем мире, классическим аксиологическим периодом, который кто-то начинает с Канта, кто с кого. Причём тут ценности?

Но если говорить о мироощущении, то в этой группе — мироощущение какой-то такой благодати. Она не слышит, как воют другие группы. Она не слышит, что собирается вокруг неё, как к ней относятся. Власть не понимает, что нельзя стать «президентом надежд» ни через 4 года президентства, ни, тем более, через 8-10. Что нужно как-то объясняться со своим обществом, и не на этом птичьем языке.

Соорудили самый глупый тип периферийного капитализма, поэтому он начал обваливаться. И когда даже другие страны стабилизировались, он валится дальше и дальше. Периферийного, беспомощного, заваливающегося капитализма — в момент, когда капитализм начал кончаться во всём мире и меняться на что-то другое, когда он теряет легитимацию. Заговорили о модернизации в тот момент, когда с модерном происходит что-то нехорошее. И так далее, и тому подобное.

Так что это за элита, которая всё это делает? Это элита, находящаяся в глубочайшем отрыве от широких общественных масс. Что делать с этой ситуацией? Противопоставить элите сами эти широкие массы? А массы ничего не могут. Они наголосовались, они нанадеялись. И теперь, когда они перейдут от надежды к разочарованиям, они всё это просто грохнут.

У нас отвратительное государство — гнилое, не просто коррумпированное, а криминальное по своей сути. У него есть масса сквернейших характеристик. Но оно есть. И единственное оправдание ему заключается в том, что в лоне всего этого, всей этой гадости, может — поверьте мне — может сформироваться что-то здоровое. Большие социальные общности, новые классы, новые крупные социальные группы. Внутри этой гадости существует общество, не больное до конца, не мёртвое.

Россия — очень живая страна. Очень живая. Она гораздо более живая страна, чем какая-нибудь, не знаю, Германия или Франция. И в ней возможно формирование новых больших социальных общностей. Но если государства завтра не будет, то эти общности не успеют сформироваться. Это как у матери в животе ребёнок, а сама-то она и пьёт, и делает ещё бог знает что, и больна… Но если она умрёт не через 2 года, а через 8 месяцев или 6, то ребёнок не родится. Ничего не будет. Будущего не будет.

Поэтому оправдание всему этому гниению не в том, что оно есть «вставание с колен» или что-нибудь ещё… Оно отвратительно. Всё это сползание, гниение — отвратительно. Но если альтернатива ему — быстрое обрушение, то пусть оно лучше погниёт. И в этом смысле, конечно, не высокая литература здесь пригодна, а всем знакомый фильм «Белое солнце пустыни», в котором Сухова спрашивает один из представителей «бригады» (как сейчас бы сказали) Абдуллы: «Ты как хочешь — умереть сразу или помучиться?» Он говорит: «Лучше помучиться».

Лучше погнить, чем вот так сразу рухнуть. И когда я в 2008 году стал понимать, что это всё пахнет новым быстрым обрушением… то лучше погнить. Но «лучше погнить» — это не значит, что надо гнить. Надо взмывать… И никто об этом не говорит. Ни Шувалов, ни Юргенс. Просто Юргенс, который говорит про свою демократизацию, модернизацию, «без которой нам не жить», — говорит это на языке перестройки, которая обрушит всё это в два года. А всё, что говорит Шувалов, — это язык гниения.

Нету раскола на национальный капитал и на капитал антинациональный. Есть скромная полемика между людьми, пришедшими на юбилей Гайдара. Между Институтом переходного периода Гайдара и Институтом Юргенса. Ничего больше нет. Это всё «девочки надёжные, проверенные, большевички с 17-го года». Это всё одна примерно компания. Это победившая группа либералов, часть из которых хочет, чтобы всё шло медленно (вот так вот гнило), а часть из которых говорит, что неплохо бы и обрушить.

А у них есть противники, которые вообще говорят о том, что желательно, чтобы элиту экспортировали из других стран. И это говорится всерьёз. И называется это националистической оппозицией. Понимаете? Вот рельеф! Вот реальная карта, которая лежит на столе. И всему этому надо дать бой.

Соответственно, мы начинаем (и продолжаем) разговор о своём проекте, проекте «Модерн» и всём прочем. Зачем нужен этот разговор? Зачем нужен вообще этот разговор о модерне и его альтернативах? (При том что, вообще-то говоря, такой разговор есть удел небольших философских групп в сколь-нибудь нормальной социально-политической ситуации.) А затем он нужен, что ситуация не нормальная, а совершенно другая. То есть такая ненормальная, что дальше некуда.

Страна потеряла смысловые опоры, смысловой каркас. У неё действительно сломан хребет. В мозгах существует полный хаос. Это называется когнитивный хаос, аксиологический (не знаю, господин Шувалов под ценностями имеет в виду инфраструктуру бизнеса; но мы знаем, что ценности — это другое… «аксио» — то, что наполняет нашу жизнь духовным, человеческим содержанием), культурный и иной. В условиях этого хаоса, этого вакуума люди мечутся, они потеряли те опоры, которые существуют в нормальном обществе, которому не «ломали хребет». Они понимают, что они тонут, и пытаются нащупать опору, нащупать какие-то точки. И нащупывают всё, что угодно, хватаются за любые соломины — потому что [нет] готовности к формированию [смыслового каркаса] на месте этого клубящегося сумбура (про Шостаковича когда-то, в эпоху борьбы с космополитизмом, писали: «сумбур вместо музыки»), натурального сумбура.

В этих условиях найти мировоззренческие основания безумно трудно, и надо помочь. Надо успеть выиграть эту борьбу. Надо навести в сознании порядок раньше, чем наши противники поселят туда окончательный хаос. И от того, что этот хаос будет не образца либероидного, а какого-нибудь другого образца, лучше не будет. Не будет.

Наши псевдонационалисты (как я их называю, «уменьшительные националисты»), говорят о том, что они всё ждут, когда 2% населения выйдет на улицы и учредит новое государство. Вот если эти 2% населения выйдут с тем содержанием в мозгах, с теми «тараканами», которых в мозгах уже поселили (эти новые постлибероидные «тараканы» ничем не лучше либероидных, они ещё сквернее)… Вот если эти 2% начнут учреждать государство, имея это в мозгах, то государства не будет. Ни плохого, ни хорошего. Ни фашистского, ни либерального. Никакого. И это надо понимать.

Так в чём же ценность термина «модерн» или проект «Модерн» применительно к тому, о чём я говорю? Ценность в том, что идеологические основания, которые ищут наши граждане, должны быть полноценными. Полноценными. А карта, которую мы даём гражданам, — карта маршрутов, по которым они могут двигаться, — должна быть не фиктивной. Не сказкой про Алису в стране чудес, а натуральной картой имеющихся на сегодня идеологических местностей: регионов, территорий, морей и речек. Нам нужна реальная, интеллектуальная, идеологическая топография, без которой не выжить, не построить мировоззрение.

Мы говорим об общении между людьми. Но общение же требует языка. Язык — это не просто данный нам язык (для того, чтобы общение было политическим или интеллектуально-политическим, нужен интеллектуально- политические язык). Его нет. Его нет как средства полноценного общения с себе подобными. А мы всё время говорим о том, что вот мы сейчас насоздаём суперструктур… Мы пузыри можем надуть любые, а структуры создаются не так. Утром язык — вечером структура. Но язык вначале.

Итак, проект «Модерн» важен потому, что этот проект указывает на основополагающее, фундаментальное качество идеологии. Идеология не может быть привязана к территории, потому что территория материальна. Сколько ей ни придавай особого смысла, сколько её ни сакрализуй, она всё равно материальна.