Ищи врагов среди друзей - Андрей Воронин

Иван Захарович снова тяжело вздохнул и встал со скамейки. Прихватив в сарае аккуратно свернутый шланг, он направился к подъездной дорожке, посреди которой все еще красовалась широкая кровавая полоса, теперь уже не красная, а темно-бурая, сухая.

Не дай бог, кто-нибудь из соседей поинтересуется, отчего это у него музыка орет на всю улицу, и увидит все это безобразие…

Насадив конец шланга на торчавший из фундамента водоразборный кран, Иван Захарович привычно разобрал нагретые солнцем резиновые кольца и с усилием отвернул тугой вентиль. Шланг зашевелился как живой, из пластмассового наконечника потекла вода.

Струйка была так себе – по случаю летнего времени воды не хватало. Недовольно бормоча и морщась от слишком громкой музыки, Иван Захарович принялся старательно отмывать с бетона кровавые пятна. Дело хоть и медленно, но все же продвигалось вперед, и постепенно хозяйственный старпом так увлекся, что помыл даже машину, хозяин которой половина суток лежал на дне затона с привязанной к ногам чугунной чушкой. Это была хоть и бессмысленная, но зато понятная работа, казавшаяся по сравнению с безумием последних часов чуть ли не праздником здравомыслия и стабильности.

Музыка смолкла так внезапно, что Иван Захарович вздрогнул и чуть не выпустил из рук наконечник шланга. Он обернулся, держа шланг немного на отлете, чтобы не замочить брюки, и увидел Самарина, который стоял у него за спиной, с самым непринужденным видом попыхивая трубкой. Правда, щека у него немного подергивалась, но в остальном Владлен Михайлович выглядел совершенно спокойно, словно полчаса назад не он целился в Ивана Захаровича из большого черного пистолета только за то, что тот попросил прекратить пальбу в его доме.

Видимо, все эти мысли, как в зеркале, отразились на лице простодушного старпома, потому что Владлен Михайлович вдруг приподнял правую бровь и посмотрел на Ивана Захаровича с каким-то нехорошим прищуром. Нерижкозу поспешно придал лицу обычное выражение почтительного внимания, и бровь Владлена Михайловича хоть и не сразу, но опустилась на место.

– Я закончил, Иван Захарович, – сказал он таким тоном, словно перед этим брился или, скажем, мастерил скворечник, а не пугал пистолетом связанных по рукам и ногам людей. – Женщину и этого, в бинтах, можно сажать в машину. Пора возвращаться на корабль.

Пузырь, который уже был тут как тут и стоял за спиной у Самарина, застегивая рубашку, закатил глаза под лоб, придав своему лицу выражение великомученика. Видимо, идея снова таскать туда-сюда проклятые ящики не казалась ему такой уж соблазнительной.

Он все еще жевал, и Иван Захарович с несвойственным ему злорадством подумал, что жрать чужие груши, конечно же, приятнее.

Он перекрыл воду, аккуратно положил шланг на бетон и вместе с Пузырем направился к подвалу.

Оказалось, что и женщина, и ее перебинтованный приятель уже подготовлены к транспортировке: ноги у обоих были развязаны, и даже пластырь исчез с лица женщины, оставив после себя лишь медленно краснеющую широкую полосу поперек лица да неприятные на вид следы клеящей массы по углам этой полосы. Как ни странно, женщина не делала даже попытки закричать и лишь переминалась с ноги на ногу – похоже, ее беспокоили уколы восстанавливающегося кровообращения.

– Да, – спохватившись, сказал Самарин, – Иван Захарович, не в службу, а в дружбу. Вы говорили что-то о борще… Так вот, не могли бы вы покормить наших военнопленных? Руки им развязывать не надо, придется покормить с ложечки… У вас есть дети?

– Нет, – растерянно ответил Иван Захарович, совершенно сбитый с толку такой внезапной переменой.

Покосившись на Пузыря, он понял, что не одинок в своем удивлении: даже в тусклом желтушном свете пыльной сорокаваттной лампочки было видно, что челюсть у охранника отвисла, а глаза вот-вот выскочат из орбит.

– Ну, так будут еще, – благодушно предсказал Владлен Михайлович, затягиваясь трубкой. – Вот и потренируетесь. Алексей вам поможет. Если понадобится, сводите их в туалет, и вообще… А я пока побуду здесь, в подвале. Наш Станислав уже пришел в себя, ему скучно и хочется с кем-нибудь поговорить. Правда, Станислав? – ласково спросил он, склоняясь над Мартыном, все так же лежавшим лицом вниз на пропитавшемся его кровью земляном полу. ^Мартын протяжно застонал и с трудом повернул голову, кося на своего мучителя слезящимся правым глазом. Взгляд у него был как у сбитой машиной собаки, а щека блестела не то от пота, не то от слез и была обильно испачкана налипшей землей. – Алексей, посади Станислава на стул. Только осторожно, не задень ногу. Я не хочу, чтобы он снова потерял сознание.

Пузырь захлопнул рот и втянул глаза обратно в орбиты. Последнее приказание было вполне в духе Самарина, и он невольно посочувствовал Мартыну.

– Помоги, адмирал, – негромко бросил он Ивану Захаровичу.

Вдвоем со старпомом они пристроили Мартына на стуле. Мартын стал валиться на бок, и его пришлось для надежности прихватить к спинке стула веревкой.

Убедившись, что Мартын больше не падает, Пузырь сделал знак Доронину и Тамаре и вслед за ними двинулся на выход. Старпом обогнал процессию и заторопился в дом – разогревать борщик. Он даже некоторое время потешил себя иллюзией, будто просто принимает гостей из далекой Москвы – правда, немного странных, безруких, но бывают же, в конце концов, инвалиды… А кто сказал, что инвалиды не любят украинский борщ? Иван Захарович был уверен, что украинский борщ любят все без исключения – и безрукие, и безногие, и слепоглухонемые от рождения. Украинский борщ просто нельзя не любить.

Он настолько забылся, что чуть было не предложил гостям отведать перцовочки, но вовремя вспомнил, на каком он свете, огорчился и от огорчения тяпнул перцовочки сам. За этим занятием его застукал Пузырь, обозвал алкашом и жмотом, отобрал бутылку и одним могучим глотком выхлебал добрых полстакана. Дыхание у него перехватило, рожа побагровела, глаза опять опасно выпучились, и на некоторое время он начисто лишился дара речи. Иван Захарович наблюдал за ним с выражением кроткого сочувствия на лице и был вполне доволен: жадность до добра не доводит. Понаслаждавшись несколько секунд, он налил в жестяную литровую кружку своего фирменного кваса и протянул Пузырю: что мы, нехристи какие-нибудь? Пузырь осушил кружку, скворча, как засорившаяся раковина, перевел дыхание и разразился длиннейшей тирадой, в которой упоминались родственники Ивана Захаровича до седьмого колена и перечислялась масса половых извращений, о многих из которых Иван Захарович раньше даже не слышал.

– Что все это значит? – тихо спросила Тамара под раскаты Пузырева мата. – Что ты затеял?

– Понятия не имею, – так же тихо ответил Дорогин. – Я просто тяну время. Авось что-то подвернется.

– Мне страшно, Сергей.

– Тише. Мне тоже.

Пока наверху происходили все эти драматические события, внизу, в подвале, Владлен Михайлович Самарин аккуратно выбил трубку о край полки, подошел к Мартыну, низко наклонился над ним, заглянул в лицо и участливо спросил:

– Больно?

Мартын попытался приподнять голову и снова бессильно уронил ее на грудь.

– Ах да, – сказал Владлен Михайлович, – прошу прощения.

Он взялся твердыми, как железо, пальцами за уголок пластыря и резко рванул его на себя. Голова Мартына тяжело мотнулась, и он издал протяжный хриплый стон.

– Пристрели, – прохрипел он. – Прошу, пристрели.

– Ну вот, – с огорчением сказал Владлен Михайлович, – так уж сразу и пристрели. Что же вы, Станислав? Так рвались посмотреть, что в этих ящиках, а теперь – пристрели? Нельзя же так, в самом деле. Неужели вам совсем не интересно узнать, из-за чего вы затеяли свой безумный штурм? Или вы знали это с самого начала?

Мартын сделал над собой нечеловеческое усилие, поднял голову и заглянул в глаза Владлену Михайловичу. Глаза Самарина были широко распахнуты, словно от большого удивления, но в них плясал холодный дьявольский огонь, и Мартын понял, что терять ему нечего. Все было потеряно в тот самый миг, когда он вышел на освещенный прожекторами причал из-за ржавого металлического бака.

Мартын выдавил из себя хриплый, больше похожий на стон смешок и сказал, с трудом ворочая распухшим от жажды, искусанным языком:

– Золото, бриллианты…

Владлен Михайлович стремительно разогнулся и легко прошелся по подвалу, потирая ладони. Он едва не пританцовывал.

– Чувство юмора – отличная вещь, – сказал он, останавливаясь возле ящиков. – Я рад, что вы не утратили его даже в столь трудной для вас ситуации. Посмотрим, хватит ли вашего чувства юмора до конца.

Он легко присел и взялся за запор одного из ящиков.

– Открыть? – спросил он у Мартына. – Или все-таки не надо? Подбросим монетку?

– Кончай, – прохрипел Мартын. Ему было плевать на ящики: в мире не осталось ничего, кроме боли. Он и не подозревал раньше, что бывает такая боль. Раньше он многого не подозревал например того, что в последние минуты своей жизни найдет в себе силы иронизировать. – Сам подумай, какая мне теперь разница?