Тиран в шелковых перчатках - Мариус Габриэль

Купер молча смотрела на него, пока он одевался. Его самообладание было значительно сильнее ее собственного, и это ее немного пугало. Он был так уверен в том, что однажды ее добьется. И что тогда останется от ее драгоценной свободы? Неужели она снова попадет в услужение к мужчине? Или это станет для нее началом новой жизни?

10

То, что произошло между ними в доме Генриха, изменило их отношения сразу на нескольких уровнях. Они стали ближе друг другу, и чувства Купер к нему углубились, однако и тревога ее тоже усилилась. Она впервые с тех пор, как рассталась с Амори, занялась любовью с мужчиной. Пусть и таким ограниченным способом, но она все же отдалась Генриху — вопреки всем своим громким заявлениям. Она чувствовала, что пытается избежать второго брака, но проигрывает сама себе в этой гонке. Его отъезд предоставил ей время подумать и осмыслить ситуацию.

Узнав, что Генрих уехал, Сюзи тут же пригласила Купер на послеполуденный чай. Она попросила прийти прямо к ней домой, в квартиру на улице Фобур-Сент-Оноре, и Купер послушно пришла туда в середине дня. Однако Сюзи еще не вставала.

Она с ворчанием открыла дверь:

— Господи, неужели нужно было являться в такую рань?

— Сейчас половина четвертого, — заметила Купер.

— Да, но я и легла только в девять утра. Мне нужно принять ванну. Идем.

Купер присела на край ванны, пока та наполнялась. Ванна была огромной, но Сюзи не жалела на себя горячей воды — по меркам Купер, это была самая большая роскошь, какую только можно себе позволить. Когда Сюзи погрузилась в воду, та дошла ей до подбородка.

— Думаю, пить чай мы пойдем к «Максиму», — решила Сюзи. Она протянула Купер кусок мыла. — Не помоешь мне спинку, cherie?

— Конечно. — Та начала намыливать гладкие плечи Сюзи.

— Этот твой русский… Говорят, он тебя покинул.

— Он просто на время уехал из Парижа по делу, только и всего.

— По делу, как же! Наверняка у него дело с какой-нибудь еще дурочкой.

— Я этому не верю. Он любит меня.

— А ты? Ты его любишь?

— Разумеется.

Сюзи кинула в Купер куском пены:

— Предательница!

— Я тебя тоже люблю. Не брызгайся.

— А что ты в нем любишь? Ту штуку, которую он в тебя засовывает?

— Он пока этого не делал, — усмехнулась Купер. — Но «штука» у него вполне симпатичная.

— Ты его видела?!

— Мельком.

Сюзи нахмурилась:

— У меня таких игрушек — целый ящик в комоде, найдется и получше. Если тебе это так нравится, я могла бы ими воспользоваться.

— Нет, я не хочу ничего подобного. — Купер передернуло. — Да и в любом случае дело не только в сексе. Мне нравится его компания. Я скучаю по отношениям с мужчиной. Мне нравятся мужчины. А тебе разве нет? У тебя же были любовники мужского пола.

— Я скажу тебе странную вещь. Я была со многими мужчинами, но ни один из них не был мужчиной в полном смысле слова. Понимаешь? Взять, например, Кокто. Я делила с ним постель, но любовь всей его жизни — этот его красивый мальчик, Жан Маре. И с остальными было то же самое. Ты же видишь, где я живу? В сумеречном мире, где люди меняют пол по своему усмотрению. Мужчины в нем неотличимы от женщин, а женщины — от мужчин. От этого так устаешь!

— Но я думала…

— Что ты думала?

— Я думала, тебе это нравится.

— Возможно, так оно и есть. — Тень меланхолии омрачила ее черты. — Возможно, я испорчена. Зато ты — сочный свежий персик. — Сюзи подставила покрытое мыльной пеной лицо для поцелуя. — И я никак не могу тобой насытиться.

Купер смахнула пену с ее щеки:

— Генри утверждает, что ты жестокая.

— О, так вы сплетничали обо мне?

— Он рассказал мне о твоей покровительнице. О том, что она дала тебе все, а ты выбросила ее, как старую перчатку.

Глаза Сюзи на секунду широко распахнулись. В холодном свете они казались почти золотыми. Затем она запрокинула голову и расхохоталась. Купер засмотрелась на жилку, пульсирующую на гладкой шее.

— Как старую перчатку! Дорогая, где ты набралась таких выражений? Я думала, они исчезли вместе с Сарой Бернар.

— Но ведь это правда, разве нет?

Сюзи все еще улыбалась.

— Даже если и так, то что?

— Генри сказал, впечатление было такое, что ты ее ненавидишь. Это правда?

— Если бы ты была невзрачной коричневой букашкой, а потом превратилась в красивую золотую бабочку — ты бы не возненавидела тех, кто знал тебя в бытность невзрачной букашкой?

— Думаю, я была бы благодарна тому, кто направлял меня в жизни, — ответила Купер.

Она уже поняла, что причиной пристальных взглядов Сюзи, когда та будто хотела прожечь дыру в собеседнике, являлась ее близорукость. Она ненавидела носить очки, а когда пыталась сфокусировать зрение, ее взгляд обескураживал своей прямотой.

— Чувство благодарности мне неведомо, так же как и чувство жалости, — призналась Сюзи. — Кроме того, она вообразила, что владеет мной безраздельно. А я не чья-то вещь. Что еще Генри рассказал тебе обо мне?

— Что ты разбила ей сердце.

— Похоже, у него в запасе немало рассказов. Ты ему веришь?

— Я не хочу остаться с разбитым сердцем.

— Ты мне не доверяешь?

— Если бы я тебе не доверяла, меня бы тут не было.

— И все-таки ты прислушиваешься к Генри. Почему? Потому, что он мужчина?

— Потому что он добр и искренен.

— Cherie, люди наговорят тебе обо мне кучу всякого разного. И то немногое, что они действительно знают, и то, о чем и понятия не имеют. Ты сделаешь большую глупость, если станешь всех слушать.

— Я выслушиваю всех, но ни к кому не прислушиваюсь.

— Это хорошо.

Сюзи восстала из ванны, как Афродита из морской пены, и высушила себя полотенцем. Глядя на нее, Купер не испытывала ни малейшего стыда: та вела себя, словно животное с гибким мускулистым телом, не сознающее собственной наготы, а потому и не вызывающее смущения у наблюдателя. Завитки волос в подмышечных впадинах и между ног в холодном зимнем свете тускло сияли матово-теплым золотом. Поймав на себе взгляд Купер, Сюзи развела руки в стороны:

— Я тебе нравлюсь?

— Ты красивая. И сама это знаешь.

Польщенная, Сюзи медленно покружилась, демонстрируя гибкую талию и упругие полные ягодицы.

— Я, знаешь ли, уже не так молода. Но фигуру тем не менее сохранила. Я пока еще могу показывать свое тело публике. Неплохо, да?

— Неплохо, — согласилась Купер. — А почему ты не бреешь подмышки?

— Брить подмышки — это