Тотальная война - Олег Маркеев

Карина взяла из его пачки сигарету, закрывшись от ветра, закурила.

Максимов незаметно посмотрел на часы. До встречи с профессором Брандтом оставалось всего полчаса. Время, отведенное для траурных церемоний, вышло. Осталось последнее.

Он достал бумажник. Из потайного кармашка вытащил пластиковую карточку.

— Кстати, о деньгах. Это тебе. Он протянул ей карточку «Visa».

— Что это? — Карина отбросила сигарету и с подозрением посмотрела на карточку.

— Можешь считать, что наследство. В Калининграде мы договорились, что разделим клад пополам. Это — твоя доля.

— И на сколько потянули эти янтарные горшки?

— На твоем счету в банке на Каймановых четыреста семьдесят тысяч долларов. С копейками.

Карина тихо присвистнула. Потом посмотрела на реку. И замерла.

Ветер трепал ее медные волосы, бросал короткие пряди в лицо, но она не поправляла их. Просто щурилась. От чего на кромке век стала расти влажная полоска. Карина смазала набежавшие слезы, повернулась к Максимову.

— Так нечестно, Максим, — через силу прошептала она. — Давай хоть еще один день проживем вместе. Будто еще ничего не кончилось, а?

«Об этом уже позаботились», — подумал Максимов, вслух сказал:

— На карточке сейчас десять тысяч. Сумма возобновляется раз в месяц. Официально их выплачивает тебе фирма «Норд-Инвест». Она же берет на себя расходы, связанные с твоим образованием. Плюс страховка на все случаи жизни.

— То есть мои же деньги мне будут выдавать по чайной ложке? — удивилась Карина.

— Да.

— А все сразу можно?

— Не советую. Как говорил один знакомый: «Хапнуть большие деньги и дурак может, удержать способен только умный». Впрочем, выбор за тобой.

Карина задумалась, косясь на карточку в руке Максимова. В глазах неожиданно запрыгали бесенята.

— Выбор у женщины невелик: либо замуж за дурака, либо в монастырь. Это Ахматова сказала, — пояснила она в ответ на недоуменный взгляд Максимова. — Но я, кажется, этой участи избежала. Десяти штук мне за глаза хватит. Глупо бродить по миру с карманами, полными денег.

Она взяла карточку. Пощелкала по ней ногтем.

— Сбылась мечта идиотки, — едва слышно пробормотала она. Откинула со лба челку. — Ну что, расходимся?

«На следующем перекрестке, — мысленно ответил Максимов. И суеверно добавил: — До которого еще надо дойти».

Встал первым. Протянул руку Карине.

— Поехали, галчонок. У нас еще есть дела.

Она вскочила, повисла у него на шее. Подхватив ее легкое тело, Максимов невольно зажмурился, такой сладкой болью заколыхнуло сердце.

Глава шестнадцатая. Хранитель королевской тайны

Странник

Профессор Брандт занимал маленькую комнатку в самом дальнем уголке старого корпуса. Без помощи сопровождающей студентки, представившейся его секретарем, Максимов ни за что не нашел бы каморку в лабиринте темных коридоров и винтовых лестниц.

Сам профессор был похож на гнома-переростка и обликом полностью соответствовал месту своего обитания. Маленький, с морщинистым лицом, которое украшал огромный отвислый нос. На носу наперекосяк висели очки с мощными диоптриями, от чего зрачки размыло в два кофейного цвета пятна. Ими он, не мигая, уставился на Максимова.

— Господин Максимов, из Москвы. Друг профессора Арсеньева, — еще раз и громче произнесла секретарь — студенческого вида девица в ультрарадикальной майке с черным ликом Че Гевары.

— Я не глухой, Хильда! — проворчал Брандт, отложив толстый фолиант.

Быстрыми шажками пересек кабинет и вплотную подскочил к Максимову. Протянул сухую ладонь.

— Рад знакомству. Друг профессора Арсеньева — мой друг. Как поживает уважаемый Святослав Игоревич? — Он неожиданно перешел на русский. И сразу же захохотал. — Удивлены? О! Здесь хранится многое, включая латынь и арамейский. — Он похлопал себя по лысине. — Это нынешнее поколение считает возможным изучать историю, хотя путается в грамматике родного языка. А если знают еще один, как правило — английский, то считают себя вундеркиндами. Хильда, вы свободны.

Студентка с независимым видом направилась к дверям.

— Вы видели ее майку? — понизив голос, спросил профессор, провожая студентку презрительным взглядом. — Это она специально напялила, чтобы подразнить меня. Вечные революционеры! Гуманитарные факультеты плодят исключительно вечных революционеров, поверьте моему опыту. Самые толковые идут на экономический. Там их учат, как заплатить пфенниг налогов с миллионной прибыли. Или на юридический. Чтобы потом пойти в адвокатскую контору и вытаскивать из камеры смертников голливудскую звезду, отравившую мышьяком третьего супруга. А наши бросают бомбы и дерутся с полицией. Они не хотят изучать историю, они желают творить ее!

— Утешает одно — с возрастом это проходит, — вежливо уклонился от дискуссии Максимов.

Но попытка не удалась. Морщины на лице профессора пришли в движение, образовав презрительную гримасу.

— Слабое утешение! В школе их пичкают азами до полного отупления. Дети же познают мир через движение, а их приковывают к партам, как рабов к галерам. В университетах царят наркотики, секс и рок-н-ролл. До учебы ли им, когда кровь кипит от гормонов?! Получив степень магистра и наркоманию в легкой форме, они становятся интеллектуальной элитой. И начинают подсиживать меня. Меня, в пятнадцать лет читавшего в подлиннике Платона, и изучившего всего, обратите внимание, всего Геродота! Вот вы читали Геродота?

— Дед заставил, — тяжко вздохнул Максимов.

— Погодите! — Брандт смахнул с носа очки. Близоруко прищурился.

Профессор потянул Максимова к готической арке окна, поставил под свет. Ощупал с ног до головы взглядом.

— Вы — внук Святослава Игоревича?

— Да.

Профессор покусал дужку очков. Морщины на лице вновь пришли в движение, но никак не могли сложиться в определенное выражение. О чем думал в эту минуту профессор, осталось загадкой.

Краем глаза Странник заметил, что Карина поймала диск, махнула им, подзывая кого-то к себе. В ту секунду, когда рядом с медной копной волос Карины появилась чья-то белокурая голова, женщины пропали из поля зрения.

— Несомненно, предопределенность существует, — ответил Максимов, думая о том, что именно эту картинку на лужайке он уже видел. В Москве, стоя под горячим душем.

— Причем предопределенность есть неотъемлемая часть бытия! — воскликнул профессор, взмахнув очками. И сразу же смутившись, сбавил пыл. — Не удивляйтесь, коллега. Я как раз работаю над статьей о факторе рока в мировоззрении древних цивилизаций.

Он провел Максимова к рабочему столу, в прошлой жизни служившим обеденным в каком-то бюргерском доме. Места вполне хватило, чтобы вывалить на него стопки книг и папок, оставив маленький островок, на котором можно было примоститься без угрозы вызвать обвал тяжелых фолиантов. Мебель в кабинете была, что называется, с бору по сосенке, очевидно, администрация складировала здесь всю университетскую рухлядь, как в чулане.

Максимову достался готическое кресло с неудобной спинкой, прямой, как гладильная доска. Сам профессор уселся напротив в кресло с оранжевой обивкой — писк моды шестидесятых.

— Кофе? — спросил профессор.

— С удовольствием. — Максимов с подозрением покосился на мутную жижу в электрокофеварке.

— Эта чертова девка считает ниже своего достоинства готовить кофе. Все приходится делать самому, — проворчал Брандт, потянувшись к агрегату из прозрачного оргстекла. — О чем я говорил? А! Рок, фатум… Помните «Старшую Эдду»? Бессмертные боги, только что сотворив мир, выслушивают пророчество и узнают свою судьбу. С этого и начинается История. В ней каждому отведено свое место и своя роль. Поразительно, но бессмертным богам суждено погибнуть! Один сразится с волком Гармом, Хеймдаль — с Локи, Фрейр — с великаном Суртом. Фенрир проглотит Одина, (верховного бога!), Фрейр погибнет от меча Сурта, а Тор умертвит мирового змея Ермунганда, но пройдет лишь девять шагов и падет, отравленный ядом змея. И так далее… Но как отнеслись к пророчеству бессмертные асы? Мужественно, как подобает воинам. И мудро, как подобает богам. Я пришел к выводу, что вся История есть попытка воплощения изначально известного сценария. Богоподобен лишь тот, кто позволяет судьбе свершиться. И вся трагикомедия современной цивилизации заключается в том, что люди пытаются избежать предначертанного. Они мечутся от одного к другому всю жизнь, пытаясь занять себя чем угодно, лишь бы не делать то, ради чего созданы. Они почему-то решили, что их путь — от колыбели до могилы.

— А есть другой? — спросил Максимов, не сводя взгляда с раскрасневшегося лица профессора.

— Конечно! На Вигрид.[35]