Тотальная война - Олег Маркеев

Немцы больше не хотели воевать за свое будущее. Даже в новой конституции записали запрет на использование своих солдат за рубежом. Тем хуже для них, продавшихся за кошерную чечевичную похлебку, сваренную американскими поварами. С крахом рейха Орден «Черное солнце» вместе с внешним кругом — «братством СС» — превратился в орден рыцарей-скитальцев, как мальтийцы, потерявшие свою Ла-Валетту.[32] Но у «Черного солнца» остались преданные союзники в тотальной войне за Будущее.

Перед лицом вился надоедливый москит. Винер взмахнул рукой, отгоняя назойливого кровососа. В этот миг фигурка у бассейна исчезла. Беззвучно и бесследно, словно черное облачко, из которого она была соткана, растворилось в ночном воздухе. Только от бортика, где мгновенье назад неподвижно сидела Мио, по лунной дорожке полукругом расходилась мелкая зыбь.

«Дьявол», — прошептал Винер.

Мио, современная женщина, в совершенстве владела древним искусством ниндзя. И словно в подтверждение этого, ледяная ладонь легла ему на грудь. Винер невольно вздрогнул. Мио зашла сзади, ни шелестом травы, ни шорохом шелка не выдав себя. Будто исчезла в одном месте и материализовалась из темноты в другом.

Мио опустилась на колени. Рука все еще лежала у Винера на груди. Холодные и влажные пальцы нежно касались повязки на ране.

— Осторожнее, Мио, — предупредил Винер. Он не хотел потревожить охрану невольно вырвавшимся криком. Боль в ране давно притупилась, но при резком движении иногда била в грудь, как удар электрошока.

Мио подняла лицо. Лунный свет растекся по гладкой фарфоровой коже. Глаза Мио влажно блестели и лучились, как у удачно поохотившейся кошки.

— У тебя подозрительно довольный вид, Мио. — Винер погладил ее по холодной щеке.

— Иногда твой противник держит тебя в напряжении, все время ждешь: вот-вот чем-нибудь да отплатит. Это забавно! А порой он напускает на себя такой невозмутимый вид, словно обо всем забыл… И это тоже смешит. Я знаю, это большой грех, но не могу нарадоваться, когда человек, мне ненавистный, попадает в скверное положение.

Она никогда не давала однозначных ответов. Часто использовала цитаты из книг и восточные притчи, неисчерпаемый запас которых хранила ее хорошо натренированная память. Поэтому никогда нельзя было догадаться, что же хотела сказать на самом деле, что скрыла, а что незримой нитью вплела в вязь чужих слов.

— Так писала Сэй-Сёнагон, — подсказала Мио, видя замешательство Винера.

— Да, вспомнил. «Записки у изголовья»!

Эту книгу его заставил прочесть один из Учителей, готовивший пятнадцатилетнего мальчика к судьбе, предначертанной ему по праву рождения. Шок от интимного дневника японской придворной дамы оказался не меньшим, чем от перемазанной кровью белоснежной шубки Мисти. Прорвавшись сквозь изящное кружево слов, Клаус Винер сумел уяснить главное: мышление женщины не просто отличается от мужского, оно совершенно иной природы. Невероятно, какие мелочи раздувает женщина до вселенского значения, непостижимо, на чем основаны ее симпатии и антипатии. Единственное, чему стоит учиться у женщин, — это утонченному коварству, к такому выводу пришел тогда будущий магистр.

— Я уже понял, что ты что-то задумала. Не сомневаюсь, какое-то коварство в твоем стиле. Хотелось бы знать, что именно.

— Между желанием и действием должно пройти мгновенье, не длиннее, чем требуется клинку, чтобы вылететь из ножен, — ответила Мио.

Винер почувствовал, что ее ледяные пальцы чертят какие-то знаки на его груди поверх повязки.

— Осторожнее, Мио, — еще раз предупредил он, чувствуя, что в ране нарастает жар.

Вдруг рана выстрелила огнем, показалось, по груди скользят горячие змейки.

Она накрыла его губы своей ладонью, заглушив крик…

Странник

Максимов вынырнул из сна. Обшарил глазами комнату.

Было то гадкое состояние, когда опасность, еще никак не проявив себя, казалось, растеклась повсюду, взяв в невидимое кольцо. В такие секунды до колик в мышцах хочется действовать, метаться из стороны в сторону, отскакивая с линии возможной атаки. Только не угадать, откуда придет она. Значит, нужно расслабиться и ждать. Ждать, чтобы ударить на упреждение.

Рядом мирно спала Карина. Ее ровное дыхание щекотало ему плечо. Максимов спросил себя, не оно ли его разбудило. И получил ответ — нет. И не прохладный ветер, бьющий из кондиционера. Хотя Карина стянула на себя всю простыню, завернувшись в нее, как в кокон.

Тени, сгустившиеся в углах гостиничного номера, были не темнее обычного. И не принимали контуры фигуры человека.

Запахи не изменялись. Обычный букет ароматов, входящих в стерильный уют четырехзвездочной гостиницы.

Никаких звуков, кроме тех, что должны быть в час ночи в переполненном отеле.

Ничего, что могло выдать присутствие врага. «Паранойя!» — хихикнуло сознание обычного человека. «Заткнись!» — прикрикнуло на него чутье воина. Максимов продолжал сканировать пространство вокруг себя. Враг должен быть где-то рядом, совсем близко. Чутье еще ни разу его не подводило.

Неожиданно острый шип боли вонзился в левую половину груди.

Максимов перекатился на кровати и беззвучно упал на пол. Прижался щекой к жестокому ворсу ковра и затаился.

«Кто бы и каким способом ни напал, он свой шанс упустил, не убив первым», — промелькнуло в голове. И губы растянулись в хищной улыбке.

Текли секунды, но пол ни разу не вздрогнул от крадущихся шагов.

В номере никого. В этом Максимов был абсолютно уверен. Так говорило чутье. Опасность подкралась откуда-то издалека и так же незримо удалилась. В никуда.

А боль в груди становилось все сильней, жгучей. Казалось, под кожу забился злой червячок и вгрызается в плоть.

Максимов пружинисто вскочил, бесшумно пробежал в ванную.

Здесь все сверкало образцово-показательной чистотой, помноженной на немецкую тягу к порядку. На полочке ровными рядами выстроились, как солдаты на параде, баночки, бутылочки и тюбики с фирменными наклейками отеля. Среди этого изобилия, расфасованного в миниатюрную тару, пробуждающего у русских туристов приступ клептомании, Максимов отыскал склянку с чем-то спирто-содержащим и упаковку стерильных салфеток. Осторожно отнял ладонь от груди.

Под кожей, чуть ниже подключичной выемки, бился синий червячок, пытаясь прогрызться наружу. Истончившаяся кожа вспучилась и лопнула, наружу брызнули ручейки темной крови. Несколько капель звонко шлепнулись на девственно чистый кафель. Боль сразу ушла. Кожу на груди стало покалывать холодком, будто кто-то осторожно водил озябшими пальцами.

Максимов поднес салфетку к груди, но рука замерла на полпути.

Струйки сами собой, против всех законов физики, стали закручиваться в дуги. Их было ровно четыре. Ползли по коже, словно змейки с маленькими круглыми головками, дрожали упругими тельцами. Описав правильный полукруг, змейки потянулись головками к центру, заползая друг на друга. И замерли. Образовав левостороннюю свастику.

— Ну ни фига себе! — выдохнул, пораженный, Максимов.

Машинально отметил, что в гамбургском припортовом тату-салоне вряд ли бы сработали такой изящный рисунок. Тонкая пленка крови неестественно быстро подсохла, и казалось, змейки упруго выгибали чешуйчатые спинки.

Максимов осторожно промокнул сукровицу салфеткой. Отняв руку, еще раз поразился. Никакой раны. Если не считать маленькой язвочки, словно прижег спичкой. И кровь больше не шла, вся впиталась в салфетку.

Из зеркала на него смотрело побелевшее лицо, все в мелкой сыпи испарины. Максимов смотрел в глаза своему отражению, пока из глаз не исчезли удивление и страх.

— Так-то лучше, — сказал он сам себе. — Таким им тебя не взять.

Он выбросил салфетку в урну, тщательно замыл кровавые потёки в раковине. На всякий случай прижег маленькую ранку спиртом. Выключил свет и вернулся в спальню.

Карина мирно спала. Она не пошевелилась, когда он лег рядом, обняв, закрыл собой от всего мира.

…Странник чувствовал, как под ладонью бьется ее сердце. Маленький, горячий, упругий комок. В нем билась сила жизни. Но Странник знал, что ее слишком мало, чтобы выдержать удары тех Сил, что готов обрушить на них человек с заледеневшим сердцем. И тогда Странник представил, что его собственное сердце превратилось в сверкающее веретено. Оно стало вращаться все быстрей и быстрей, разматывая тонкую золотую нить. Тоньше волоса, она распускалось в темноте, сплетаясь в ажурную сеть. Сеть с каждым выдохом Странника становилась все плотнее, пока не превратилась в жесткий каркас, надежно укрывший два тесно прижавшихся друг к другу тела. И первая же ледяная стрела, прилетевшая из темноты, разбилась о золотой панцирь, рассыпавшись на тысячи острых осколков. Они искрами вспыхнули в ночи и исчезли, как падающие звезды…