Подозреваемый - Майкл Роботэм

– Вы меня до смерти напугали, – говорит она, отталкивая его руку. Он снова хватает ее за грудь с пьяным упорством.

– Как вы вошли?

Она закатывает глаза, извиняясь:

– Ошиблась.

– Дверь была заперта.

Незнакомка качает головой. Ее приятель выглядывает из-за ее плеча.

– Что он делает в нашей комнате?

– Это его комната, ты, идиот. – Она бьет его по груди серебристой сумочкой и начинает выталкивать вон. Закрывая дверь, поворачивается и улыбается.

– Не составить ли вам компанию? Я могу сплавить этого парня.

Она так худа, что я вижу под ее грудями проступающие ребра.

– Нет, спасибо.

Она пожимает плечами и подтягивает колготки под мини-юбкой. Дверь закрывается, и я слышу, как они крадутся по коридору и поднимаются выше.

На мгновение я чувствую гнев. Неужели я забыл запереть дверь? Я был пьян, может, слегка контужен.

Начало седьмого. Джулиана и Чарли еще спят. Я вытаскиваю мобильный и, включив его, гляжу на светящийся в темноте экран. Сообщений нет. Это мое наказание – засыпая и просыпаясь, мучиться мыслями о жене и дочери.

Сидя на подоконнике, я наблюдаю за тем, как светлеет небо. Голуби взмывают и кружат над крышами. Они напоминают мне о Варанаси в Индии, где грифы летают над погребальными кострами, ожидая, когда обгоревшие останки опустят в Ганг. Варанаси – унылый трущобный городишко с покосившимися зданиями и косоглазыми детьми, где нет ничего прекрасного, кроме ярких сари и покачивающихся женских бедер. Он отталкивал и прельщал меня. Так же как Ливерпуль.

Я жду до семи и звоню Джулиане. Отвечает мужской голос. Сначала я думаю, что ошибся номером, но потом узнаю Джока.

– А я как раз о тебе думал, – гремит он. На заднем плане слышно, как Чарли спрашивает:

– Это папа? Можно с ним поговорить? Пожалуйста!

Джок прикрывает трубку рукой, но я все равно слышу его. Он велит ей позвать Джулиану. Она протестует, но подчиняется.

Между тем Джок изливает на меня дружеское добродушие. Я его перебиваю:

– Что ты там делаешь, Джок? Все в порядке?

– Ваш водопровод все еще течет.

Какое, черт побери, ему дело до моего водопровода? Он отвечает холодностью на мою холодность. Я представляю, как меняется его лицо.

– Кто-то пытался влезть к вам в дом. Джулиана немного испугалась. Она не хотела оставаться одна. Я предложил приехать.

– Кто? Когда?

– Наверное, какой-то наркоман. Зашел через входную дверь. Сантехники оставили ее открытой. Ди Джей застал его в кабинете и гнался за ним до канала.

– Что-нибудь пропало?

– Нет.

Я слышу шаги по лестнице. Джок снова прикрывает трубку.

– Могу я поговорить с Джулианой? Я знаю, она там.

– Она говорит, что нет.

Меня охватывает гнев. Джок снова пытается отшутиться:

– Она хочет знать, зачем ты звонил ее матери в три часа ночи?

Всплывает смутное воспоминание: я набираю номер, слышу ледяной ответ тещи и она вешает трубку.

– Просто дай мне поговорить с Джулианой.

– Нельзя, старик. Она не очень хорошо себя чувствует.

– Что ты хочешь сказать?

– Только то, что сказал. Ей немного не по себе.

– Что-то случилось?

– Нет. Она в порядке. Я провел лечение по полной программе. – Он пытается меня завести. У него получается.

– Дай ей эту проклятую трубку…

– Думаю, ты не в том положении, чтобы мне приказывать. Ты только все испортишь.

Мне хочется двинуть ему прямо в его натренированный приседаниями живот. И тут я слышу характерный щелчок. Кто-то взял трубку у меня в кабинете. Джок этого не понимает.

Пытаясь изобразить примирительный тон, я говорю, что перезвоню.

Он кладет трубку, но я жду, прислушиваясь.

– Папа, это ты? – спрашивает Чарли нервно.

– Как дела, милая?

– Хорошо. Когда ты вернешься?

– Не знаю. Мне надо кое-что уладить с мамой.

– Вы что, ребята, поссорились?

– Откуда ты знаешь?

– Когда мама на тебя сердится, лучше не просить ее расчесать мне волосы.

– Извини.

– Все в порядке. Это ты виноват?

– Да.

– Тогда почему ты просто не извинишься? Ты всегда мне это советуешь, когда я ссорюсь с Тейлором Джонсом.

– Думаю, что в данном случае извинения недостаточно.

Я слышу, как она обдумывает мои слова. Даже представляю себе, как она сосредоточенно покусывает верхнюю губу.

– Папа?

– Да.

– Слушай… мм… Я хочу у тебя кое-что спросить. О… ну… – Она запинается и начинает снова. Я прошу ее продумать вопрос целиком, а потом уже задавать его.

Наконец она выпаливает:

– В газете была фотография… Человек с пальто на голове. Ребята говорили… в школе. Локлан О'Брайен сказал, что это ты. Я назвала его вруном. А потом вечером вытащила газеты из мусорки. Мама их выкинула. Я пронесла их наверх в комнату…

– Ты прочитала статью?

– Да.

Внутри у меня все сжимается. Как объяснить восьмилетнему ребенку, что такое несправедливое обвинение и необоснованное подозрение? Чарли учили доверять полиции. Честность и справедливость важны даже на детской площадке.

– Это была ошибка, Чарли. Полицейские ошиблись.

– Тогда почему мама на тебя сердится?

– Потому что я тоже ошибся. В другом деле. Это никак не связано ни с полицией, ни с тобой.

Она замолкает. Я почти слышу, как она думает.

– Что случилось с мамой? – спрашиваю я.

– Не знаю. Я слышала, как она сказала дяде Джоку, что уже поздно.

– Поздно для чего?

– Она не объяснила. Просто сказала, что поздно.

Я прошу ее дословно повторить фразу. Она не понимает зачем. Во рту у меня пересохло. Это не похмелье. Я слышу, как вдалеке Джулиана зовет Чарли.

– Мне надо идти, – шепчет Чарли. – Возвращайся скорей!

Она быстро вешает трубку. Мне не удается даже попрощаться. Мое первое побуждение – сразу же перезвонить. Я хочу звонить до тех пор, пока Джулиана со мной не поговорит. «Поздно» – это то, что я думаю? К горлу подкатывает тошнота, душу охватывает отчаяние.

Я мог бы сесть в поезд и оказаться дома через три часа. Я стоял бы на пороге, пока она не согласится со мной поговорить. Может, именно этого она и хочет: чтобы я примчался сражаться за нее.

Мы ждали шесть лет. Джулиана никогда не теряла веры. Это я утратил надежду.

10

Когда я вхожу в магазин, над головой тренькает колокольчик. В ноздри вливаются ароматы масел, ароматизированных свечей и травяных снадобий. От пола до потолка тянутся узкие деревянные полки. Они заставлены благовониями, мылом, маслами и флакончиками с разнообразным содержимым, от пемзы до морских водорослей.

Крупная женщина появляется из-за перегородки. На ней нечто похожее на яркий кафтан, пышными складками ниспадающий вдоль тела. В волосы вплетены нитки бусин, которые стучат при ходьбе. На лбу приклеен красный кружок.

– Заходите, заходите, не стесняйтесь, – говорит она, сопровождая свои слова приглашающим жестом.

Это Луиза Элвуд. Я узнал ее по голосу. Некоторые люди соответствуют своему голосу. Она из таких: полная, низкая и громкая. Ее браслеты гремят, когда она пожимает мне руку.

– Боже, Боже, – говорит она, взяв меня за подбородок. – Вы как раз вовремя. Только посмотрите на эти глаза. Тусклые. Сухие. Вы ведь плохо спите? Токсины в крови. Слишком много мяса едите. Возможна аллергия на пшеницу. А что у вас с ухом?

– Парикмахер перестарался.

Она поднимает бровь.

– Мы говорили по телефону, – объясняю я. – Я профессор О'Лафлин.

– Весьма типично! Только посмотрите на себя. Врачи и ученые – самые плохие пациенты. Они никогда не следуют своим же советам.

Она поворачивается с удивительной легкостью и спешит в глубь магазина, не переставая говорить. Ничто не указывает на присутствие в ее жизни мужчины. Я замечаю фотографии детей на прилавке – вероятно, племянников и племянниц. У нее бирманская кошка (шерстинка), полный ящик шоколаду (кусочек фольги на полу) и пристрастие к романтической литературе («Молчаливая леди» Кэтрин Куксон).

За перегородкой – маленькая темная комната, где нашлось место для стола, трех стульев и мойки. В единственную розетку включены электрический чайник и радио. Посередине стола лежит дамский журнал, открытый на странице с кроссвордом.

– Травяного чая?

– У вас есть кофе?

– Нет.

– Тогда чай.

Она проговаривает список из десятка различных сортов. К тому времени, когда она заканчивает, я успеваю забыть несколько первых.

– Ромашка.

– Прекрасный выбор. Чудесно снимает стресс и напряжение. – Хозяйка запинается. – Вы ведь в это не верите?

– Никогда не мог понять, почему травяные чаи так здорово пахнут и так неприятны на вкус.

Она смеется. Все ее тело сотрясается.