Огарок во тьме. Моя жизнь в науке - Докинз Ричард

На самом деле я расшибся в лепешку и проявил еще больше щедрости, чем способны были понять интервьюер или его двуличный продюсер. В разговорах с верующими апологеты “разумного замысла” без обиняков называют “мыслителя”: конечно, это Бог из иудейской/христианской Библии. Но иногда они прикидываются, что говорят о научном вопросе и что замысел с тем же успехом может принадлежать инопланетянам из космоса. В Америке, пытаясь продвинуть преподавание “разумного замысла” на уроках естествознания, они вынуждены прибегать к этой формулировке, чтобы не нарушить закрепленное в конституции США отделение церкви от государства. Поэтому, когда интервьюер спросил меня, могу ли я представить себе какие-либо обстоятельства, в которых жизнь на этой планете была бы создана разумным замыслом, я и упомянул инопланетян – так сильно я старался справедливо отнестись к апологетам, которых, как оказалось, он поддерживал.

Наверное, мне повезло, что в моей жизни было лишь два случая прямого жульничества. И не хочется придавать слишком большое значение паре редких случаев среди сотен телеинтервью за много лет. И все же подобная недобросовестность имеет непропорционально большое дурное влияние: она подрывает естественную склонность доверять людям – благотворную склонность, утрата которой обедняет жизнь. Совсем другой пример того же самого явления: однажды некая молодая женщина (моя студентка с консультаций) убедила нас с Лаллой, что она смертельно больна раком. В какой-то момент выяснилось, что болела она разве что вариантом синдрома Мюнхгаузена (жертвы этого необычного психического расстройства симулируют болезнь) – но прежде, чем это стало известно, Лалла много часов провела с ней в больнице, держа ее за руку во время болезненных процедур. Когда доктора ее разоблачили, она тут же отказалась снова видеть Лаллу – видимо, из неловкости. Мы так и не узнали, что еще в ее рассказах было ложью – например, она утверждала, что профессионально играет на трубе. Мы с Лаллой сошлись во мнениях, что худшим в этом эпизоде было то, как он подорвал нашу естественную человеческую доброту и стремление помогать тем, кто в беде. К счастью, подрыв был лишь временным: Лалла и по сей день посвящает значительную долю своего времени неоплачиваемому высококвалифицированному труду на благотворительность.

И снова Четвертый канал

После фильма “Преодолевая научный барьер”, снятого в 1996 году, я десять лет не возвращался к съемкам в полнометражных документальных передачах – пока не начал долгое и плодотворное сотрудничество с независимым продюсером и режиссером Расселом Барнсом. Мы с Расселом к настоящему моменту произвели одиннадцать часов документального телевидения, распределенных по пяти разным программам Четвертого канала. Первая была посвящена религии и вышла в 2006 году под названием “Корень всех зол?”. Вопросительный знак был единственной уступкой Четвертого канала: мне название совсем не нравилось. У всех зол нет одного-единственного корня, хотя религия, если уж разгонится на полную мощность, выглядит неплохим кандидатом.

Бюджет фильма, видимо, был довольно щедрым: вся наша съемочная группа съездила в Америку, а также в Иерусалим и Лурд. Лурд, который мы осторожно высмеивали, выступал в роли памятника человеческой легковерности – легковерности, которая у тяжелобольных, вероятно, возникает от отчаяния. Лалла рассказывала мне, как первый раз побывала в Лурде много лет назад, вместе с актером Малкольмом Макдауэллом (звездой таких фильмов, как “Если…” и “Заводной апельсин”). Они остановили машину на вершине холма, и Малкольм со всех ног понесся вниз, выкрикивая во все горло: “Я могу ходить! Я могу ходить! Я могу ходить!” Отнеслись ли паломники к этому совершенно спокойно – как к очередному чуду, которое и ожидалось согласно их вере и надежде?

Рассел убеждал меня не проявлять скепсиса во время интервью с лурдскими паломниками и просто позволить им рассказывать. Также я беседовал с местным католическим священником. Он сам, похоже, не верил в чудодейственные исцеления, но – и это так типично для религиозного сознания – ему не было дела до того, реальны ли они. Главное, что паломники верили: они могут быть исцелены, и это давало им утешение. Для него истинным чудом была вера паломников. Для меня же настоящее чудо требовало бы настоящего исцеления (если не восстановления ампутированной конечности). Как я отметил, статистика исцелений в Лурде была не выше случайной – но это священника совершенно не встревожило.

Во всех наших фильмах Рассел уговаривал меня держаться вежливо и спокойно во время интервью с креационистами и им подобными. Это все равно что дать им веревку, на которой они сами повесятся. Я проверил этот метод на прочность в другом фильме, который мы позже снимали с Расселом, “Гений Чарльза Дарвина”, для которого брал интервью у Уэнди Райт, президента организации “Женщины, озабоченные судьбой Америки”, влиятельной представительницы креационизма. Она все повторяла: “Покажите мне доказательства, покажите мне доказательства, покажите мне доказательства” – перед лицом очевидных и бесспорных доказательств (если не сказать в зубах у них). Это облетело весь интернет, как и – не могу не заметить – мое терпение перед ее (деланно улыбающимся) лицом. Но не ставлю это в заслугу себе: я всего лишь следовал указаниям режиссера и подавлял свои более естественные и менее джентльменские порывы.

Еще труднее было справиться с ними на некоторых интервью для фильма “Корень всех зол?”, в ходе которых мне пришлось столкнуться с действительно неприятными людьми: например, с Тедом Хаггардом, чья улыбка больше напоминала оскал. Почти все наши американские съемки проходили в Колорадо-Спрингс: этот город был средоточием “движения за духовное возрождение”[77], а с другой стороны – “Сад богов”[78] у подножия Скалистых гор, сразу за городом, предоставлял величественный фон для монологов на камеру, например, о метафоре горы Невероятности (см. стр. 480). Целые районы нового (и, что удивительно для Америки, унылого) жилья в Колорадо-Спрингс превратились фактически в гетто фундаменталистов, и мы отправились в одно из них, чтобы снять приличную, но наивную молодую семью верных прихожан “пастора Теда”.

Тед Хаггард был маленьким человечком в огромной церкви (“был”, потому что с тех пор он пал, но я не буду описывать как – я не склонен к злорадству). Мы в изумлении наблюдали, как его паства на седанах и пикапах стекалась на огромную парковку, сжимая в руках Библии и молитвенники. Мы с еще большим изумлением слушали христианский рок, несущийся из огромных усилителей: люди отплясывали под него, воздев руки к небесам, с блаженными гримасами на одурманенных верой лицах. Наконец, сам пастор Тед прошествовал на сцену, скалясь, как волк, и призвал четырнадцатитысячную паству покорным хором пропеть слово “повиновение”. “ПОВИНОВЕНИЕ”. После службы он приветствовал меня, обняв за плечо, и мы начали интервью. Он выглядел слегка польщенным, когда я сравнил его службу с “нюрнбергским партийным съездом, каким мог бы гордиться доктор Геббельс”, но, справедливости ради, вполне возможно, что он никогда не слышал о Нюрнберге или о Иозефе Геббельсе. Дело пошло хуже, когда я спросил о его понимании эволюции. Но как бы скверно ни шел разговор, плотоядная усмешка не сходила с его лица.

Позже мы с нашим талантливым оператором Тимом Крэггом собирали аппаратуру после того, как Тим снял несколько завершающих кадров на парковке, – и тут к нам на полном ходу подъехал пикап и резко затормозил, едва не сбив нас. За рулем был пастор Тед, и он был разъярен – намного сильнее, чем во время интервью. Задним числом мы догадались, что сразу после интервью он, скорее всего, отправился гуглить мое имя и выяснил, кто я такой. В любом случае, он распекал нас за то, как мы злоупотребили его гостеприимством – особо упирая на свою щедрость: он поил нас чаем с молоком. Он дважды повторил про молоко. И, что самое странное, он обвинительным тоном сказал мне: “Вы назвали моих детей животными!” Я был слишком озадачен, чтобы ответить. Потом мы со съемочной группой обсуждали, что бы это могло значить. Сошлись на том, что, хоть я и не говорил впрямую о животных или о детях Хаггарда, в представлении креациониста подразумевается, что любой эволюционист считает всех людей животными. И поступает совершенно верно, хотя неясно, почему пастор Тед решил упомянуть своих детей, а не весь род человеческий – не менее странно, чем его одержимость молоком к чаю. Может быть, он имел в виду не собственных биологических детей, а своих прихожан, одурманенных детским “ПОВИНОВЕНИЕМ”? Кто знает.