Венец творения - Антон Леонтьев

— А в особенности, мадмуазель, вы забудете о моем сыне! — произнес граф единственную за весь разговор фразу по-французски, которая поразила меня более всего.

Когда я показалась в кухне, слуги тотчас уставились на меня, прекратив шушуканье. Кто-то смотрел с сожалением, кто-то с симпатией, кто-то с презрением. Но ни на кого из них я не могла положиться!

— Идите выполнять свои обязанности! — приказала мне возникшая из небытия экономка. — Или думаете, что вам тут деньги просто так платят? Женечка ждет вас!

И вот сейчас, видя, как занимается серый рассвет нового дня, я дописываю эти строки, понимая, что на Мухиной даче мне придется нелегко. Но по своей воле я отсюда не уеду, ибо обязана узнать, что же здесь происходит!»

«21 августа 1913 года. Конечно, происшествие со мной до сих пор остается притчей во языцех. И я смирилась, что на меня косо смотрят, смеются за спиной и крутят у виска пальцем. Потому что я не подвергаю сомнению то, чему стала свидетельницей.

Внешне я наложила на себя епитимью, изображаю раскаявшуюся грешницу, веду себя, как того и требуют граф и графиня, чинно-благородно. Но мысли о расследовании не оставила.

Крайне жаль, что Мишеньку отец услал в Петербург — якобы по срочным делам, а на самом деле, чтобы разлучить нас. Я несчастлива до крайности.

И не могу понять одного: отчего мне дозволено остаться на Мухиной даче? Слуг и гувернанток здесь выгоняли и за гораздо более мелкие провинности?! Подозреваю, что я — пешка в чужой игре, однако я не намерена позволить неизвестному выиграть эту партию!

Посему я, сказавшись сегодня больной, закрылась у себя в комнате, что никого это не удивило — после всех событий я выглядела как привидение. Зная, что никто не будет стучаться ко мне, желая предложить чашку куриного бульона или хотя бы компресс, я тайно выбралась через окно на крышу, а оттуда спустилась по водосточной трубе с обратной стороны Мухиной дачи.

Затем, удостоверившись, что никто меня не видел, извлекла из пристройки велосипед и покатила в поместье баронессы фон Зиммиц. Я хотела узнать всю правду, в том числе и то, как Тугодумову удалось ее перетянуть на свою сторону.

Однако, прибыв туда, я увидела автомобиль новоиспеченного вдовца припаркованным прямиком подле крыльца дома баронессы. И мне стало ясно, что делать мне здесь нечего: Гелиан Георгиевич меня опередил.

Посему я развернулась и отправилась к поместью генерала Прошкина, справедливо полагая, что Тугодумов не может быть в двух местах одновременно. Не черт же он, в конце концов!

Мои ожидания оправдались — около ветхого генеральского дома я никого не застала. Более всего опасалась я, что генерал находится в руках людей Тугодумова, однако это было не так.

Не ведая, однако, что ожидает меня внутри дома, я не стала звонить в парадную дверь, а пробралась внутрь через черный вход, открыв щеколду при помощи прихваченного с собой перочинного ножика.

В доме генерала было прохладно и пахло чем-то пыльным и стариковским. Ко мне, оглушительно фырча, бросились две жирные рыжие кошки, генеральские любимицы, о которых он мог вести беседу часами. Самого старого вояки видно не было. Он, насколько я была в курсе, жил один, прислуга у него была приходящая, причем появлялась только по пятницам, а сегодня ведь был четверг!

Я поднялась на второй этаж и заглянула в одну из комнат — это была старомодно обставленная гостиная. Далее я наткнулась на спальню генерала и услышала старческий дискант, затянувший душещипательную арию из старинной, всеми забытой итальянской оперы. Сквозь приоткрытую дверь я заметила вход в ванную комнату и поняла, что генерал принимал ванну и при этом пел.

Мне стало стыдно, что я застала его в такой неподходящий момент, но тут заметила еще одну дверь, что вела из спальни в другом направлении. И самое занимательное, что на ней был изображен уже знакомый мне оккультный знак!

Я толкнула дверь, и та без скрипа приоткрылась — петли были отлично смазаны. Я оказалась в комнате без окон, в которой находилось несколько шкафов черного дерева. Открыв тот, что стоял посередине, я заметила коллекцию пистолетов. В соседнем была коллекция холодного оружия. Мое внимание привлекла странная изогнутая сабля — точно такую же я видела в ночь убийства у Тугодумова! Неужели при помощи нее Сашеньку и лишили жизни?

Однако ведь ее не зарезали, а свернули шею, вернее, задушили. А вот потом, уже после кончины, при помощи холодного оружия исполосовали и выпотрошили… Так выходило…

Я сняла саблю с крючков, на которых она висела, внимательно осмотрела и заметила темные пятнышки на блестящем лезвии и на рукоятке. Это, вне всяких сомнений, была засохшая кровь?!

Неужто Сашенькина? Или всего лишь куриная или собачья?

Осторожно повесив саблю на место, я подошла к третьему шкафу. Я открыла его — и тотчас закрыла. Потому что оттуда на меня взирали человеческие головы! Набравшись мужества, я снова открыла створки шкафа и поняла, что на крючках висят законсервированные по особой индейской методе скальпы, оставшиеся после того, как их, словно перчатку, стянули с черепа. Сии головы — общим числом не менее дюжины — были крохотные, скукожившиеся вследствие ссыхания, похожие на кукольные. Но я была уверена, что это была не подделка!

Я присмотрелась к одной из голов, которая, судя по тому, что она не висела, а стояла в углу, была еще не до конца препарирована, а натянута на особую крошечную болванку — и вдруг поняла, что лицо мне знакомо. Это же… Нет, этого просто не могло быть! На меня взирала голова Сашеньки!

В ужасе захлопнув дверь, я попятилась, наткнулась на что-то мягкое, полетела на пол, поползла прочь, отметив при этом, что на полу лежал тюк с одеждой — тот самый тюк, который выносил из своего особняка Гелиан Георгиевич! Тюк с одеждой Сашеньки!

Опрометью выбежав из кабинета ужасов, я наткнулась на выходившего из ванной генерала Прошкина. Старый вояка, завернутый в банный халат, казалось, ничуть не удивился, увидев меня в своем доме. Усмехнувшись, он произнес сладким голосом:

— Женечка, милая девочка, я так и знал, что вы навестите меня! Ведь вы решили продолжать игру в Шерлока Холмса в юбке, не так ли? Нехорошо, очень нехорошо!

Говоря это, генерал двигался ко мне, я же спиной пятилась к двери в коридор.

— Вы сумасшедший! — выдавила я из себя. — Вы все тут сумасшедшие! Эти головы в шкафу…

— Прелестная коллекция, не так ли? — проворковал генерал, беря с ночного столика не замеченный мной ранее револьвер. — Голов двенадцать, а нам требуется тринадцать! Хотите, чтобы ваша дополнила коллекцию до чертовой дюжины?

Не дожидаясь, пока он выстрелит в меня, я бросилась прочь. Споткнувшись о крутящихся на лестнице жирных кошек, я кубарем полетела вниз. А потом носом уперлась в огромные миски для хвостатых созданий — там лежали куски кровавого мяса. Меня замутило, и подумалось: «Говядина это или телятина — или…»

Мысль оборвалась, потому что сверху раздался голос генерал Прошкина:

— Liebchen [5], ну куда же вы! Я неправильно выразился, вас я убивать, конечно же, не намерен! Вы для другого нужны! Не бойтесь вы так…

На меня же бросились разъяренные кошки, кажется, приученные к нападению на человека, отпихнув которых, я выкатилась из дома генерала и понеслась прочь.

В лесу подле Мухиной дачи я натолкнулась на господина Ушайко. Дав волю своим чувствам, я обвинила его в малодушии и подлости. Студиозус, ухмыляясь, заявил, что я сама виновата. И что, если бы я предпочла не «этого хахаля Мишутку», а его самого, то все могло бы быть иначе. Тратить время на это ничтожество мне не хотелось.

Вернувшись в комнату, я задумалась. Итак, генерал Прошкин, этот прелестный старикан, тоже был замешан в убийствах, причем руки у него были по локоть в крови — и отнюдь не в переносном значении!

Но как же так? Получалось, что под подозрением были и старый граф, и неутешный вдовец Тугодумов, и наглый студент-агроном, и даже баронесса фон Зиммиц и чопорная экономка Луиза Артамоновна! А теперь и генерал Прошкин!

Неужели они все…

Неужели они все в самом деле убийцы?»

«23 августа 1913 года. Мне так не хватает Мишеньки! Потому что я окружена врагами. И центром всего ужаса является Мухина дача. Я все думала, что генерал Прошкин нагонит меня, приедет к нам в поместье, пришлет полицию… Ничего такого он не сделал!

И не потому, что боялся разбирательства, ибо, если бы я даже и заявила, что он хранит в шкафу высушенные человеческие скальпы, никто бы этому в свете предыдущих событий не поверил. А если бы все же и поверили и отправились бы к генералу домой, то наверняка не нашли бы ничего компрометирующего — все давно уже было перепрятано!