Проклятый (СИ) - Лимасов Александр

Заперев коней в конюшню, задав им корма, оборотень влез на сеновал и повалился в благоухающее луговыми ароматами разнотравье. Сухие травинки тихо похрустывали под тяжёлым телом, убаюкивая упревшего в кузнице Бэра. Оборотень уже почти спал, когда тихий девичий голосок робко окликнул.

- Ви-итя-язь.

- Чего надо? – приподнявшись на локте, Бэр высунул голову, стараясь не открывать глаз слишком широко, ещё не хватало напугать глупую девчушку.

- Молока парного желаешь? – уже почти девушка стояла босой у сеновала и, задрав светловолосую головку, рассматривала воина. Голосок дрожал, и слова она произносила раздельно, словно делая на каждом ударение. В руках она держала кринку, в которой что-то плескалось.

- Не откажусь. – оборотень съехал, оставив на сене заметную борозду. Приняв из рук девушки кринку, долго и жадно пил, пока донышко не задралось вверх, и лишь после этого перевёл дух.

- Ху-ух, хорошее молоко, благодарствуй. Ступай, мамка, наверное, уже заждалась.

Девушка стояла, переминаясь с ноги на ногу, явно не решаясь, что-то сказать, наконец, не выдержала.

- Забери меня отсюда! – она прильнула к Бэру, крепко вцепившись неожиданно сильными ручонками. – Я умею готовить, стирать, я пригожусь, только забери!

- Глупышка, ты наслушалась сказок. В дороге нет ничего привлекательного. Это постоянные лишения, опасности. Ты просто не выдержишь. – убеждал он, пытаясь отцепить её руки от своей волчовки.

- Я знаю что такое дорога, мне хочется в путь. Забери меня!

- Чем тебе не нравится в деревне?

- Меня выдают замуж, а я не хочу!

- Отчего так? Он что дурак или урод?

- Нет, просто он не люб мне. Я его боюсь.

- Потом полюбишь. Всё равно я тебя с собой не возьму. Иди домой.

Девчушка хлюпнула носом, заревела в голос, прижала ладони к глазам, пытаясь остановить текущие ручьём слёзы, развернулась и, всхлипывая, убежала.

Оборотень с улыбкой посмотрел ей вслед, пробормотал:

- Глупышка, чего тебе дома не сидится? – полез обратно на стог. Немного поворочавшись, задремал.

Утром, едва Ярило пробудил день, белесой ниточкой разгоравшийся на виднокрае, Бэр растолкал спутников.

- Поднимайтесь, лежебоки! В путь пора!

- Какого лешего?! Бэр, ночь на дворе! – Димитрий ругаясь приподнялся с лавки. Бывший монах сильно разленился за время путешествия с оборотнем, в то время как Иешуа проснулся без недовольного бурчания. Димитрий прошёлся по всему списку нечисти, хотел, было, припомнить родню оборотня, но не рискнул. Недовольно ворча, побрёл на улицу, к бочке с холодной водой. Немного погодя донёсся дикий вопль – вода оказалась слишком холодной, но главное что он окончательно проснулся, да и обливаться из ведра полезно. До ушей долетели ругательства, оборотень невольно заслушался, такие обороты он слышал впервые, сразу на нескольких языках, с огоньком, с душой, вдохновенно.

Поблагодарив проснувшуюся хозяйку за ночлег и ужин парой безделушек и монетой, трое пустились в дальний путь. Постепенно разгоравшаяся заря, заливала небо червонным золотом. Брызгами раздавленной калиновой ягоды окрасило легкие как перья облака, а на самом виднокрае все ослепительней горел новый день.

Но Бэр ехал на юг, и всю рассветную красоту охватил равнодушным взглядом и отвёл глаза. Он разучился видеть прекрасное сразу после смерти Светланы. Для оборотня осталась лишь красота убийства, прелесть сражения и его это вполне устраивало.

Постепенно просыпалось всё живое: птахи чёрными молниями срезали неосторожных жуков, мышь-полёвка, нагло усевшись на дороге, грызла колосок. Появились пчёлы, жужжащими комочками переносятся с цветка на цветок, собирая медвяный нектар. Шмель беззастенчиво разогнал тружениц, усевшись на самый яркий цветок, и затих, погрузившись в свой завтрак с головой.

Димитрий позевывал, Иешуа ехал с отрешённым видом, душа его находилась в иных местах и разум занимали иные мысли, обоим было абсолютно всё равно куда ехать.

Ворон гордо вышагивал, пробуя на прочность новые подковы, местами, после него, на дороге оставались раздробленные камешки. Огромный жеребец свысока посматривал на остальных коней, не настолько благородных как он, и произошедших от помеси деревенских кляч с клячами купеческими. Гордый конь мог бы скакать целый день без устали, но эти лошадки выдохлись уже через пару верст, и приходилось идти шагом или мелко рысить. Бэр не позволял пуститься вскачь, и Ворон вымешал злость на дорожных камнях.

Две полосы дороги, наезженные многочисленными телегами вились меж холмов. Бэра всегда интересовало, почему степная дорога постоянно петляет, словно след пьяной гусеницы, но стоит ей попасть в лес, как тут же выпрямляется и редко когда встретится изгиб, разве что огромный камень заставит чуть вильнуть. Оборотень не просто так думал над загадками дорог: степь кончалась и вдалеке поднялась тёмная стена леса. Его родного леса, в котором, если верить разговорчивому кузнецу, завелись лиходеи. Что ж, стоит подзадержаться и всё тщательно проверить.

Трое всадников и шесть коней, выгодный куш и невеликий риск, так мог бы подумать тот, кто не знал Бэра и Димитрия, довольно быстро вспомнившего воинские навыки. Так же подумали и разбойные люди.

Перед обрадованным Бэром упало ветвистое дерево, не позволяющее перепрыгнуть через него даже коню, позади – ещё одно. На дорогу высыпали люди. Оборотень, в радостном предчувствии схватки, выхватил меч, замахнулся на ближайшего разбойника. Больше он ничего не помнил.

Он очнулся от боли в руках и ногах, попробовал двинуться, но верёвки, опутывающие всё тело, держали крепко, прекращая все попытки пошевелиться. Напрягая мышцы до кровавой пелены в глазах, оборотень добился лишь того, что верёвки ещё глубже врезались в тело, кое-где потекла кровь.

- Не мучайся, Вервольф, это паволока. Хотел бы я знать, откуда в этих диких местах драгоценный шёлк, из которого эта верёвка. – Бэр попытался повернуть голову в сторону, откуда доносился голос Димитрия, но в затылке что-то щёлкнуло и предупреждающе кольнуло.

- Чем меня огрели? – оборотень больше не предпринимал попыток пошевелиться и пытался придумать способ выбраться из столь бедственного положения, но, для начала, нужно понять, как же он в него попал, и кто сумел его схватить.

- Дубиной, обыкновенной дубовой дубиной. Крепкий же у тебя череп, как я погляжу, был бы на твоём месте бык, его бы уже жарили на костре.

- А где Иешуа?

- По-моему, они его убили. Он ведь не годиться для работы: руки слабые, к труду непривычные, здоровье тоже не очень.

- Твари! Думаешь снова людоловы?

- Нет, обычные разбойники, впрочем, не гнушающиеся работорговли. Меня-то они не глушили, сеть набросили, избили и повязали, вот я кое-что и услышал.

- Ничего, мне бы ночи дождаться, а там выберемся. Верёвки меня удержат лишь в человеческом облике.

- Ты потише говори, а то в этом краю нечисти могли предусмотреть и такое. Не хочется лишать себя последней надежды.

- Ящер! Хоть бы верёвки кто ослабил! Ещё несколько часов и я останусь без рук-ног, а затем помру от застоя крови.

Словно услышав слова оборотня, или у этой шайки уже был опыт в подобных делах, к пленникам подошёл человек и чуть ослабил путы Бэра, окинув уважительным взглядом его могучую фигуру, внимательно осмотрел ранки от врезавшихся нитей, сказал:

- Не ярись, парень, верёвок тебе всё одно не порвать, не мучайся. Ты сильный и за тебя, наверняка, неплохо заплатят.

Бэр молча смотрел на него налитыми кровью глазами, всем видом изображая сильного, но тупого мужика.

- Прежде я твою глотку перегрызу! – оборотень рванулся, стараясь достать зубами горло разбойника.

- Ну-ну, надейся. – мужик заехал ногой в лицо Бэра, рассёк бровь, откуда с готовностью брызнула кровь. – Всё одно смиришься.

Когда разбойник скрылся за кустами, Бэр застонал, резкое движение отдало в затылке адской болью:

- Убью всех! Гады! Дрыном по голове! Теперь же неделю болеть будет. - Он откинулся на спину, стараясь утихомирить пульсирующую боль, но отлежаться ему не дали.