Роксолана: Королева Востока - Осип Назарук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ахмед-баши понял, что дальше увиливать уже не удастся и сказал:
– Пришел я к мудрейшей из жен падишаха с большой просьбой! Если она будет милостиво исполнена, то я буду по гроб рабом твоих замыслов и твоего сына, да будет он тебе утехой, о великая хасеки Хюррем!
– Какова же просьба? – спросила она.
Он ответил:
– Злые люди говорят, что я очень богат и, что я присвоил себе собранные в Египте налоги. Но это ложь! Я нищ и опутан долгами…
– Долг жжет как огонь, – ответила она поговоркой, подталкивая его дальше, ибо ей стало интересно, сколько захочет этот великий в своей жадности мздоимец. Ей, как и султану, был хорошо известен главный грешок Ахмеда-баши, однако его терпели на высшем посту из-за потрясающей работоспособности, точности и ловкости.
– Да, о прекрасный цветок Эдема! – ответил Ахмедбаши.
– Думаю, падишах с радостью облегчит трудности своим верным слугам. Сколько понадобится для, чтобы успокоить кредиторов?
– О, ты невероятно щедра, прекраснейшая из звезд! Мне нужно (тут он выдохнул) триста тысяч золотых дукатов…
– Триста тысяч золотых дукатов?!
– Тиста тысяч, о ценнейшая жемчужина всего Османского государства! Буду по гроб рабом твоих замыслов и твоего сына!
Повторение этих слов обеспокоило ее больше, чем притязания на гигантскую сумму. Она ответила, почти напуганная:
– Нет у меня замыслов кроме тех, которыми ныне живет сердце и ум падишаха! А мой сын лишь улыбается добрым людям. Но я готова тебе помочь. Однако не могу я подойти с такой просьбой к падишаху…
– Другая бы не смогла, а ты все сможешь, о прекраснейшая из звезд в жизни падишаха!..
Она была удивлена объемом, наглостью и упорством притязаний. Вставая, она ответила:
– Это невозможно! Богатейший из князей Индии прислал падишаху дар, стоящий лишь третью часть тот, что ты просишь!
– Но он прислал и другие дары, о милостивая госпожа!
– Это не дары, а плата за потери и траты войска падишаха!.. А ты – слишком дорогой друг, – добавила она на прощание.
– Судьба младенца дороже всяких сокровищ, – ответил он твердо. Она застыла и побледнела.
Опомнившись, ответила:
– При чем тут младенец?
Он с минуту колебался и сказал прерывисто: – Кто же… спасет… малолетнего Селима от… – От чего?
– От гнева улемов и самого падишаха, когда разлетится новость, о том… что он крещен! Кто защитит его, если не великий визирь Ахмед-баши?..
Она остолбенела от ужаса за своего сына. Кровь отхлынула от лица и она побледнела как пихта, занесенная снегом.
Но тут же пришла в чувство. Мысли молниями пролетали по ее сознанию с бешеной скоростью! Целый ураган мыслей об опасности, что грозит сыну. За себя она уже ни секунды не беспокоилась. Нет! Наоборот – чувствовала, что она сильна как раненая львица, защищающая потомство… Она уже раскрыла слабые стороны нападавших. Но не знала, каковы силы врага.
Привела в порядок мысли и твердо решила узнать, раскрыл ли ее тайну сам Ахмед-баши или его сообщники. На минуту у нее на сердце снова похолодело от мысли, что ее тайну могут знать и другие. В том, что это была уже не совсем тайна, она была уверена. Она вспомнила, как колебалась завеса у дверей. С тем большей силой она привела к порядку свои мысли и осторожность, спокойно сказав:
– Язык без костей и говорит, что ему угодно. Как же я дам облизать золотую кость языкам всех тех, кто донес до тебя эту сплетню? Мало для этого трехсот тысяч дукатов золотом!
Ахмед-баши встал и тихо прошептал:
– О, мудрейшая из женщин мусульманских! Нужно еще только гарантировать молчание одного евнуха…
– Какого? – спросила она невинно, как ребенок. Ахмед-баши заколебался. Но ласковая материнская улыбка и большие, чистые, как небо, глаза невольно вырвали из него имя сообщника:
– Хассана, – казал он шепотом.
– Как? – спросила она так же наивно.
– Золотом или ножом, – ответил он, думая, что у него в руках самая могущественная из жен падишаха.
– Нет еще крови на моих руках, – ответила она задумчиво. В этот момент ей вспомнилось предсказание цыганки. Словно озаренная этим предсказанием, она всмотрелась в нахала. Ей было ясно, что он не убьет единственного свидетеля тайны, лишь прикроет его, чтобы всегда иметь нож на нее и ее сына.
– Нет еще крови у меня на руках, – повторила она, – и я не хочу, чтобы кровь на моих руках появлялась, – добавила она с придыханием.
Она чувствовала, что лгала в этот момент. Ей стало нестерпимо горько. Не от того, что почувствовала жажду крови этих людей, угрожавших ее сыну. А от того, что солгала такому человеку! Она почувствовала душевное унижение, настолько глубокое, бездонное, что оно не могло сравниться даже с унижениями проданной невольницы, что должна была делать все, как бы ни было ей мерзко. И султану она не раскрыла настоящего имени сына. Но для нее это не было ложью. Нет. В ее душу пришло понимание того, что величайшим унижением является ложь. И оно тем тяжелее, чем более никчемен тот, кому лжешь. Что-то закричало в ее душе странными голосами: «Ты – царица трех частей света – снесешь такое унижение?» Другой же голос твердил, словно издалека: «Не убий!». Снова ее мысль выпрямилась как струна, и она сказала:
– Я принимаю твою помощь в борьбе со злыми языками. Приходи завтра в это же время. Я уже сегодня поговорю о твоем деле с падишахом…
Ахмед-баши весело скрестил руки на груди, низко поклонился и вышел.
* * *Она упала на шелковые подушки и вздохнула. Но утомила ее не эта стычка. Хоть и тряслась она всем телом, ум ее был ясным как пламя и острым как бритва. Она тряслась от возмущения. Слезы стояли в ее глазах. В ней шла скоротечная, но как буря неумолимая борьба. Утром она была взволнована как море во время шторма. Теперь словно молнии сотрясали не только ее тело, но и все естество. Она чуть не лишилась чувств от этого потрясения. Ей казалось, что что-то внутри сломалось, что-то оборвалось, что-то столь нежное, столь подобное далекому напеву, столь же подобное золотому лучу солнца, как улыбка ребенка. Да, ребенка.
Она знала, в каком водовороте оказывается. Несмотря на волнения, она взвешивала свои возможности, в том числе влияние на мужа.
Вскоре она в мыслях пробежалась воспоминаниями: до сих пор он ни в чем ей не отказывал, позволял ходить без вуали, принимать чужих мужчин, не вешал замков на ее дверях, как это делали в домах ее страны, даже закрыл глаза на то, что она приютила собачку – нечистое для мусульман животное.
Все, что она делала для него было благим и честным. Он даже помог ей искупать эту собачку. Прикоснулся к ней!
Она встала словно львица, срывающаяся с цепи!
Позвала черных евнухов и белых невольниц. Евнухам она приказала приготовить прекрасный паланкин Селима, в котором его носили в сад. Невольницам же приказала переодеть себя в платье, в котором она впервые принимала султана в собственных покоях.
