Потанцуй со мной (СИ) - П. Белинская Анна

Не звонит.

И я не буду. Захотел именно так? Пусть получает. Раз мешаю ему, раз ни к месту.

Всё понимаю: что стала виной его бед, что пострадал он из-за меня — тоже понимаю. Кто сотворил с ним такое — понимаю… А почему отказался — не понимаю… Закрываю глаза и вновь вижу Костю в дверях: беспомощного, раненого, любимого… Сердце болью сжимается, а душа глухо стонет. Ненавижу и люблю… Скучаю и видеть не хочу… Глазком бы взглянуть, да глаза б мои больше его никогда не видели… Не прощу, когда сама виновата…

Мои истерические метания нарушает трель дверного звонка. Пугаюсь. Замираю. Свирский?

Сердце начинает частить, как безумное. Ужасом наполняются жилы.

Или Костя?

Костя!

Мой Костя!

Несусь в прихожую, сбрасывая плед к чёртовой матери. В первый раз за последние три дня мои губы трогает улыбка, но перед самой дверью замираю.

Нет, Сурикова. Он тебя обидел. Подуйся, в конце-то концов, хотя бы пару минут, ты же девочка. Хмурю брови и распахиваю дверь.

— Сурикова Юлия Владимировна? — спрашивает невысокий мужчина средних лет с черной папкой в руке. Выражение на его лица совершенно мне ни о чем не говорит. Оно настолько не читаемо, что этот человек может быть кем угодно: от представителя интернет-провайдера до респондента, осуществляющего перепись населения. Прямо за ним стоит второй мужчина и выглядывает из-за плеча с интересом.

— Д-да. А вы…

— Старший следователь Управления следственного комитета Москвы — Анохин, — ныряет в нагрудный карман белой рубашки и достает красную корочку.

Раскрывает, и я успеваю прочитать лишь «Служебное удостоверение», потому что на всё остальное мне не хватает концентрации. Я сумбурно скачу по их абсолютно непрошибаемым лицам, пытаясь найти в них подсказки.

Следственный комитет. Что это значит?

— Вам необходимо последовать с нами в органы дознания в соответствии со статьей 91 Уголовного Кодекса Российской Федерации, — продолжает.

— Что? Я не понимаю… — оборачиваюсь и смотрю на брата, который застыл в прихожей в таком же недопонимающем ступоре, как и я.

— Юлия Владимировна, вы подозреваетесь в совершении убийства Свирского Матвея Павловича. Пройдемте.

— Что???

47. Константин

После трех часов допроса следователь выходит в коридор и кивает себе за спину, давая добро на конфиденциальный разговор с моей подзащитной. Ни в одном страшном сне мне не снилось, что когда-нибудь в моей гребаной жизни я буду защищать близкого мне человека, подозреваемого в убийстве. Не обвиняемого. Подозреваемого…

Перед входом останавливаюсь и потираю левый локоть, зафиксированный ортезом, стараясь унять болевой синдром. Час назад я закинулся обезболивающим, а с утра мне впороли противоболевую блокаду, но мне не черта не помогает. Рука ноет так, что сводит зубы, которые, в свою очередь, болезненно пульсируют из-за сломанной носовой перегородки.

Сука, три дня…

Меня не было рядом долбанных три дня, в течение которых ребята Протасова днями-ночами беспрерывно следили за Суриковой, не выбирающейся из дома всё это время. Так, когда эта катастрофа успела вляпаться в очередное дерьмо?

Со злостью толкаю дверь.

Убью.

Сниму с нее все подозрения и, к чертовой матери, сам прибью, чтобы никто из нас не мучился.

Она сидит спиной к двери, сгорбившись и опустив голову. Услышав скрип закрывающейся двери, вздрагивает и оборачивается. Весь мой воинственный запал сходит на нет, когда моя Хулиганка, увидев меня, подскакивает с места и бросается к груди.

Дерьмо.

Обнимаю одной свободной рукой за плечи, прижимая тесно к себе. С трудом прикрываю отяжелевшие веки — мне смертельно больно видеть её такой. Моя выдержка держится на тончайшей нити, готовой разорваться, но я собираю в себе остатки самообладания, потому что, хотя бы у одного из нас сейчас должна быть холодная трезвомыслящая голова.

— Всё, маленькая. Ну тише, тише, — глажу по сваленным волоса ладонью, сжимая челюсть от боли, когда моя катастрофа задевает руку в ортезе.

— Я не убивала. Я не убивала, — лихорадочно тараторит Хулиганка, поднимая на меня отекшие от слез глаза. — Костя. Он мертв. Понимаешь? Матвея нет. Костя, его убили. Но это не я.

Знаю! Знаю, черт тебя подери, но пока ты — единственная в списке подозреваемых, на кого так обстоятельно указывают улики.

— Юля, — отстраняю девчонку. Можно долго разводить сырость, но в деле и так макрухи достаточно.

— Костя, мне страшно, — малышку начинает колотить нервным ознобом несмотря на то, что в кабинете стоит благоприятная температура. Это — один из основных критериев служебного дознавательного помещения. — Я не могу поверить. Костя, они говорят, что его убили. Боже.

Блть, да я сам охренел, когда узнал.

— Юля, у нас мало времени. Ты должна рассказать всё. Всё! Понимаешь? — смотрю ей в глаза, давая понять всю неизбежную реальность случившегося. И это не сказки. В состоянии аффекта люди не часто понимают всю важность происходящего.

— Я расскажу, Кость, расскажу, — трясет головой моя бедовая Хулиганка.

Усаживаю на стул и ставлю перед ней чайные казенные помои, но мне нужно, чтобы она хотя бы хоть что-то пила, пока я не вытащу её под подписку.

Сажусь напротив и рассматриваю девчонку, которую не видел три дня. Три дня, за которые произошла хренова куча дерьма. Пока я официально фиксировал следы нападения и рыл на ублюдка информацию, наркоша ликвидировал себя сам. Хотя сам — громко сказано, когда предварительной судмедэкспертизой было установлено, что Свирский скончался на месте от кровоизлияния в мозг в следствии удара виском об угол стеклянного журнального столика. А от кто ему помог в этом — тот еще вопрос.

— Твоя р-рука… — кивает на мой ортез. Сейчас моё физические состояние меня волнует меньше всего. — Больно? — отрицательно кручу головой. О чем она, черт возьми думает? — К-как ты уз-знал, что я з-здесь? — зубы стучат друг о друга. Её тело сотрясается крупной дрожью. Ненавижу себя за то, что, когда сорвался к ней не подумал прихватить хотя бы пиджак. Но, черт, мне было не до чертовой заботы, когда звонок ее короткостриженой подруги застал врасплох.

— Мы сейчас будем это обсуждать? — грубо осаждаю я. Юлька бросает на меня укоризненно-обиженный взгляд, но, сука, разве сейчас это может быть важным?

Обнимает себя руками и уводит свой потухший взгляд в сторону окна. Такая маленькая, беззащитная… Она выглядит сейчас хуже, чем я: бледное лицо, острые скулы и темные круги под глазами. Мятая обвисшая футболка и широкое домашнее трико висят, как на вешалке и от меня не укрывается ее изнеможденное состояние. Она похудела. Она, блть, похожа на мертвеца с пустыми глазами. Сжимаю свободную руку в кулак под столом. Уверен, моя физиономия сейчас ничего не выражает кроме гребаного спокойствия, профессионально выработанного годами. Но с хрена ли там. Внутри точно в кипящем котле бурлит ярость, а в ушах долбит собственный пульс.

— Юля, расскажи с самого начала, — ровным голосом прошу я.

— Я только что всё рассказала следователю под диктовку, можешь спросить у него, — фыркает идиотка Сурикова. — И вообще, я имею право на государственного адвоката, поэтому можешь не напрягаться. Мне платить тебе нечем.

Моя ладонь горит в аду, когда со всей дури бью по столу, пугая девчонку и себя. Проклятье.

Какого хрена, Романов?!

Юлька дергается и смотрит на меня ненавистным взглядом. Терпеть не могу бабские истерики, когда, находясь в полной заднице, они успевают трах*ть мозг своими тупыми обидами.

— Юля, ты понимаешь, что тебя подозревают в убийстве? По-твоему это шутки? Выключи, нахрен, свою тупую гордыню.

— А ты не веди себя, как гребаная задница! — орет, мать ее, Сурикова. — Тебе на меня плевать. Ты всем своим видом показываешь, насколько я тебя достала своими проблемами. Поэтому я и говорю, вали нахрен отсюда. Справлюсь без тебя.

Придушу.