Потанцуй со мной (СИ) - П. Белинская Анна

Поднимаю голову и вижу тоненькие дорожки слез. Они стекают и падают мне на лицо: соленые, они щиплют мне раны, но я готов принять от нее сейчас всё, что угодно. Моя девочка осторожно проводит холодными пальчиками по вибрирующей болью коже, собирая свои слезы вперемешку с моей кровью, гладит скулы, подбородок, лоб, а я смотрю, стараясь запомнить любимый образ. Зарывается мне в волосы и нежно массирует, а потом опускается передо мной на колени и наши глаза встречаются на одном уровне. Скользит ими по моей раскрашенной морде и плачет…так тоненько и по-женски прекрасно. Жалеет меня, маленькая. Утираю разбитыми пальцами мокрые дорожки ее слез, а сам надеваю на свое сердце бронежилет, потому что знаю, что скоро в меня полетят ее стрелы.

— Юль.

— Нет, — крутит головой. — Нет! Слышишь? Нет! — резко отпрыгивает и начинает метаться по кухне. Хватает перекись и мокрое полотенце, обильно смачивает, бросаясь ко мне вновь. Осторожно промокает кровоточащее раны, а потом тут же целует, когда морщусь от боли. — Что бы ты сейчас не сказал — нет.

— Юля…

— Костя…

— Нам надо расстаться…

Пусть ублюдок считает так, как ему хочется. Пусть видит ее свободной. Он не сделает ей ничего ужасного, об этом я позабочусь.

— Нет…

— Юля, ради твоей безопасности, — ловлю ее за руку. — Посмотри на меня.

— Нет, — отрицает. — Только вместе. Навсегда. Это он, да?

— Юля, это временно, слышишь? Пойми меня. Услышь меня.

— Без тебя я не буду в безопасности. Я не смогу, Кость, — ее движения хаотичны и беспорядочны. Истерично вскакивает и наливает воды. Жадно глотает, проливая половину стакана на пол. — Не проси. Нет.

— Блть. Ты не понимаешь, — повышаю голос. — Я не смогу вас так защитить.

Да, я могу ее спрятать, могу удерживать дома, только ублюдок не остановится. Долбанному наркоману окончательно снесло башку, и на что он теперь способен, мне страшно подумать. Уверен, его приветы будут сыпаться градом, создавая кучу проблемного дерьма. Так пусть лучше считает, что победил и наслаждается выигрышем, пока за его спиной я буду рыть ему яму.

— Ты так безжалостно отказываешься от меня? — ее истерика становится неконтролируемой, а значит, рассказывать о своих намерениях сейчас бесполезно.

— Я не отказываюсь, я защищаю.

— Бросая?

Блть. Да что ж так сложно-то?! Мне просто нужно время и пространство для действий. А потом я всё верну. А сейчас…

— Ты мне мешаешь, — срываю оболочку с души. Пусть ненавидит, пусть обижается.

Вздрагивает, как от хлесткой пощечины, и замирает. Черт. Я не хотел, родная.

— Юль… — затыкаюсь. Готов броситься к ее ногам и умолять, чтобы простила, но не сейчас. Нельзя, Романов. Нельзя.

— Да пошел ты, — взрывается мелкая и проносится разрушающим ураганом мимо.

— Не смей никуда уходить, — ору из кухни. Мой крик отдает резкой болью под ребрами, и я начинаю сдавленно кашлять. Я хочу проорать ей, чтобы вернулась и не смела выходить из квартиры пока, возможно, где-то рядом бродит опасность, но мой голос тонет в приступе боли, и я сгибаюсь по полам, истошно корчась и выплевывая свои отбитые почки. Блть. Всё совершенно не так должно было быть…

Слышу глухой удар захлопывающейся входной двери.

Ушла…

Смотрю в одну точку…На электроплиту, на которой остывает наш ужин…

— Пап? А почему Юля ушла? — вкрадчивый голос Риты заставляет вернуться в реальность.

Потому что я — придурок.

— Дай мне свой телефон, — оставляю вопрос без ответа.

— Ладно. Вот, возьми, — опускает на стол свой мобильный и встаёт рядом.

Набираю по памяти первый номер разбитыми пальцами:

— Романов. Привет, Серег, — хрипло откашливаюсь, отведя трубку. — Я, да. Маргариты телефон. Серёг, я по делу. Да. Пару бойцов мне толковых найди. Будь добр. Не для себя. Нет. Потом объясню. Всё. Добро.

Под встревоженные взгляды Марго набираю второй:

— Нет, не Рита, — уточняю Кайманову. — Ничего не случилось. Тимур, мне нужен билет на ближайший утренний рейс до Питера. Не мне. Маргарите. Организуешь? Давай.

— Что? — вскрикивает Марго, когда передаю ей девайс. — Я никуда не полечу.

— Рита, я у тебя не спрашиваю, — кое-как нахожу в себе силы и встаю. Добредаю до бара, в котором хранятся запасы подаренного элитного алкоголя, и достаю бутылку крепкого виски.

— Я никуда не полечу. Пап, я тебя не брошу, — ревет.

Да что же вы, девки, глупые такие?!

— Рита! Иди, собирай вещи, — рявкаю так, что дочь закрывает уши и, поджимая обиженно губы, уносится в свою комнату.

Яростно откупориваю бутылку и глотаю ядерную жидкость, обжигая гортань. Морщусь, закашливаюсь, утирая рукой подбородок. Виски внутри закипает, разнося по венам взрывоопасную смесь из гнева, ненависти, беспомощности и скребущей вины. Крепко сжимаю бутылку и швыряю в стену. Смотрю на пол, усыпанный острыми осколками, похожими на сегодняшнюю мою жизнь…

46. Юля

Завернувшись в теплый плед, шаркаю в туалет. На улице говна преют, а меня знобит. Мое тело за три дня привыкло к горизонтальному положению и, когда мой мочевой подает позывные сигналы и мне приходится резко вставать, моя голова начинает адски кружиться.

В ванной комнате бросаю на себя быстрый взгляд и ужасаюсь: под глазами залегли синяки, волосы спутались в клубок шерстяной пряжи, а цвет лица стал напоминать тухлое болото.

Прохожу мимо кухни и слышу возню брата. Заглядываю и вижу Антона, колдующего над плитой, а мои обонятельные рецепторы улавливают отвратительный тошнотворный запах, от которого меня начинает мутить.

— Фу-у. Чем воняет? — к горлу подкатывает тошнота и я морщусь, сглатывая образовавшийся ком.

Суриков оборачивается, проходится по мне нечитаемым взглядом и равнодушно изрекает:

— Может быть тобой? Ты похожа на труп.

— Отвали, — раздраженно показываю брату средний палец. Но как только брат отворачивается, принюхиваюсь к себе. Возможно, он и прав: последний раз я принимала душ три дня назад и, вполне вероятно, мое тело уже начало источать трупным зловонием.

Но у меня ни на что нет сил. Они покинули меня еще там, в квартире Романова.

— Обедать будешь? — не поворачивая лица, интересуется Суриков.

— Не хочу, — кручу головой. Меня тошнит от этого запаха. — А что там у тебя?

— Индейка с грибами в соусе. Как ты любишь.

Скукоживаюсь и передергиваю плечами. Бе-е-е…Грибы…

— С сегодняшнего дня не люблю, — встаю из-за стола и тороплюсь снова запереться в своей комнате и оплакивать себя любимую.

— Юль, поешь, — окрикивает меня Антон. Оторопело останавливаюсь и оборачиваюсь к брату. Мне ни разу не приходилось слышать в его голосе интонации, близкие по смыслу к заботе. Смотрим друг на друга. Не знала, что Суриков так умеет. — На тебя смотреть страшно. Особенно мне как повару.

А-а. А я уж было обрадовалась, что как брату.

— Ну и не смотри, — фыркаю и плетусь в свое одинокое убежище.

Плюхаюсь на сваленную кровать, ставлю локти на колени и утыкаюсь лбом в ладони. Лежать не хочу. И реветь не хочу. И вообще ничего не хочу. Но странно то, что вот уже несколько дней я обессилена не из-за чертова Романова, пострадав от его идиотизма весь следующий день, а не понятно отчего. Я не хочу плакать, убиваться или предаваться воспоминаниям, как хорошо нам было вместе. У меня просто нет сил. Опустошение. И всё.

В тот вечер, когда я уехала от Романова, злая, отвергнутая и одинокая, мне хотелось сначала его придушить, но, когда перед глазами всплывали его раны и ссадины, мне неистово хотелось их зализать. Я даже такси разворачивала и неслась к нему, а потом обида брала верх, побеждая. До сих пор не понимаю, почему он так поступил. Я должна была находиться рядом с ним: жалеть, разделять боль на двоих и излечивать душу, а он так просто от меня отказался. Значит, не любит. Да он и не говорил никогда о своих чувствах…

Раскачиваюсь из стороны в сторону, сжимая телефон. Злюсь на него, обижаюсь. Три дня в неведении: что с ним, где он, как он? Гневом терзаюсь и одновременно переживаю до беспамятства.