Путь воина - Богдан Сушинский

– Разве до сих пор Хмельницкий хоть в чем-то нарушил данное слово? – оскорбленно поджал губы Чарнецкий.

Полковнику непонятно было отношение к нему командующего. В конце концов условия выдвигал не он, Чарнецкий, а тот самый «гетман-иезуит». Потоцкий же волен был принимать их или не принимать. Другое дело, что от Чарнецкого не скрылось то ликование, которое воцарилось в лагере, когда солдаты узнали, на каких щадящих условиях открывают перед ними ворота к спасению. Что для них потеря орудий? Тем более, что казаки легко могли отбить их во время отступления. Да и отстреливаться из них в походной колонне все равно невозможно.

– Только потому, что еще не представилась такая возможность, – заметил граф, указывая саблей в сторону медленно приближающихся к лагерю Хмельницкого со свитой.

Какое-то время польские офицеры ожидали, что Хмельницкий подъедет к ним настолько, что смогут поговорить с ним, однако гетман остановился чуть впереди авангардного отряда, самим появлением своим гарантируя, что ничего непредвиденного произойти не может.

Киевский воевода Чарнецкий победно взглянул на командующего. С того момента, когда граф принял условия казаков, он вел себя так, словно вся ответственность за это позорное перемирие и разоружение лежит не на нем, а только на воеводе. И полковник не сомневался, что именно в таком толковании этот бездарный отпрыск коронного гетмана и постарается преподнести своему отцу их позорную капитуляцию без боя, когда они, чудом спасшись, доберутся наконец до его резиденции.

– Вы уж извините, граф, но поведение Хмельницкого кажется мне куда благороднее, чем поведение коронного гетмана, который абсолютно ничего не предпринял хотя бы для того, чтобы выяснить, где мы, что с нами произошло и почему от вас не поступает никаких вестей.

Полковник видел, как стыдом и гневом вспыхнуло лицо командующего. Гордо, насколько позволял стальной воротник его панциря, запрокинув голову, щедро увенчанную темно-русыми кудрями, он высокомерно проехал мимо Чарнецкого, направляясь прямо к воротам.

– Я никому не позволю судить так о его светлости коронном гетмане Польши, – неокрепшим баском предупредил он не только полковника, но и всех остальных офицеров, которых поведение Потоцкого-старшего поражало не менее болезненно, чем воеводу.

Стефан Потоцкий пришпорил коня и, миновав ворота, поднялся по залитому солнцем склону возвышенности, чтобы остановиться буквально в полусотне метров от Хмельницкого. Сверкая синевой стали, его офицеры веером рассыпались по тому же склону, занимая позиции справа и слева от командующего. Прикрыв, таким образом, свое воинство ненадежным, но преисполненным аристократического гонора живым щитом, офицеры терпеливо ожидали, когда же выйдет передовой отряд крылатых гусар, другая часть которых должна была прикрыть отступление всего корпуса.

И Потоцкий был буквально взбешен тем, что понадобилось не менее получаса, прежде чем первые всадники наконец-то вышли из лагеря. Все это время командиры гусар внимательно следили за тем, что происходило на склоне, не полагаясь ни на слово казаков, ни на уверенность своих предводителей.

«До чего же они деморализованы! – с пренебрежительным ужасом оглянулся на своих солдат Потоцкий. – Еще несколько дней такой осады, и они наверняка растерзали бы меня до того, как на валах появились бы повстанцы Хмельницкого. Но им не в чем упрекнуть меня, – самолюбиво молвил он. – Вместо того чтобы вести их на верную гибель, я, словно Моисей, веду их через степную пустыню к обетованной земле Польши».

Тем временем отряд гусар, сохраняя абсолютное молчание, вышел из лагеря и, проходя между рвом и офицерским щитом, повернул на север, к виднеющимся вдалеке холмам, за которыми начиналось лесное урочище. Мысленно граф прикинул, что, если все же произойдет стычка, его войска сумеют продержаться до леса, в котором казаки не смогут развернуться ни с артиллерией, ни со своей конницей. А затем – еще суток двое-трое. Тем более что татары, скорее всего, вообще не войдут в лес, не имея представления, как там следует сражаться.

– Кстати, куда подевались татары? – негромко спросил он Чарнецкого. – Что-то мой слух давно не услаждают их азиатские вопли.

– Они остались за рекой. Сегодня ночью мои разведчики подтвердили это. Уверен, что крымчаки страшно недовольны мирным исходом этой схватки, поскольку орудия и реестровики достались Хмельницкому, а обоз оставлен нам.

– Это-то меня и настораживает. Шемберг, – обратился к королевскому комиссару, – прикажите выстроить здесь полуэскадрон гусар. Мы же присоединяемся к авангарду.

Корпус уходил и уходил… Гусары, кареты командующего и наиболее знатных офицеров, рота спешенных драгун, обоз, увенчанный повозками с ранеными, вновь две сотни драгун…

Оставляя лагерь, который теперь казался им таким уютным и надежным, жолнеры со страхом и ненавистью посматривали на густую стену казачьего войска. Ощетинившись копьями и непонятным полякам, пугающим их монашеским молчанием, оно стояло немым укором им, которые пришли сюда, на их землю, чтобы подавлять вольность, разрушать храмы, грабить селения и навязывать свою веру.

– Они идут вслед за нами! – крикнул адъютант Потоцкого в то самое время, когда уставший после преисполненной тревог и сомнений ночи командующий хотел оставить седло и хоть немного подремать в своей карете.

Потоцкий привстал в стременах и увидел, как, галантно выпустив из лагеря еще один запоздавший обоз из нескольких повозок, почему-то оказавшихся позади арьергарда, казаки тоже не спеша тронулись в путь, чуть ли не пристраиваясь к его колонне.

«А что, вполне достойный эскорт! – с сарказмом поздравил себя двадцатилетний полководец. – Еще чего доброго, они возьмут твое войско под охрану и передадут отцу на поруки, спасая от отрядов татар. Оказывается, унизить полководца можно и таким способом».

Приказав усилить арьергард еще одним эскадроном драгун, он все же не удержался и, перейдя в карету, откинулся на мягкую спинку сиденья. Кажется, никогда еще эта карета не чудилась ему столь спасительной и умиротворяющей, как сегодня.

«Если Господь пощадит меня в эти дни, – полумолитвенно загадывал Потоцкий, подавляя самые страшные предчувствия, которые вдруг начали одолевать его, – это явится величайшим из его чудес».

Сейчас ему хотелось только одного: хоть на несколько минут забыться. А значит, проснувшись или очнувшись, обнаружить, что войско миновало это страшное урочище и оказалось у спасительных приднепровских холмов.

Закрыв глаза, он возродил в памяти танцевальный зал во дворце князя Иеремии Вишневецкого. Звуки мазурки. Офицерские мундиры королевских гусар и бальные платья дам. Неужели все это когда-нибудь повторится?

Племянница князя графиня Ченстевская, с которой он познакомился в тот вечер, позже примчалась в Белую Церковь и разыскала его буквально за час до выступления в поход. К сожалению, она не была настолько красивой, чтобы окончательно пленить его. Но эта ее пылкость, эта истинно польская страсть… И эти метания в поисках молодого графа Потоцкого, о которых уже стало известно чуть ли не во всех польских дворцах и замках Киевского воеводства…

Так, под звуки мазурки во дворце князя Вишневецкого, постепенно заглушавшие скрип колес его кареты, ржание лошадей и гул многих тысяч простуженных солдатских глоток, он и уснул. Однако, увы, снился ему не бал во дворце Вишневецких, а огромное поле, усеянное алыми маками и человеческими черепами. Маками и… черепами. Причем самой поразительной в этом сне показалась ему странная сцена: крылатые гусары волоком тянут по этому полю огромные пушки, а в бороздах, что оставались после их зловещих военных рал, восходят… красные маки и черепа!

Уже основательно погружаясь в этот полусон-полубред, командующий слышал выстрелы мушкетов, зычные команды офицеров и ржание сотен мечущихся в сутолоке разрушенной колонны лошадей. Однако все это ниспадало на него откуда-то из поднебесья, словно небесное отражение кровавого земного безбожества.

– Ваша светлость! – ворвался в этот адский военно-походный хорал встревоженный голос адъютанта.

– Что там еще? – недовольно поинтересовался командующий, даже не удосужившись открыть глаза.

– Проснитесь, ваша светлость! Там, впереди, засада!

– Какая еще засада, чья?! – прохрипел граф, прежде чем успел открыть глаза. – Кто посмел напасть?!

– Казаки перекопали долину, по которой пролегает дорога, и забросали ее завалами! – докладывал капитан, пригнувшись в седле, чтобы командующий мог видеть его. – Гонец из авангарда говорит, что возле завала замечены татарские разъезды.

– А казачьи разъезды?

– У завала казачьих, кажется, нет, однако они позади и по бокам…

– Какого дьявола?! Хмельницкий выпустил нас из лагеря под слово чести! – прервал его доклад Потоцкий, рванувшись из кареты. – Мы приняли все его условия! Где он?!