Шанс? Параллельный переход - Василий Кононюк

Первым делом натаскал хворосту, конем приволок несколько сухих дровин, помня, как холодно под утро в лесу. А ведь прошло еще десять дней в сторону зимы, а не лета. Распалил костер, так чтобы он грел обоих привязанных к дереву. Дать им тихо навеки уснуть от холода не входило в мои планы. Нарубил лапника на одну постель, постелив, положил Дмитра пока отдыхать и мешать кашу в котелке, а сам принялся оборудовать рабочие места. Начал с пожилого, поскольку нужно было многое учесть и экспериментировать.

Для начала раздел молодого, верхнюю одежду сложил на коня, а белье порезал ножом на тряпки. Подумав, порезал и штаны. Труп конем утащил подальше в лес. Тряпками заботливо укутал шею пожилого. Затем пошел выбирать бурдюк, но, подумав, что доливать в него воду крайне сложно, остановился на кожухе молодого. Пришлось полазить по дереву, привязывая веревки к веткам, но в результате, вывернув кожух мехом внутрь, пришпилив с одной стороны к дереву, с другой — подвязав веревками, придал ему вид кожаного котелка или, точнее, кожаной канавы. Котелком, который нашел среди барахла пленных, начал наполнять кожух водой. Для этого пришлось вырубить четыре кола, забить их в землю между пленными и соорудить на них высокую табуретку. С нее и заливал воду, радуясь, что и с Кабаном она поможет. Ноги-то не казенные, да и Дмитру присесть надо с раненой ногой. Набрав воды, проделал в кожухе тонкую дырку, прямо над темечком пожилого. С помощью заостренной палочки отрегулировал поток — одна капля на удар сердца — и любовался проделанной работой. Все работало как часы, придется воду доливать и тряпки выкручивать, чтобы клиент не замерз ненароком, в остальном же из подручных материалов лучше бы и китайцы не сделали. Напоследок заткнул ему уши и вставил палку в зубы, пропуская веревки на концах палки у него за головой, и, натянув ему до предела губы в страшненьком оскале, связал веревки. С одной стороны, кричать не сможет, с другой — язык себе не откусит.

Пожилой и Дмитро косились на меня как на умалишенного, но ничего, еще не вечер. Насколько я помню, большинству хватает двух-трех суток. Пятеро суток — это уже мировой рекорд.

Пора было заняться Кабаном, который, придя в себя, беспрерывно матерился и грозил нам всеми возможными карами. Найдя подходящую веревку из конского волоса, растянул ему губы на манер пожилого, только без палки. Палка бы нам мешала. А так он и орать перестал, и язык не откусит, и зубы некоторые вполне доступны. Можно было приниматься за работу. Заткнув ему уши и поев каши с Дмитром, изложил ему принципы нашей дальнейшей деятельности. Он со мной не спорил, покорно соглашаясь на все, видимо вспомнив, что с буйными нужно на все соглашаться. Вырубив ему пару костылей, чтобы он не нагружал раненую ногу, подумал и разбил обухом топора коленные чашечки клиентам. Им они уже без надобности, а мне спокойней спаться будет, когда Дмитро на смене. Достав из сумки напильник, сел на табуретку и начал методично пилить один из нижних зубов Кабана.

— Смотри, Дмитро, самое важное — скорость. Не быстрее и не медленней. Пока ты говоришь двадцать два, напильник едет туда и обратно. Вжик, вжик, двадцать два, вжик, вжик, двадцать два, ты все понял?

— Да понял, понял, чего же тут не понять.

— Только смотри, когда первый зуб до мяса спилишь, я, может, спать буду, по мясу не тяни, сразу за другой берись. Как нижние спилим, за верхние примемся — так с Божьей помощью до утра справимся. И смотри, на напильник не дави — свободно пускай, чтоб легко шел, все понял?

— Да понял я, чего ты прицепился?

— Давай посмотрим, как у тебя выходит. Подходи ко мне, перехватывай напильник, пару раз вместе. Вжик, вжик, двадцать два, вжик, вжик, двадцать два. Теперь руку отпускаю и ухожу, а ты садись на стул. В ногах правды нет.

Дмитро бросал на меня встревоженные взоры, но пока делал, что говорят.

Я пошел прилечь на полчасика — уснуть вряд ли удастся, так хоть покемарить. Нас ждала трудная бессонная ночь.

Любопытство — это характерная черта человека, есть более любопытные, менее любопытные, встречаются патологически любопытные личности, но ни один душевно здоровый человек не лишен этой в высшей степени нужной для существования черты. Некоторые даже утверждают, что не труд, а любопытство сделало из обезьяны человека.

С моей точки зрения, вопрос спорный.

Не может одно любопытство так изменить обезьяну, причем во многом не в лучшую сторону, что из нее получится человек. Всегда эта теория вызывала здоровый скепсис, и не только у меня.

Ночью, когда пламя костра, потрескивание дров располагают к задушевной беседе, а удовольствие от того, что передал напильник сменщику, сам лежишь на попоне укрытый толстым овечьим тулупом, умиротворяет дух, не на шутку разыгралось любопытство и у Дмитра.

— Богдан, а зачем ты на того вуйка водой капаешь?

— Боюсь я его, Дмитро. Кажется мне, что он колдун. Когда мимо нас проезжал, так на нас смотрел — мороз у меня по коже прошел. А потом, ты что, не видел? — ведь он здорового этого Кабана подговорил нас жизни лишить. Баял ему что-то, баял, пока тот на все не согласился. Злой он и недобрый человек. Поэтому я ему и палку в зубы вставил, чтобы он колдовать не мог. И веревку через глаза пустил, а то, не дай Бог, порчу наведет. А вода — от колдовства первая помощь. Ты что, не знал, что мокрый колдун колдовать не может? Меня этому бабка еще в детстве научила. Богдан, говорила, как видишь, что кто-то колдует, первым делом воды на него хлюпни — самое верное средство. Умная у меня бабка была, Дмитро, многому меня научила, пусть земля ей будет пухом.

Дмитро, как луна, повторил мои последние слова и три раза перекрестился. Теперь он бросал встревоженные взгляды не на меня, а на пожилого, фигура которого сквозь огонь костра казалась мрачной и зловещей. На этом его любопытство не успокоилось:

— Богдан, а зачем мы этому зубы пилим уже полночи?

— Помнишь, Дмитро, когда мы хату тетке Стефе перекрывали, я рассказывал, что, когда в беспамятстве был, явился мне святой Илья.

— Да помню, как не помнить, на прошлой неделе дело было.

— После этого видения у меня бывают. Вот и сегодня, когда Сулим этого здорового вязал, было у меня видение, что только начнет батька атаман ему спрос учинять каленым железом, как откусит он себе язык и выплюнет. Потому что заколдовал его этот колдун. Вот мы зубы заколдованные потихоньку спилим, и колдовство пропадет.

— Так давай выбьем их на хрен, чего мы возимся!

— Ты что, Дмитро, даже думать не смей! Я чего тебе толкую полночи: потихоньку пили, на напильник не нажимай! Нельзя, чтобы колдовство проснулось! Кто его знает, что случиться может, помрет, не дай бог, этот Кабан — нам головы потом не сносить. Видишь, сколько работаем, не трусит его, пена ртом не идет, слюни только текут. От добра добра не ищут. Как главный зуб спилим, на котором колдовство сидит, так он и сам поведать все захочет, не надо будет муки ему зря учинять.

— Так, а какой из них главный?

— А кто его знает. Ты ему в глаз целый заглядывай: как главный зуб спилим, так у него глаз и подобреет сразу. Тогда и спросим: а не хочешь ли ты, казак, нам про грехи свои поведать, как с басурманами лиходейничал, казакам измену подлую учинял? Если нужный зуб уже спилили, так он нам сразу все расскажет.

— Чудно это все… А ты не брешешь, Богдан?

— Дмитро, если у тебя нога болит, устал ты, оно понятно, скажи, я один пилить буду, зачем ты сразу «брешешь» — я тебе что, сбрехал когда?

— Да ты обиды не держи, Богдан, просто чудно мне это все.

— Ладно, спи давай, Дмитро, как отдохнешь — тогда потолкуем.

— Ты, как устанешь, буди…

Дмитро уснул, а я продолжал пилить, внимательно поглядывая в целый глаз Кабана. Клиент потихоньку дозревал. Вот такие, как он, легковозбудимые холерики особенно плохо переносят неподвижность и монотонность. Он с каменным лицом будет терпеть, когда его палят огнем, ломают кости, выворачивают руки. Сильные чувства и сильные ощущения — это его стихия. Но что-то нудное, зудящее и не меняющееся легко доводит таких людей до нервного срыва. Гвоздем по стеклу поскрипеть — это как тест. Кто бурно реагирует, тот долго монотонного воздействия не выдержит. Монотонное воздействие вызывает в нервной системе таких людей возбуждение, сходное по своей природе с автоколебаниями. Каждое повторение воздействия увеличивает амплитуду возбуждения, вплоть до разрушения системы.

Говоря человеческим языком, если долго такому клиенту пилить зуб, то он слетит с катушек, и обратно вернуть его будет очень трудно.

Заметив, что в его глазу к отчаянию и мольбе начинает примешиваться обреченность, решил начать разговор, — это был уже тревожный признак: обреченность, безразличие и уход в себя — таков обычный путь бегства от действительности. Продолжая пилить и вытащив затычку из одного уха, спросил: