Феминизмы. Всемирная история - Люси Делап

между ношением «костюма свободы», пропагандировавшегося с 1840-х годов американскими реформаторами, и пребыванием в конвенциональных границах самопрезентации с тем, чтобы громче заявить о себе. Суфражистка Сьюзен Браунелл Энтони, часто общавшаяся с широкой публикой, отметила, что, когда на выступления она надевала укороченную юбку, «аудитория сосредоточивалась не на моих словах, а на одежде»[230]. Поэтому она предпочитала длинные юбки, пусть и затрудняющие движения. Проблема реформы костюма сохраняла актуальность у радикально настроенных женщин, однако для тех, кто находился ближе к власти, она представляла собой помеху и несла риск.

Опыт участия Хиллари Клинтон в президентской гонке в 2016 году показал, что и в XXI веке одежда женщины продолжает привлекать к себе нежелательное внимание. Клинтон выбрала брючный костюм, который «позволяет почувствовать себя профессионалом, почувствовать себя готовой к работе». Она также стремилась к «форменному» образу, который не отвлекал бы репортеров от содержания ее выступлений и исключил бы возможность заглянуть ей под юбку. Тем не менее СМИ безжалостно критиковали ее выбор — и за то, что она выглядит слишком по-мужски, и за то, что она тратит на одежду слишком много.

Несмотря на враждебность среды, женщины по-прежнему заставляют услышать себя — иногда в очень необычных условиях. Активистки движения за освобождение женщин, как правило, не обращают внимания на участниц конкурсов красоты, уподобляя их коровам или овцам, считая жертвами патриархата. Но в ноябре 2017 года на конкурсе «Мисс Перу» модели в сверкающих золотистых платьях, одна за другой подходившие к микрофону, называли свое имя, район и «данные». При этом вместо обычных сантиметров — грудь столько-то, талия столько-то — девушки рассказали о количестве убийств, жертвами которых стали женщины, нападений на детей, случаев домашнего насилия. Организаторов этой манифестации вдохновила более масштабная кампания #NiUnaMenos (исп. «Ни одной [женщиной] меньше»), привлекшая внимание к эпидемии домашнего насилия в отношении женщин и их убийств в Латинской Америке и спровоцировавшая грандиозные марши протеста. То, что в контексте конкурса красоты сошлись тела молодых женщин, как бы скроенные по мужскому вкусу, и вызывающие оторопь данные о страшных преступлениях, выглядело по-настоящему скандально.

Некоторые активистки сочли неприемлемым соединение феминизма с коммерциализированным, корпоративным миром конкурсов красоты. Но само это соседство и голоса часто просто молчащих или игнорируемых моделей наполнили выступление мощью. Это яркое напоминание о том, что феминизм может пользоваться различными площадками и звучать очень по-разному, что «феминистский облик» может включать в себя и тиару победительницы конкурса красоты, и хиджаб, и «костюм свободы».

Глава 6. Чувства

Эмоции давно стали частью непростого процесса, включающего в себя переосмысление гендерного порядка и выдвижение феминизма на передний край идеологической борьбы. Когда мне было лет пятнадцать, мне попалась в руки напечатанная феминистским издательством Virago книга с узнаваемым зеленым корешком — «Моя блестящая карьера» (My Brilliant Career) австралийской бунтарки Стеллы Франклин, бросившей вызов общественным условностям, а также тяжелой и нудной работе и настоявшей на своем праве стать писательницей. Автору этой книги, опубликованной в 1901 году под мужским псевдонимом Майлс Франклин, было всего шестнадцать лет. Несмотря на разделявшие нас тысячи миль и целые десятилетия, отказ Стеллы от гетеросексуальных любовных отношений нашел сильный отклик в моем сердце. Пару лет спустя не менее сильное впечатление произвел на меня написанный в 1950-х годах роман Симоны де Бовуар «Мандарины» (The Mandarins) — о напряженной, неуклюжей любовной связи, связавшей Чикаго и Париж. Эта книга, случайно попавшаяся мне под руку в одной южноафриканской библиотеке, перенесла меня в пространство очень серьезного анализа отношений между полами. Тексты, о которых идет речь, помогли мне в юности установить эмоциональную связь с феминизмом. Впрочем, когда один из учителей спросил, не поджигаю ли я на досуге лифчики (bra burner), я не поняла, о чем он говорит.

Оглядываясь назад, можно отметить, что для требований феминисток характерны не только провоцируемые ими сильные чувства, но и политика эмоций. Хосефа Амар-и-Борбон, стремившаяся в «Рассуждении» (Discurso, 1786) представить женщин рациональными существами, среди прочего решительно заявляет, что они имеют право на счастье. Не исключено, что Амар-и-Борбон, объявлявшая счастье правом, оказала влияние на авторов Декларации независимости США.

Чувства занимали главное место в политике конца XVIII века — и мужчины, и женщины в обществе могли открыто выражать широкий спектр эмоций. Хотя в следующем столетии приемлемые обществом эмоции подавлялись, чувства сохранили свое политическое значение. Отсутствие счастья становится характерным признаком угнетения женщин в XIX веке. Нора, героиня пьесы «Кукольный дом» (1879) Генрика Ибсена, признается: живя в доме отца, а впоследствии мужа, она была не счастлива, а «только весела». Ее готовность убежать от примитивного «веселого» брака, изображенная норвежским драматургом, стала одним из самых устойчивых образов женской свободы для мыслителей конца XIX века и продолжала находить отклик в XX столетии.

Пьеса Ибсена стала первым текстом, переведенным на японский язык (в 1911 году) редколлегией журнала «Сэйто». Испанское издание «Кукольного дома» вышло в 1892 году, в 1918 году пьесу перевели на китайский язык, в 1923-м — на бенгальский и гуджарати, в 1938-м — на хинди. Бунт Норы в «Кукольном доме» стал объектом глобального культа и начал использоваться для изображения женской эмансипации как притязания на счастье и самореализацию.

Позднейшие версии феминизма также видели в эмоциях территорию политики. В 1968 году Чуд Памела Аллен из сан-францисской группы Sudsofloppen писала:

Наше общество отчуждает нас от наших чувств… Это настоящий императив для понимания самих себя и своего психического здоровья: мы поддерживаем и углубляем контакт со своими чувствами. Первой нашей заботой должно быть не то, хороши или плохи чувства, а каковы они. Чувства — это реальность. Отрицать их существование — не значит избавиться от них. Скорее напротив: принимая их, можно наладить с ними отношения[231].

Название Sudsofloppen не значит буквально ничего и было выбрано с тем, чтобы предотвратить наклеивание ярлыков. По мнению Sudsofloppen, освобождения проще достичь в группах с небольшим количеством участниц. В такой обстановке женщины могли рассказывать о своем опыте и делиться «описаниями форм, которые приняло угнетение в жизни каждой». Эту модель роста самосознания или самопознания раньше связывали с итальянским и американским движениями за освобождение женщин, но у них существовал и альтернативный источник вдохновения — маоистская практика «проговаривания горечи» (sùkŭ). Эта модель связана c известным высказыванием Мао: «Женщины держат половину неба» (fùnǚ néng dǐng bànbiāntiān), и в ней сначала идет обнаружение угнетения, указание на него, а за ним следует и коллективное действие. Маоисты иногда называют эту процедуру так: «Говорить о страданиях,