Утка, утка, Уолли - Гейб Роттер

«Подлая, трусливая сука», — подумал я. Не могла подождать, пока я не приеду за Доктором? Наверное, ей было стыдно смотреть мне в глаза… Я бросил записку на стол. И куда, интересно, она поехала? Может быть, к маме? Хотя это вряд ли. Ее несносная, монументально-противная маменька жила в столь же монументально-противном особняке в предместье Майами. Опять же донельзя противном. Сью ненавидела мать и ее особняк. Она никогда бы не бросилась за утешением к матушке. Но куда еще она может поехать? Я перечитал записку. «Тому, кто это прочтет». Какое-то странное обращение. Она знала, что я собираюсь приехать за Доктором. Почему она не написала, к примеру: «Дорогой, Уолли»? Или ладно, пусть просто «Уолли», без «дорогого»? Я попытался сосредоточиться. Значит, так, когда Сью мне позвонила, она билась в истерике. Записка написана ровным и аккуратным почерком, который совсем не вязался с безудержными истеричными рыданиями. Мне было как-то сомнительно, что Сью за пару секунд успокоилась, собрала вещи и отбыла в неизвестном направлении, не забыв оставить записку. Написанную, как я уже говорил, ровным и аккуратным почерком, чуть ли не печатными буквами. Я знал почерк Сью, он был совсем не похож на этот шедевр каллиграфии… Может быть, это писала вообще не она?! Или ее принудили силой?! Под конец разговора Сью вела себя очень странно. Вообще куда-то пропала, как будто… как будто у нее отобрали телефон. Я еще раз внимательно оглядел кухню. А потом кое-что вспомнил и бросился обратно в спальню. У Сью была одна вещь, которую она непременно взяла бы с собой, если бы действительно собиралась уехать из города — по собственной воле. Папа Сью умер, когда ей было всего десять лет. И незадолго до смерти он подарил ей плюшевого медведя по имени Фоки, с которым Сью не расставалась вообще никогда.

Я влетел в спальню.

Фоки сидел на кровати. Черт!

Доктор истошно залаял. Я обернулся.

У меня за спиной в дверях спальни стояли Душка Винни и двое его молодцов.

Тема 23

Драться или бежать. Такова первая, бессознательная реакция человека на опасную ситуацию.

Первобытный инстинкт, память предков.

Но со мной этот инстинкт не сработал.

Я вдруг понял, что у меня совершенно нет сил: ни физических, ни моральных. Я себя чувствовал леденцом с лакрицей, с которого уже слизали верхний карамельный слой, так что остался лишь темный и липкий центр.

Как будто мне было мало предательства Сью и Рамоны.

Неужели и Джерри тоже?!

Да, в тот момент я был готов сдаться.

У меня просто не было сил сопротивляться.

Но у Доктора, очевидно, были свои соображения на этот счет. А я привык доверять его компетентному мнению. В конце концов, он же Доктор. А доктор плохого не посоветует. Он угрожающе зарычал. Я в жизни не слышал, чтобы он так рычал. У него первобытный инстинкт сработал безотказно. Он прошел чуть вперед и встал между мной и зловещей троицей в дверях. Мой герой.

Я посмотрел в глаза Винни.

— Она здесь? — спросил Винни.

Я покачал головой и спросил:

— Что вам нужно?

Доктор сердито залаял.

— Слушай, может, утихомиришь зверюгу? Чтобы мне не пришлось запулить в него конским транквилизатором. — Коротышка Лу распахнул пиджак, демонстрируя серебристый ствол, небрежно заткнутый за пояс брюк.

— Нет, — сказал я и сам поразился собственной наглости. — И если вы подойдете ближе, кому-то из вас точно неслабо достанется. Он кусается.

— Да неужели? — Лу взялся за пистолет.

— Лу, хватит паясничать, — сказал Винни.

Лу посмотрел на него как-то странно, чуть ли не вызывающе, но все-таки убрал руку с оружия и запахнул пиджак. Винни обернулся ко мне:

— Уолли, нам надо поговорить. Это не то, что ты думаешь.

— Уже верю, — ответил я.

— Честное слово.

— Тогда чего вы сюда притащились? Почему вы меня преследуете?

Винни склонил голову набок.

— Иди сюда, — бросил он через плечо.

В дверях за спиной у бандитов показалась Рамона. Кевин и Лу расступились, как две половинки театрального занавеса, явив Рамону во всей ее сногсшибательной красоте. Должен признаться, мое сердце дрогнуло. Только уже не от нежности, а от обиды, и горечи, и чувства невосполнимой потери. Я ведь действительно думал, что у нас с ней намечается что-то большое и светлое…

Я отвел взгляд.

Я не мог на нее смотреть.

— Уолли, — прошептала она. Я промолчал. — Уолли, пожалуйста. — Я смотрел на грязные шнурки у себя на кроссовках. — Уолли, посмотри на меня.

Я посмотрел на нее.

Это было ошибкой, большой ошибкой.

В ее глазах я увидел все: нашу глубинную взаимосвязь. Глубину наших чувств. Страх потерять то, что есть между нами. Я увидел все это в ее глазах — настоящее, искреннее. Но во мне что-то сломалось. И я знал, что уже ничего не поправишь.

Все прошло. Безвозвратно.

В ее печальных глазах читались мольба, боль и горечь. Я вдруг понял, что это — зеркальное отражение моих собственных чувств, и попытался изобразить непроницаемый суровый взгляд.

— Думаешь, стоит меня поманить, и я тут же к тебе прибегу? Ну, уж нет. Ты такая же лгунья, как и все остальные. Уходите. Все уходите.

— Уолли, нет.

— Уходите! — закричал я. Мое раздражение передалось Доктору, и он снова принялся лаять и фыркать.

— Уолли! — Рамона тоже повысила голос. — Выслушай нас! Я тебя очень прошу! Это важно! Это не то, что ты думаешь!

«Это не то, что ты думаешь». — Она в точности повторила слова Винни.

О чем это они?! Что вообще происходит?! Я наклонился к Доктору и положил руку ему на загривок, чтобы его успокоить.

— Ладно, я слушаю.

— Это не то, что ты думаешь, — повторила Рамона.

— Это я уже слышал. Теперь хотелось бы поподробнее.

— Я говорю…

— Давай лучше я объясню, — перебил Винни. — Наглядно.

— Пожалуйста, — улыбнулась Рамона. Я так и не понял, что ее так позабавило.

Винни снял пиджак. Спустил с плеч подтяжки. Развязал галстук. Расстегнул три верхних пуговицы на рубашке. Взлохматил свою прилизанную набриолиненную шевелюру. Я смотрел на него в полной растерянности, не понимая, что происходит. У него даже лицо изменилось: в нем появилась какая-то интеллигентная мягкость, которой раньше не наблюдалось. Как будто он снял с себя маску.

Буквально у меня на глазах крутой мафиози превращался в доброго, немного чудаковатого дядюшку.

— Что за фигня? — пробормотал я растерянно.

— Вот такие дела, дружище. — Винни почесал нос, подслеповато прищурившись, и стал еще больше похож на доброго милого дядюшку. Он откашлялся, прочищая горло. — Я не Винни. — Теперь он говорил безо всякого акцента. Его голос звучал мягко и… очень душевно.

Теперь в нем уже ничего не осталось от прежнего мафиозного Дона.

— Что? — спросил я, хлопая глазами. Остальные сдержанно захихикали в ответ на мою в общем-то предсказуемую реакцию на столь радикальное преображение Винни.

— Я не Винни, Уолли. Я не итальянец. Меня зовут Марри. Марри Штейнбергер.

Он запустил руку за пазуху и достал золотую цепочку с кулоном в виде звезды Давида.

— Что?!

— Марри Штейнбергер. Это мое настоящее имя. Consigliere Душка Винни — это всего лишь роль, хотя я играю ее почти десять лет. Я актер, Уолли.

— Что?!

Да, это было уже четвертое «Что?!» подряд. Но я был не в том состоянии, чтобы думать о разнообразии и образной выразительности своей речи.

— Я тебе расскажу, как все было. Я приехал сюда из Нью-Йорка. Я был уже в возрасте. Пятьдесят лет — не шутка. Я был толстым, бедным и одиноким. На грани отчаяния. В полной депрессии. Я хотел начать жизнь заново. Хотел стать актером. Я прожил здесь полгода, но не смог получить ни одной роли, даже самой паршивой. Здесь просто не было ролей для толстых и пожилых-евреев. Потом я познакомился с Джерри Сильвером. Ему понравился мой типаж. Он сказал, что у меня фактурная внешность. И что он берется меня «протолкнуть». Но у него было одно условие: я не еврей, а итальянец. Не жалкий толстый неудачник, а крутой мафиози. И тогда у меня будут роли. И знаешь что? Он был прав! Я слегка изменил свою внешность, выучился говорить с итальянским акцентом, прикупил пару пафосных костюмов, и да — мне почти сразу же предложили работу. Потом — еще. И еще. Когда надо было сыграть мафиози в рекламе или в каких-то телесериалах. Я не стал знаменитым, но меня знали на студии. Меня приглашали. Я не сидел без работы. А потом со мной начали происходить странные вещи. Я вдруг обнаружил, что меня окружают настоящие итальянцы — даже когда я не на работе. Диаспора тут небольшая, но сильная. Я говорю о настоящих крутых парнях. Типа Лу и Кевина. — Он указал на них, ткнув большим пальцем себе за плечо. Кевин схватился двумя руками за воротник, изображая процесс удушения, а Лу с угрожающим видом почесал подбородок.

— То есть Кевин и Лу — не актеры? — спросил я.