Четвертый протокол - Фредерик Форсайт

– Ты займись его оформлением, Хьюги, а я пойду попытаюсь узнать его имя.

Мак Бэйн вздохнул, ему всегда приходилось возиться с документами. Крейг поднял рюкзак и пошел вслед за носилками в отделение. В отделении по обе стороны большого коридора было двенадцать палат. Одиннадцать палат использовались для пациентов, а двенадцатая служила кабинетом медсестры. Двери, выходившие в приемное отделение, были зеркальными, сквозь них были видны пациенты, ждавшие приема, – избитые пьянчужки – жертвы ночных драк. Оставив Мак Бэйна заполнять необходимые документы, Крейг прошел в зеркальную дверь и заметил, что носилки с потерпевшим стоят в противоположном конце коридора. Сестра бегло осмотрела доставленного и попросила санитаров переложить его на кушетку в одной из палат. Палата находилась как раз напротив кабинета сестры.

Вызвали младшего врача, жившего при больнице. Это был индус по имени Мета. Санитары раздели потерпевшего до пояса. Доктор тщательно осмотрел больного, не обнаружив никаких поверхностных ран, велел отправить его на рентген. Затем он отправился осматривать человека, поступившего с места автомобильной катастрофы.

Сестра позвонила в рентген-кабинет, ей ответили, что примут пациента как только освободятся. Она поставила чайник, чтобы заварить себе чашку чая. Констебль Крейг, убедившись, что потерпевший без сознания, взял его куртку и рюкзак и положил их на стол в кабинете медсестры. Он решил осмотреть их.

– У тебя не будет чашечки чая и для меня? – спросил он сестру с фамильярностью, свойственной стражам порядка.

– Будет, – сказала она, – будет, но не для таких, как вы.

Крейг хмыкнул. Он пощупал карманы куртки и вынул мореходную книжку. В ней была вклеена фотография человека, которого они подобрали на улице. Текст был на двух языках: русском и французском. Он не знал ни того, ни другого, но, поскольку имя пострадавшего было написано латинскими буквами, полицейский все понял.

– Кто этот парень? – спросила сестра, разливая по чашкам чай.

– Похоже, что матрос и к тому же русский, – ответил Крейг.

Житель Глазго, избитый бандой нэдов, – это одно, но иностранец и к тому же русский – это совсем другое. Чтобы узнать с какого он судна, Крейг открыл рюкзак.

В свитер толстой вязки была завернута круглая табачная коробка. Вместо табака в ней, проложенные ватой, лежали три диска: два алюминиевых и между ними диск из серого матового металла. Крейг без интереса пощупал диски, снова обложил ватой, закрыл коробку и положил ее рядом с мореходной книжкой. Он не заметил, что очнувшийся русский наблюдает за ним. Полицейский понял, что нужно сообщить начальству о происшествии с иностранцем.

– Я позвоню, крошка, – сказал он медсестре и пошел к телефону.

– Я тебе не «крошка», – огрызнулась сестра, которая была немного старше 24-летнего констебля Крейга, – чем дольше работаю, тем наглее становятся эти желторотые.

Констебль Крейг начал набирать номер. О чем в это время думал Константин Семенов, мы никогда не узнаем. Забыв о боли, он пристально следил за полицейским в черном мундире, стоявшем к нему спиной. Он видел свою платежную книжку и груз, который должен был доставить человеку на лодочную станцию. Он наблюдал за тем, как полицейский рассматривал содержимое табачной коробки, сам он так и не осмелился открыть ее. Полицейский звонил куда-то. Кто знает, о чем думал русский?

Крейга неожиданно грубо пихнули в бок. Он увидел голую руку, схватившую жестяную коробку. Реакция была мгновенной – бросив трубку, полицейский перехватил ее.

– Что за черт, парень… – крикнул он, потом, подумав, что человек впал в бредовое состояние, схватил его, пытаясь удержать. Жестяная коробка выскользнула из рук русского и упала на пол. Мгновение Семенов глядел на полицейского, потом бросился бежать. С криками: «Эй, парень, вернись!», констебль ринулся за ним по коридору.

…Коротышка Паттерсон был алкоголиком. Он посвятил жизнь «дегустации» продукции Спейсайда. Безработный, без надежды на трудоустройство, он превратил пьянство в искусство. Вчера вечером, получив пособие, он отправился в ближайшую пивнушку и к полуночи был уже «готов». Обидевшись на фонарный столб, который не подал ему стаканчика наливки, он избил его.

В результате сломал собственную руку и уже собирался направиться к врачу, как заметил голого по пояс, избитого, покрытого синяками человека с окровавленным лицом, выбежавшего из соседней комнаты, которого преследовал полицейский. Чувство глубокого сострадания проснулось в нем. Он не любил полицейских, которые, казалось, только и мечтали о том, чтобы вытащить его то из облюбованного оврага, то из другого милого сердцу убежища, и облить холодной водой. Он пропустил беглеца и выставил ногу.

– Придурок! – падая, закричал Крейг. Когда он поднялся, между ним и русским было уже десять ярдов.

Семенов выбежал через стеклянные двери в приемное отделение и, не заметив маленькой узкой двери слева, которая вела на улицу, повернул направо. Он оказался в том же коридоре, по которому его везли на носилках полчаса назад. Он еще раз повернул направо и увидел, что по коридору прямо на него две медсестры и доктор Мета катят носилки с очередным пострадавшим. Носилки полностью перекрыли проход. Сзади доносился звук шагов бегущего полицейского.

Слева были четыре лифта. Двери одного уже закрывались. Он протиснулся в узкую щель. Двери закрылись за его спиной. Полицейский отчаянно стучал в них. Семенов присел, страдальчески закрыв глаза.

Крейг бросился вверх по лестнице. На каждом этаже он проверял, куда движется лифт. Лифт поднимался. Добежав до десятого, последнего этажа, вспотевший, злой, он совершенно вымотался.

Семенов вышел на десятом. Он заглянул в одну дверь – палата со спящими пациентами. Другая дверь была открыта, она вела на лестницу. Он побежал дальше. В конце коридора последняя дверь тоже была открыта. Она вела на плоскую крышу здания, в теплую спокойную ночь.

Крейг, спотыкаясь, вскоре добрался до этой последней двери, переступил порог и оказался на крыше. Привыкнув к темноте, он различил фигуру человека, стоящего на парапете. Раздражение вмиг покинуло полицейского. «Я бы, наверное, тоже бы запаниковал, очнувшись в московской больнице», – подумал он и двинулся к человеку, подняв руки, чтобы показать, что в них ничего нет.

– Эй, Иван, или как тебя там, все в порядке. Тебя стукнули по голове! Все нормально. Пойдем вниз.

Его глаза окончательно привыкли к темноте. Теперь он отчетливо видел лицо русского.

Человек подпустил его к себе не более, чем на двадцать футов, затем посмотрел вниз, глубоко вздохнул, зажмурил глаза и прыгнул.

Констебль не мог поверить своим глазам. Только через несколько секунд, услышав звук удара о землю, он понял, что случилось. Человек спрыгнул с высоты ста футов и упал на стоянку машин персонала.

– О, господи, – выдохнул полицейский, – горе мне. – Дрожащими руками он достал рацию и связался с участком.

В ста ярдах от бензоколонки, в полумиле от автобусной остановки, возле отеля «Понд» есть пруд. Несколько каменных ступенек ведут с тротуара к дорожке, опоясывающей его. Внизу у ступенек стоят две деревянные скамейки.

Человек в черной кожаной куртке и штанах, похожий на мотоциклиста, взглянул на часы. Три ночи. Встреча была назначена на два. Предусматривалась возможная часовая задержка. По запасному варианту вторая встреча будет в другом месте ровно через сутки. Он будет там. Если связной не появится, то придется воспользоваться радиоприемником. Мотоциклист поднялся и ушел.

Полицейский констебль Хью Мак Бэйн, пока его напарник пытался догнать русского, устанавливал точное время драки и телефонного звонка в дежурную часть. К тому моменту, когда его бледный, потрясенный товарищ спустился в приемное отделение, время было установлено.

– Элистэр, ты узнал его имя, адрес? – спросил Хью.

– Он… он был… русским матросом, – ответил Крейг.

– О черт, этого нам еще не хватало! Как его имя?

– Хью, он… только что… бросился с крыши.

Мак Бэйн отложил ручку и недоуменно уставился на своего напарника. Но полицейский взял в нем верх. Любой полицейский знает, что, когда дела идут плохо, нужно страховаться, надо выполнить все процедуры, согласно закону, никаких «ковбойских» штучек, никаких, даже самых умных инициатив.

– Ты связался с участком? – спросил он.

– Да, они скоро будут здесь.

– Пойдем за доктором, – сказал Мак Бэйн.

Доктор Мета очень устал после ночных приемов. Он потратил не более двух минут на осмотр трупа, констатировал смерть. Дальше не его дело. Два санитара накрыли тело, «скорая» отвезла его в городской морг на площади Джослин около Соляного рынка. Теперь уже другие люди снимут с него оставшуюся одежду: туфли, носки, брюки, кальсоны, наручные часы, упакуют, ко всем вещам прикрепят бирки – все будет в порядке.