Останься со мной навсегда - Наталья Калинина

Пилот, с которым он созвонился, чтобы предупредить о предстоящем путешествии, сказал, что, несмотря на дождь, погода летная. Габриэле был уверен, что длительное путешествие, которое он собирался предпринять вместе с Вероникой, не покажется ей утомительным. Она всегда говорила, что ей нравится летать, а в его самолете она будет чувствовать себя как дома. Там она найдет все, что только может ей понадобиться — от горячей ванны до мягкой постели. Он был рад, что в свое время позаботился о том, чтобы его самолет был оборудован должным образом — вполне возможно, что в ближайшие месяцы они будут очень много путешествовать.

Уже из машины он позвонил Эмори и Констанс в гостиницу, где они остановились, и сказал, что увозит их дочь в Полинезию. Разумеется, он будет регулярно держать связь с ними и сообщать о здоровье Вероники. Судя по их голосам, оба пребывали в подавленном состоянии, что, впрочем, было вполне понятно, ведь они поверили каждому слову профессора.

По дороге в клинику он прокручивал в голове разговор в кабинете профессора. Доктора назвали ее болезнь умопомешательством на почве смещения личности… В том, что касалось смещения личности, профессор был прав: «я» Вероники действительно сместилось, переселившись в «я» ее матери. Но ему представлялось кощунственным применять слово «умопомешательство» к Веронике — потому он и был так рассержен, когда услышал его из уст профессора.

И еще в одном он не был согласен с докторами — в том, что ее болезнь неизлечима. Они утверждали, что в ее мозгу произошли необратимые процессы. Но кто мог знать, что обратимо, а что нет? Уж конечно, не люди.

Своим родителям он не сказал всей правды о болезни Вероники. Он мог себе представить их реакцию, если бы они эту правду узнали. Он сказал им, что у Вероники был грипп с серьезными осложнениями и доктора предписали ей морской воздух и теплый климат, поэтому он решил увезти ее из Рима, где осень бывает иногда холодной и сырой.

Когда он вошел вместе с Джимми в ее палату, она уже была одета, причесана и даже накрашена. Как только ей разрешили вставать с постели, он привез ей из дома кое-какие из ее платьев — он надеялся, что эти платья, которые она носила раньше, помогут ей вспомнить о себе самой… Платья не помогли ей вспомнить, но она с удовольствием надевала их. Она по-прежнему обожала вертеться перед зеркалом и любила красивую одежду.

Сейчас на ней было платье из синего шелка с глубоким вырезом и с длинной расширяющейся книзу юбкой. Это платье выбрал для нее он во время одной из их поездок по модным магазинам. Синее шелковое платье преобразило ее — когда она обернулась к нему от зеркала, он вдруг увидел в ней прежнюю Веронику, женственную и соблазнительную…

Джимми медлил лишь секунду, прежде чем броситься к ней. Встав на задние лапы и упершись передними в ее плечи, он лизнул ее в щеку, давая ей тем самым понять, как он рад этой встрече после долгой разлуки. Она ласково потрепала его по лохматой шее и чмокнула в нос.

— Ты красивая собака.

Когда белый волкодав, немного успокоившись, уселся у ее ног, не сводя с нее обожающего взгляда, она присела перед ним на корточки и протянула ему руку — он тут же подал ей лапу.

— Тебя зовут Джимми, — сказала она, пожимая его лапу, — а меня — Констанс. Думаю, мы станем друзьями.

Габриэле чуть не застонал.

— Если ты готова, поехали, — сказал он, подхватывая сумку с ее вещами. — Пообедаем в самолете.

Пока они шли по коридорам клиники, она весело болтала с Джимми на смеси итальянского с английским, спрашивая у него, нравится ли ему ходить по горячему песку и не будет ли ему слишком жарко в такой роскошной шубе на теплом острове. Но в машине она вдруг притихла — и сразу стала взрослой.

Дело было не только в платье, которое придавало ее облику какую-то особую женственность, и даже не в легком гриме, который она наложила на лицо — само выражение ее лица изменилось. В ней больше не было ничего от той маленькой девочки, которая расхохоталась, когда он подхватил ее на руки, и запустила пальцы в его волосы. Ту маленькую девочку он тоже любил — но эта, взрослая, Вероника была для него несравнимо желаннее.

Дождь только что закончился, и небо очистилось от туч. Над омытым дождем миром светило улыбчивое солнце. Пронизанный солнечными лучами воздух был удивительно свежим — таким же свежим, как трава на лугах по обеим сторонам широкого пустынного шоссе, как листва деревьев, в которой запутался ветер… Как этот ни с чем не сравнимый запах, исходящий от ее волос и кожи.

— А почему тебе захотелось, чтобы я уехала с тобой? — неожиданно спросила она.

Казалось, она уже долго раздумывала над этим вопросом и, не найдя на него ответа, решила задать ему.

Он сбавил скорость и повернулся к ней.

— Потому что я… — начал было он и тут же умолк, снова устремив взгляд на дорогу.

Он хотел сказать ей: «Потому что я люблю тебя», но понял — этих слов недостаточно, чтобы выразить то, что он чувствовал к ней сейчас… что чувствовал к ней всегда. Да и вообще эта фраза — я люблю тебя — казалась ему избитой и потрепанной. Она уже давно утратила для него свою первозданную свежесть. Эту фразу слишком часто говорили друг другу герои его сюжетов — герои этих сладеньких сентиментальных историй, в которых неизменно присутствовал счастливый конец. Наверное, публика так любит истории со счастливым концом, потому что счастливый конец так редок в реальной жизни. Редок, чтобы не сказать невозможен. Людям достаточно своих собственных трагедий — в искусстве они ищут отдых от житейских бурь, а не лишнее подтверждение тому, что жизнь трагична.

— Почему ты захотел, чтобы я уехала с тобой? — повторила она свой вопрос.

— Потому что мы всегда должны быть вместе, — ответил он.

— Всегда, — повторила она, будто пробуя это слово на вкус. — Ты знаешь, мне это нравится — всегда. Только я не совсем понимаю, что это значит.

— Я и сам не знаю толком, что это значит. Всегда — это что-то неизмеримое…

— Останови машину, — вдруг потребовала она, словно внезапно опомнившись.

— Почему? — Он обеспокоенно посмотрел на нее. — Тебе нехорошо?

— Нет, мне хорошо. — Она смотрела прямо перед собой, сощурив глаза, как бы пытаясь рассмотреть что-то вдали. — Но я должна идти к нему. Он сказал, что всегда будет ждать меня возле фонтана.

Габриэле вздохнул. О каком-то фонтане, имеющем отношение к их истории, Констанс писала в своем дневнике, и этот эпизод, по всей видимости, прочно засел в сознании Вероники… Но неужели Вероника никогда не станет прежней?

— Останови машину, — снова потребовала она, на этот раз сердито. — Если ты не остановишь, я выпрыгну на ходу.

Для большей убедительности она приоткрыла дверцу. Он поспешил притормозить у обочины дороги. Она тут же выскочила из машины и побежала по еще не просохшей после дождя траве. Он выключил мотор, вышел из машины, не зная, что ему делать: догнать ее или остаться здесь и подождать, когда она вернется сама? Глядя, как ее хрупкая фигурка в синем платье удаляется в направлении маленькой рощицы на противоположном конце луга, он подумал, что она, должно быть, решила убежать от него — фонтан был всего лишь предлогом.

Конечно, она убегала от него. Сегодня утром, согласившись уехать с ним, она, наверное, подчинилась какому-то неосознанному импульсу — ей, как ребенку, было любопытно узнать, куда он ее повезет. Возможно, она дала бы свое согласие, если бы подобное предложение сделал ей любой другой человек. Он был в ее понимании просто каким-то чужим мужчиной, который почему-то проявлял к ней интерес, и теперь она пожалела о том, что позволила этому чужому человеку увезти себя. Он обманывался, думая, что все разрешится так просто.

Он пошел вслед за ней, раздумывая, как ему теперь поступить. Ясное дело, как: он должен поймать ее, усадить в машину и отвезти назад в клинику. Разве он может удерживать ее силой, если она не хочет быть с ним?.. Наверное, это к лучшему, что она поняла это сейчас, а не в самолете: пришлось бы идти на посадку. Они уже были на самых подступах к Чампино, и он видел, как по ту сторону луга взлетел какой-то самолет, набирая высоту в чистом солнечном небе.

Что будет дальше, он не знал. Нет, он ни в коем случае не позволит Эмори и Констанс увезти ее в Нью-Йорк. Пусть она пока полежит в клинике, а он будет навещать ее там в надежде, что со временем она привыкнет к нему и больше не станет спасаться бегством, когда он в следующий раз попытается увезти ее из Рима. Он должен проявить терпение, если не хочет потерять ее навсегда.

Она бежала так быстро, что он удивлялся, как это у нее хватает дыхания. Когда она упала, поскользнувшись на мокрой траве, он сорвался с места и бросился бегом через луг.

Он уже почти добежал до нее, а она все не поднималась. Он испугался, подумав, что она ушиблась или подвернула ногу. Но, приблизившись к ней, он понял, что она в полном порядке.