Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева c американцами - Строуб Тэлботт

Бейкер помчался в Белый дом, чтобы проинформировать Буша: «По-моему, мы получили кое-что, над чем можно работать. Я думаю, Советы готовы уйти оттуда и, возможно, даже воздадут нам должное за то, что мы заставили их это сделать. Нам станет немного легче, а то слишком сильно мы ударили по ним из-за того, что они наделали».

Буш тоже немного перевел дух. Он больше всего опасался, что обстоятельства вынудят его отдалиться от Горбачева — даже притом, что Горбачев в значительной мере повинен в происшедшем.

Днем Бессмертных явился в Овальный кабинет, где они с президентом сели в кресла у потрескивающего в камине огня. Подали кофе, и Буш сказал, что он «в восторге» от того, что новый министр иностранных дел так хорошо знает Соединенные Штаты. Он согласился с формулировкой, которую разработали Бейкер и Бессмертных для объяснения отсрочки встречи в верхах, и в то же время подчеркнул, что по-прежнему «очень хочет» поехать в Москву.

Сверяясь с записями, Бессмертных пересказал содержание последнего письма Горбачева по Прибалтике, прежде чем вручить его Бушу. Он сказал, что его президент «исполнен решимости» не дать заглохнуть ни перестройке, ни новой эре в советской внешней политике. Внутренние реформы в Советском Союзе являются «ключевым фактором», делающим возможным международное сотрудничество, утверждал он: «Это подвело нас к черте доверия».

Советский Союз и Соединенные Штаты, сказал он, уже многого добились и еще больше могут сделать в будущем. Ничто не должно препятствовать такому сотрудничеству. Способность Советского Союза держаться «позиции сотрудничества», продемонстрированная в решении вопросов Восточной Европы, объединения Германии и войны в Персидском заливе, «будет зависеть от того, как Соединенные Штаты отреагируют» на беспорядки в Прибалтике.

На первый взгляд, Бессмертных, казалось, взывал к терпению и пониманию. Однако по существу смысл сказанного сводился к тому, что американцы должны перестать осложнять жизнь Кремлю в Прибалтике, иначе Горбачев сумеет затруднить войну против Саддама Хусейна.

Не давая своим слушателям вспылить и отреагировать на завуалированную угрозу, Бессмертных легко и быстро перешел к следующему. Он повторил основную, «принципиальную», позицию Кремля: прибалты при упорстве могут получить независимость, но только действуя в рамках «конституционного процесса». Он добавил, что помимо соображений, изложенных в письме, есть несколько моментов, которые Горбачев хочет довести до сведения Буша. И Бессмертных повторил то, что уже говорил Бейкеру про вывод из Прибалтики десантников и войск Министерства внутренних дел.

Буш сказал Бессмертных, что он не сомневается: Горбачев «искренне» считает, что распутывает прибалтийский кризис самым правильным образом. Но советское руководство должно понимать, что «и у нас есть политические факторы».

Он напомнил, что Горбачев лично заверял его, что будет решать проблему Прибалтики мирным путем. А теперь произошло насилие, развязанное войсками, действующими от имени Москвы. Естественно, должна была последовать «реакция» со стороны Соединенных Штатов, в особенности конгресса. Бессмертных, безусловно, провел достаточно времени в Вашингтоне, чтобы понимать, «как здесь все работает».

Бессмертных снова попросил администрацию потерпеть до 17 марта. «Давайте посмотрим, что произойдет, — сказал он. — Референдум, по крайней мере, улучшит атмосферу в целом».

Буш сказал в ответ: «Этого все мы, безусловно, хотим».

Бессмертных заметил, что у Буша на коленях лежат карточки с отпечатанными на них вопросами, которые следует обговорить, но он не сверялся с ними, а лишь время от времени перебирал. Из этого Бессмертных заключил, что не привези он из Москвы новых заверений, президент вел бы беседу по карточкам и значительно более жестко.

На другое утро, во вторник, 29 января, Буш и Бейкер встретились в Овальном кабинете, чтобы обговорить моменты, связанные с внешней политикой, в послании «О положении в стране», с которым президент должен был выступить в тот вечер.

Главное место в докладе занимала война в Персидском заливе. Буш намеревался сказать, что, как доказывает международная реакция на вторжение Ирака в Кувейт, «окончание «холодной войны» явилось победой для всего человечества».

Основываясь на последнем личном послании Горбачева, Буш и Бейкер решили вставить новый абзац в начало речи. Президент скажет конгрессу: «Наша цель — помочь народам Прибалтики осуществить свои чаяния, а не наказывать Советский Союз. В ходе наших последних дискуссий с советским руководством нам были сделаны заявления, которые — в случае их выполнения — приведут к выводу части советских войск, возобновлению диалога с республиками и отходу от насилия».

Буш решил назвать «заявлениями» заверения, только что переданные Горбачевым через Бессмертных. Этот термин, по его мнению, в большей мере отражал скептицизм американцев, как и следующая фраза в новом тексте его доклада: «Мы будем тщательно следить за развитием ситуации»…

Во вторник, 12 февраля, Соединенные Штаты и их союзники подвергли Ирак самой массированной бомбардировке с начала войны. В тот же день Евгений Примаков встретился в Багдаде с Саддамом Хусейном.

Примаков был преисполнен решимости сделать все возможное, чтобы не дать Соединенным Штатам одержать полную победу в войне в Заливе и таким образом позволить Саддаму избежать полного поражения. Он призывал правительство Ирака «объявить о своей готовности» уйти из Кувейта, определив «период времени», в течение которого будет осуществлен вывод войск, а в ответ, сказал он, коалиция согласится на прекращение огня.

Саддам тотчас увидел, что условия мира, предлагаемые Москвой, куда гибче предлагаемых Вашингтоном. И тем не менее он не ответил сразу согласием на это предложение. Сняв военный мундир и отстегнув ремень с пистолетом, он стал задавать Примакову с беспокойством вопросы о том, что же практически последует за его согласием. Когда будут сняты санкции, если он согласится вывести войска? Как он может быть уверен, что иракских солдат при уходе из Кувейта не расстреляют в спину?

Телевизионные камеры запечатлели первые минуты встречи Примакова с Саддамом, когда они тепло обнялись, а затем инспекционную поездку Примакова по городу, когда ему показывали ущерб, причиненный бомбежками. Иракское телевидение передало эти кадры на весь мир, подчеркивая, что Примаков прибыл в Багдад как друг, сочувствующий Саддаму. В Москве несколько советников Горбачева были потрясены тем, как Примаков сыграл на руку иракским пропагандистам.

Примаков же, по обыкновению, отыскал светлое пятно там, где его не было и в помине. Он сообщил телеграммой Горбачеву, что есть «лучи надежды» и что Тарик Азиз готов приехать в Москву для ведения переговоров.

А Горбачев находился в это время под чрезвычайно сильным давлением со стороны тех, кто требовал отхода от «мягкой» политики Шеварднадзе в отношении войны в Заливе. Центральный Комитет и Политбюро выступали за прекращение огня, а партийные аппаратчики открыто выражали сомнение в мудрости поддержки, которую их правительство оказало антисаддамовским резолюциям ООН, утверждая, что лучше было бы, как минимум, воздержаться при голосовании.

В тот день, когда Примаков встретился в Багдаде с Саддамом, газета «Советская Россия» выразила недовольство тем, что решение поддержать коалицию ООН, принятое правительством в 1990 году, по сути «положило конец существованию СССР в качестве сверхдержавы». На другой день высшие политические чины армии устроили совместно с пограничниками КГБ пресс-конференцию, на которой обличали «подстрекаемую американцами попытку уничтожить Ирак».

Многие на Западе считали, что, осложняя коалиции ведение войны, Советский Союз тем самым показывает, что он отказался от «нового мышления» и других благих принципов внешней политики Горбачева — Шеварднадзе. Уильям Сэфайр писал в «Нью-Йорк таймс»: «Холодная война II» началась».

Судя по многочисленным сообщениям, в Восточной Европе опасались, что набирающие силу сторонники жесткой линии в Советском Союзе, в особенности военные, могут попытаться дестабилизировать положение в бывших кремлевских сателлитах, а потом и вернуть себе господство над ними.

Противоречивые сообщения, поступавшие из Москвы, не уменьшали этих страхов. В понедельник, 11 февраля, Горбачев написал всем главам государств Варшавского пакта, предлагая расформировать военную структуру коалиции к 1 апреля. А на другой день советское правительство информировало Польшу, что не сможет вывести свои войска из этой страны так быстро, как хотелось бы полякам. Советы утверждали, что это объясняется отсутствием жилья и рабочих мест для возвращающихся солдат, но многие поляки и граждане других восточноевропейских стран видели в этом руку более зловещих сил.