Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере - Людмила Новикова

Другой отличительной чертой северного земельного законодательства было стремление закрепить участки за отдельными домохозяйствами, выведя их из круга земельных переделов. Правительство хотело, чтобы крестьяне не боялись вкладывать в землю дополнительный труд, повышая тем самым общую производительность сельского хозяйства. Так, хозяева расчисток и арендованных земель сохраняли за собой участки в пределах максимальной нормы, даже если они превышали размеры соседних хозяйств. Также у прежних владельцев было преимущественное право на аренду своих земель после окончания установленного срока их использования. Такое ограничение не должно было ущемлять интересы малоземельных крестьян, которые могли получать дополнительные участки из фонда бывших церковных и казенных земель[638].

Наконец, хотя Северное правительство не делало никаких заявлений о будущей форме землевладения, его постановления фактически ограничивали частную собственность на землю. Об этом свидетельствовало не только радикальное решение лишить церковь ее земельных владений, но и фактический запрет на куплю-продажу сельскохозяйственных земель, введенный в Северной области. Крестьяне получали земельные участки исключительно в бесплатное пользование или в аренду. Схожее ограничение распространялось даже на городскую земельную собственность. Так, городским думам было запрещено выставлять на продажу участки земли под частную застройку, вместо чего предлагалась аренда[639]. Таким образом, хотя северные руководители подчеркивали гибкость земельных законов, которые могли быть приспособлены к любому решению Учредительного собрания, будь то укрепление собственности или социализация земли, эти законы были близки к эсеровской земельной программе. Последняя запрещала частный оборот земель и превращала землю в общенародную собственность, находившуюся в распоряжении органов самоуправления[640].

Таким образом, северное аграрное законодательство, выработанное под влиянием народного социалиста Чайковского, а также при участии земских служащих и агрономов, многие из которых разделяли социалистические взгляды, оказалось самым радикальным из всех земельных законов белых правительств. Однако, наметив пути разрешения земельного вопроса, оно не смогло принести немедленного успокоения в архангельскую деревню. Так, до конца существования Северной области продолжались споры между соседними волостями, между бывшими арендаторами церковных и казенных земель и крестьянами, захватившими их в 1917–1918 гг., и между прежними и новыми пользователями расчисток[641]. Постановления медленно проводились в жизнь из-за отсутствия подробных инструкций[642]. Кроме того, местные чиновники нередко произвольно трактовали принятые законы. Так, начальник Холмогорского уезда своим циркуляром оставил все расчистки в распоряжении прежних владельцев, вне зависимости от их размеров[643].

Но все же земельные законы Северного правительства заложили основу для постепенного урегулирования земельных конфликтов. С одной стороны, они не противоречили фактическому состоянию землепользования в губернии, подтвердив бесплатный переход части казенных и церковных земель в руки крестьян. С другой стороны, будучи достаточно ясными и последовательными, они вводили четкие законодательные нормы, которые позволяли разрешать конфликты внутри деревни и в итоге поставить точку в бесконечных крестьянских спорах о пользовании землей.

Северное аграрное законодательство также способствовало укреплению авторитета белой власти. Северное правительство и органы самоуправления, к которым крестьяне обращались со своими тяжбами, становились арбитрами в крестьянских спорах и тем самым утверждали государственное присутствие в традиционно недоуправляемой архангельской деревне[644]. Несмотря на недовольство части крестьян, полагавших, что белая власть покровительствует зажиточным жителям деревни, большинство северных крестьян, по всей видимости, принимали и поддерживали принятые законы. В частности, военный прокурор Северной области С.Ц. Добровольский, критикуя земельную политику правительства как нарушающую права законных владельцев земли, в то же время признавал, что крестьяне были довольны установленным порядком. При расследовании восстаний в белых полках в последние недели существования Северной области он обнаружил, что при переговорах повстанцев с большевиками они настаивали, чтобы земли оставались в пользовании у крестьян на условиях, действовавших при Архангельском правительстве[645].

Если у северных земельных реформ имелся важный недостаток, то это был временный характер постановлений, действовавших только до Учредительного собрания. Также ударом по северному законодательству стало подчинение архангельского правительства власти Колчака. Хотя Архангельск не спешил распространить колчаковские законы на Северную область и продолжал издавать собственные местные постановления, в будущем при создании единого антибольшевистского фронта унификация законов считалась неизбежной. Уже в апреле 1919 г. в Омск в качестве представителя Северной области выехал управляющий Отделом финансов И.А. Куракин. Он стал участником комиссии, обсуждавшей условия введения законов сибирского правительства в Архангельской губернии. Куракин, как и другие северные министры, признавал, что из-за особых местных условий в крае временно должны сохраниться большинство действующих постановлений. На Север были распространены лишь некоторые, прежде всего административные и финансовые распоряжения Омска[646]. Однако сам факт официального подчинения Колчаку и широкое освещение в северной прессе деятельности омского кабинета говорили о том, что отмена местных постановлений, и в частности земельных законов, является лишь делом времени.

В этих условиях появление в конце апреля 1919 г. в «Вестнике Временного правительства Северной области» земельной декларации Омска, где, в частности, говорилось о возврате земель прежним хозяевам, обрабатывавшим их своим трудом, и о вознаграждении владельцев за прошлые годы, вызвало новый всплеск конфликтов в архангельской деревне[647]. Прежние владельцы крупных расчисток и арендованных земель, узнав об омской декларации, стали требовать возврата отобранных земельных «излишков», ссылаясь на авторитет «всероссийской» власти. В Рикасовской волости Архангельского уезда на волостном земском собрании споры вокруг распределения церковно-причтовых земель разгорелись настолько остро, что несколько членов собрания были арестованы судебными властями за агитацию против Северного и Омского правительств. Впрочем, через месяц их освободили, выяснив, что они выступали лишь за точное исполнение постановлений северных властей[648].

Таким образом, прагматичные шаги архангельского кабинета, желавшего разрешить земельные конфликты, были в значительной мере ослаблены его попытками равняться на Омское правительство и ограничить свои постановления решением будущей конституанты. Это выбивало из-под белых законов долгосрочную основу. В результате главным недостатком северных земельных постановлений, принимавшихся как временные и местные, была не их «реакционность», а то, что они и были именно временными и местными. Конфликты внутри архангельской деревни были обречены тлеть до тех пор, пока Северная область не воссоединится с остальной Россией и пока не будет принято окончательное решение по земельному вопросу. Поэтому, несмотря на очевидные проблемы, которые испытывала советская власть в отношениях с крестьянством, северные земельные законы не смогли стать сильным политическим оружием Архангельского правительства в его борьбе против большевиков.

Церковная политика

Северное правительство стремилось выстроить на новых основаниях не только социальную и земельную политику, но и взаимоотношения церкви и государства. Вопреки образности советских плакатов, поп не оседлал белого генерала и церковь не получила назад при белых все прежние привилегии и владения. Хотя Северное правительство шло на некоторые уступки православной церкви, вызванные практической необходимостью, просьбами населения и стремлением использовать православие для упрочения антибольшевистского фронта, его целью было построение светского государства.

Придя к власти, Архангельское правительство сразу решительно заявило о намерении продолжить революционную политику и разграничить церковь и государство[649]. Несмотря на то что вскоре после августовского переворота 1918 г. Архангельская духовная консистория обратилась к Северному правительству с просьбой вернуть церкви ее прежнее привилегированное положение, принимая во внимание «религиозные запросы русского народа и исторические права и заслуги Православной церкви», белые власти не спешили восстанавливать права и привилегии церкви[650]. Архангельский кабинет не только восстановил действие постановлений Временного правительства 1917 г. «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» и «О свободе совести», но и пошел значительно дальше, отказавшись вернуть церкви отторгнутую при советской власти земельную собственность и возобновить государственные субсидии. Содержание «церковно-религиозных учреждений» в Северной области возлагалось на сами религиозные общины, тогда как преподавание Закона Божия, ставшего необязательным школьным предметом, должны были оплачивать родительские комитеты[651]. Таким образом, хотя Северное правительство выступило с осуждением насильственных действий советской власти против церкви, оно частично подтвердило советское церковное законодательство.