Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок

его многословные объяснения в отличие от лаконичного популистского стиля Ельцина уже не нравились большинству, которое чувствовало себя обманутым и разочарованным. Большинство русских хотели, чтобы Горбачев пользовался своими полномочиями, а не передавал их другим; его нежелание использовать власть многим было непонятно, казалось слабостью.

Горбачев по-прежнему регулярно созывал заседания Политбюро, но вместо того, чтоб ставить задачи для партийного аппарата, тратил время на бесконечные дискуссии. Коллеги уже не скрывали своего скептицизма по отношению к его курсу. Лигачев считал огромной политической ошибкой отказ партии от власти. Воротников требовал отставки Горбачева. Рыжков, ответственный за провальные экономические реформы, был в глухой обороне и вставал на дыбы при любой критике. Обычно поддерживавшие генсека Шеварднадзе и Яковлев чувствовали, что Горбачев их не ценит и держит в качестве удобной мишени для критиков. Горбачев все больше уходил в себя и, казалось, прятался от неудобных реалий. Вместо анализа ошибок он вопрошал: отчего люди все прощают Ельцину? Почему обостряются проблемы в Москве и Ленинграде? Что мы сделали не так? Ответов он не ждал. Коллеги Горбачева слушали и гадали, в каком мире живет их лидер[297].

Все в Политбюро увидели, насколько неэффективна политическая система «Советов», созданная в течение 1989 года. Двухуровневые собрания народных депутатов не могли управлять страной в условиях кризиса, они сами были частью этого кризиса. Более консервативные реформаторы считали, что стране нужна сильная исполнительная власть. Более либеральные опасались реакционного отката и конца «демократического социализма». Но не все. Яковлев убеждал Горбачева: «если вы и дальше будете тянуть со взятием власти, все завалится». Он уговаривал Горбачева стать президентом СССР, оттеснив от рычагов Политбюро партийную элиту и даже Верховный Совет. По сценарию Яковлева, советскому лидеру следовало по-ленински обратиться прямо к народу и предложить землю – крестьянам, фабрики – рабочим, Союз независимых государств – республикам, многопартийность – демократам. Также он советовал устроить чистку армии и центрального аппарата, заменить правительство Рыжкова, ликвидировать министерства, отозвать войска из Восточной Европы, попросить у Запада крупные займы и провести серию «экстренных мер по экономике». Такой кураж ошеломил даже Черняева. На вопрос помощника Горбачева, где найти новые элиты, Яковлев ответил: «Полно людей, надо только смелее их брать, на то и революция!»[298]

Но советский лидер хотел вести страну не принуждением, а убеждением. В январе 1990 года Горбачев начал составлять новую идеологическую «платформу» для предстоящего Съезда КПСС. После бесконечных правок документ провозгласил «гуманный, демократический социализм» новой миссией реформированной партии. Три месяца спустя Горбачев начал с большим энтузиазмом работать над «Словом о Ленине», статьей для советской печати, приуроченной ко дню рождения вождя мирового коммунизма 22 апреля. В разговорах с Черняевым и Шахназаровым он признавался, что восхищается собственным текстом. «Когда читаю настоящую талантливую вещь, меня увлекает не сюжет, а язык, слово, часами могу думать над одной фразой», – говорил Горбачев[299].

«Теоретическая» работа вдохновила Горбачева на дополнительные конституционные поправки. В декабре 1989 года он возражал против отмены шестой статьи Конституции СССР, но в конце января 1990-го внезапно вышел на Политбюро с двумя новыми идеями. Во-первых, теперь Горбачев считал, что партия сможет реформироваться только после отмены своей монополии на власть. Во-вторых, он решил учредить институт президенства на смену старой структуре власти. Лигачев был встревожен. «Очень важно президентское правление. Но партия – главная политическая сила. Она в конечном счете способна все обеспечить», – заявил он. Лигачев и Рыжков согласились с идеей президентства при условии, что кандидатура Горбачева на этот пост будет одобрена на Пленуме ЦК. Горбачев выбрал средний путь: выдвигаться от партии, но избираться на съезде. Об открытых прямых демократических выборах никто даже не заикнулся[300].

Горбачев предложил еще несколько поправок к Конституции: о механизме выхода республик из состава Советского Союза; о суверенитете автономий внутри республик Союза; о создании Президентского Совета и Совета Федерации (органа, состоящего из глав республиканских Верховных Советов); о праве президента издавать указы. Все эти изменения, одобренные Политбюро, впоследствии будут приняты на внеочередном Съезде народных депутатов в середине марта, без проведения всенародного референдума. Затем предстояла работа над новым Союзным договором. Он должен был придать законность отношениям между центром и республиками, определил бы их права, обязанности, экономические активы и финансы[301]. Громадный спектр задач, но Горбачев погрузился в законотворчество с присущей ему энергией.

В начале февраля Горбачев созвал Пленум ЦК КПСС для утверждения того, что наметил. Чтобы разбавить кворум региональной партийной верхушки, он пригласил 500 «гостей» – рабочих, ученых, военных. Некоторые секретари обкомов партии, в основном русские, дали волю своим чувствам. Владимир Бровиков, бывший руководитель ЦК Компартии Белоруссии, а ныне посол в Польше, атаковал архитекторов перестройки, «которая за неполные пять лет ввергла страну в пучину кризиса… Довели ее, матушку нашу [Россию], до плохого состояния, превратили из державы, которой восхищались в мире, в государство с ошибочным прошлым, безрадостным настоящим и неопределенным будущим». Сторонники Горбачева защищали его внешнюю политику, но не могли убедительно парировать наскоки на реформы внутри страны[302]. Горбачев негодовал, однако позволил критикам выпустить пар. Заседания Пленума продолжались до полуночи. Когда аудитория выдохлась, генсек озвучил собственные выводы, поставил вопросы на голосование и получил согласие большинства по нужным ему пунктам[303].

12 марта 1990 года на открытие третьей сессии Съезда народных депутатов в Кремлевский зал съехалось более двух тысяч делегатов. Отмена шестой статьи Конституции была уже предрешена, и собрание одобрило ликвидацию монополии партии на власть. Обсуждение вопроса о президентстве, напротив, превратилось в двухдневную политическую драму. 13 марта демократы внесли поправку, запрещающую президенту занимать любую другую политическую должность. За нее проголосовало почти вдвое больше делегатов, чем против. Если бы поправку приняли, Горбачеву пришлось бы сложить полномочия главы КПСС – шаг с непредсказуемыми последствиями. Невзирая на это, оппозиция, и прежде всего либеральные москвичи, настаивала на четком разделении между государством и партией. Еще более поразительно, что многие консервативные партийные чиновники, прежде всего русские, поддержали это разделение. Горбачев столкнулся с опасной для себя комбинацией – русскими партконсерваторами и популистами-демократами. Возможность для компромисса ускользала на глазах[304].

К счастью для советского лидера, ряд авторитетных депутатов встал на его сторону. Анатолий Собчак, депутат от Ленинграда, предупредил, что стране грозит сценарий политического хаоса, аналогичный событиям на китайской площади Тяньаньмэнь. Дмитрий Лихачев, коренной петербуржец, сравнил происходящее с революцией 1917 года, которую он застал подростком. По его словам, разделение между партией и государством грозит двоевластием и гражданской войной. В итоге съезд проголосовал за принятие Закона о президентстве, который вошел в Конституцию. Также депутаты утвердили исключительное право президента на введение чрезвычайного или