Радамехский карлик - Андре Лори

Легкая тень огорчения и разочарования промелькнула на милом личике Гертруды Керсэн, но она, конечно, ни единым словом, ни единым звуком не высказала своих чувств.

— Очень, очень жаль, — сказал на это доктор Бриэ, — племяннице моей безусловно необходимо переменить климат, и маленькая поездка на Тэбали была бы ей очень полезна!

— Да, но что же делать! — вздохнул господин Керсэн. — Долг и обязанность всегда прежде всего! Для меня положительно невозможно уехать в настоящее время из Хартума — это несомненно!

— Но, может быть, будет возможно совместить и интересы долга, и интересы здоровья нашей милой девочки? Скажите, милый друг, когда вы рассчитываете освободиться и приехать на Тэбали?

— Недельки через две, никак не позже!

— А в таком случае, почему бы вы не доверили мне мою племянницу и ее маленькую служанку на этот короткий срок? Они поехали бы с нами туда прежде вас, Гертруда скоро бы поправилась там, вернула бы свой прекрасный румянец, который ей так к лицу и, когда вы приедете к нам в Тэбали, вы застали бы ее вполне бодрой и здоровой. Я, как врач, настаиваю на том, что для нее положительно необходимо уехать отсюда, и притом как можно скорее!

— Ах, дядя! — воскликнула укоризненно молодая девушка, — мне бы вовсе не хотелось уезжать отсюда без папаши, я так не люблю оставлять его одного!

— Дело вовсе не в том, что ты любишь или не любишь, — насколько только мог, строго и сурово произнес доктор, — но в том, что безусловно необходимо для твоего здоровья!

Глаза всех присутствующих обратились на господина Керсэна.

— Этот план кажется мне довольно подходящим, — сказал консул. — Я буду гораздо спокойнее составлять мои доклады нашему правительству, когда буду знать, что здоровью моей дочери не грозит никакой опасности, и, кроме того, готов поручиться, что отъезд моей дорогой Гертруды заставит меня гораздо скорее приехать на Тэбали, чем я думал. Ну, что ты скажешь на это, Гертруда?

— Скажу, что сделаю так, как вы пожелаете, дорогой папаша! — немного нерешительно вымолвила молодая девушка, видимо колеблясь между страхом оставить отца одного и желанием сделать ему приятное.

— В таком случае, принимая в соображение все условия данного вопроса, я положительно высказываюсь за твой отъезд!

— Во всяком случае, вы, доктор, ручаетесь мне за все, не так ли? — добавил консул, делая над собой усилие, чтобы казаться веселым и довольным.

— За все решительно! Стоит вам сказать только еще одно слово, и я отправлюсь к нотариусу, чтобы подписать в его присутствии законный акт относительно возлагаемой на меня ответственности! — шутил доктор.

Таким образом дело было улажено. Решено было ехать в этот же вечер; господин Керсэн намеревался проводить путешественников за три-четыре мили от города и подтвердил еще раз свое обещание приехать за дочерью на Тэбали никак не позже двух недель.

Утро и день ушли на приготовления к отъезду. Около семи часов маленькая группа тронулась в путь. В восемь часов, то есть немногим более часа спустя, господин Керсэн простился с дочерью и со своими друзьями и решил вернуться обратно в Хартум.

— Я доверяю вам их обоих!.. Дай Бог, чтобы нам суждено было вскоре свидеться! — опять почти шепотом сказал господин Керсэн Норберу Моони, крепко пожимая его руку. — Прощайте, доктор!.. Прощай, дорогая моя девочка! — добавил он, сжимая в своих объятиях горячо любимую им дочь.

И затем, быстро повернув коня, он галопом поскакал в обратный путь по направлению к городу, не оглядываясь из опасения, чтобы не заметили его слез, против воли выступивших на глаза.

— Увижу ли я ее еще когда-нибудь? — думал он, несясь по пути в Хартум.

У Гертруды также тяжело было на сердце, хотя сама она не могла себе объяснить, почему именно ей было так грустно и так тяжело при этой разлуке. Но ей почему-то казалось, что она была не права, согласившись на этот отъезд, что было бы в сто раз лучше поупорствовать в этом деле, и, вопреки всем уговорам, остаться с отцом. Но теперь было уже поздно! Теперь уже нельзя было изменить своего решения — все было улажено, сделано, оставалось только покориться последствиям своей уступчивости. Как бы то ни было, но она была настолько опечалена и огорчена, что только через силу отвечала на вопросы Норбера Моони и доктора Бриэ, старавшихся развлечь и развеселить ее.

В полночь наши путники сделали привал, как это всегда водится. Все они расположились под двумя большими палатками, которые проворно раскинули арабы, вожаки верблюдов, под руководством Мабруки-Спика, близ небольшого пригорка, мимо которого проходила большая дорога.

На другое утро, около пяти часов путешественники расположились позавтракать перед отправлением в дальнейший путь, когда бедная поселянка, гнавшая перед собой маленького ослика, нагруженной? свежими винными ягодами, проходя мимо них по дороге, немного приостановилась и спросила путников:

— Не желаете ли вы купить моих плодов?

Путешественники не только купили их целую корзинку, но еще тут же полакомились ими, дополнив фруктами свой ранний завтрак.

Не прошло еще трех минут после того, как наши путники покушали этих плодов, как непреодолимая сонливость овладела ими. Прежде других поддалась этому странному влиянию Фатима и, как сноп, повалилась на землю подле своей госпожи. Вскоре и Гертруда последовала ее примеру. За ними и Норбер Моони, и доктор. Вожаки верблюдов также один за другим засыпали крепким сном. Только старый Мабруки еще кое-как боролся против одолевавшей его сонливости и какого-то отупения, в котором, однако, все еще удерживалось смутное сознание, что его долг приказывает ему бодрствовать, что ему нельзя спать, когда все остальные спят. Но под конец и он не мог устоять и подпал под влияние этой необъяснимой сонливости, как и все, растянувшись во всю свою длину на земле, объятый крепким сном.

ГЛАВА XIII. Князь тьмы

Проснувшись, Гертруда увидела себя в большой круглой зале с высоким потолком, освещенной семью медными светильниками.

Все стены были изукрашены скульптурой, изваяниями, резьбой и живописью, удивительно художественной и оригинальной.

Базальтовые колонны, статуи из порфира опоясывали всю залу. Гертруда Керсэн недаром была дочерью выдающегося, страстного археолога: она с первого же взгляда поняла, что находится в пещере или подземелье лучшей эпохи процветания египетского искусства.

Как ни велико было ее изумление, тем не менее она предалась с увлечением и любопытством, свойственным прирожденному знатоку такого рода вещей, рассматривать и разглядывать окружавшие ее сокровища древнего искусства. В промежутках между колоннами и каменными изваяниями стены залы, казалось, были убраны яркими драпировками. Но, в сущности, эти драпировки были не что иное, как превосходнейшие фрески, сохранившие всю яркость и весь блеск своих красок в течение тринадцати веков.