Новый Мир ( № 4 2006) - Новый Мир Новый Мир

Каспий обладает странной двойственностью: с одной стороны, он причастен к событиям человечества, как причастно всякое место на Земле вообще, он не чужд и мировой истории, но к ней прилеплен всегда каким-то странным, дальним боком. Вокруг него происходят грандиозные битвы и походы: идут войска Александра; парфяне рубятся с римлянами; арабы вторгаются в Согдиану и отбирают жемчужину этого края — Бухару, до наших дней оставив неподалеку несколько своих кишлаков; проносятся тумены Чингисхана и воинство Тимура; последним шквалом из монгольского мира идут и овладевают Средней Азией калмыки; кочуя, появляются и исчезают целые народы… Но все это — на дальней периферии зрения, вокруг. На каспийских берегах невозможно представить себе ничего подобного битве греков с персами при Фермопилах, слонам Ганнибала, символическому поединку Цезаря и Антония за величайшую обольстительницу мира, крестоносцам, взятию Бонапартом захваченного монархистами и британцами Тулона и всем колоссальным последствиям этой победы3 — ничего, что составляет события истории, помимо непременного грабежа. Только жестокие набеги викингов в конце Х века да столь же жестокие, угрожающие всему персидскому берегу набеги разбойника Стеньки Разина, который сжег персидский флот и, по легенде, бросил в Волгу захваченную в наложницы персидскую княжну, — вот и вся, собственно, каспийская история. А с другой стороны, сам Каспий, будучи цент­ральной пустотой, оптической линзой, стягивает вокруг себя пространства, весьма далеко разнесенные: от Китая до Аравийского полуострова… Почему, говоря о Каспии, уместно говорить и о Хорезме, и о Бухаре, и о бескрайнем пространстве/времени степи и пустыни, в котором мы обнаруживаем шествие теней множества сменяющих друг друга кочевых цивилизаций... Нет-нет, мы не ошиблись в предположении, что история здесь творится вокруг . Сгустки ее лучей собираются то на Арале, то на Кавказе, то где-то в Персии…

Прежде чем вернуться к теме тотальной географии Каспийского моря, в которую мы, сами того не замечая, понемножечку втягиваемся, отметим еще одно важное обстоятельство: Каспий наделен свойствами границы. Это не та вечно натянутая, вечно накаленная граница между Европой и Азией, которая, смещаясь то на Дон, то на Волгу, призвана обозначить границы миров, столь же качественно разных, как Старый и Новый Свет, и даже в большей, может быть, степени, потому что если Новый Свет есть порождение Старого, то Азия, конечно, никогда порождением Европы не была. Само понятие Европы формировалось в противостоянии Азии, в войне против Азии, в заявлении своего отличия и превосходства над Азией. Попытка Александра Македонского снять эти противоречия ровным счетом ни к чему не привела. Азия — не Европа, и это понятно каждому, о чем бы ни шла речь — истории, культуре, религии, трансовых практиках или сексуальных отношениях людей. Это противостояние продолжается до сих пор, что подтвердила война Америки и Европы с Ираком.

Но если, как мы осмелились утверждать, Каспий обладает свойствами границы, то тогда это граница между чем и чем? Пожалуй, так: между Азией, известной европейцам Древнего мира, и Азией еще более дальней, глубинной; внутренней, отделенной от известной Азии пространствами непреодолимых пустынь, горных хребтов, ордами кочевников и беспощадными стражниками империи Хань. Интересно, что великий Александр, внутренне выбрав «азийство», был допущен туда, в эту никому неведомую, глубинную Азию. И дошел до Индии. Чуть позже, в римский уже период античной истории, символическая встреча Запада и этого неведомого Востока состоялась еще раз. «…В 36 г. до н. э. отряд ханьцев, преследуя хуннского князя, натолкнулся около города Талас в современном Казахстане на странных воинов, которые сдвинули большие четырехугольные щиты, выставили короткие копья и пошли в атаку на китайцев. Те удивились, посмеялись и расстреляли сомкнутый строй из тугих арбалетов. По выяснении оказалось, что побежденные были римскими легионерами, из легиона, сдавшегося парфянам при Харране (Карре), где погиб триумвир Красс. Парфяне перевели пленных на свою восточную границу и при первой же надобности отправили их выручать своего хуннского друга и союзника…»4. Случай этот настолько красив и символичен, что кажется невероятным. Однако подлинная история не чурается крайностей: в подобную встречу можно было бы поверить, если бы в свидетельство повествователя не вкралась одна неточность: арбалеты. Преследовать «хунн­ского князька» за пределами империи мог только конный отряд. Но арбалеты никогда не были оружием конницы. Эта неточность заставляет нас перепроверять все сопутствующие обстоятельства. В общем, все правдоподобно: триумвир Марк Лициний Красс, победитель Спартака, действительно потерпел при Карре сокрушительное поражение от парфян, был убит и обезглавлен. Как сообщает Плутарх, из затеянного Крассом парфянского похода почти никто из римлян не вернулся домой: тех, кто пытался прорваться обратно на запад, в горах и пустынях подстерегли и вырезали арабы, тогда едва-едва появившиеся на исторической арене. Около десяти тысяч солдат сдались на милость победителя — следовательно, большой римский отряд должен был быть в парфянском войске. И хотя от Месопотамии, где были разбиты легионеры Красса, очень далеко до степей, где они, затерявшись в безбрежности Азии, могли встретиться с китайцами, такая возможность не исключена. Жаль, что Гумилев умалчивает, откуда у него сведения о встрече римлян с китайцами и об арбалетах. Однако ситуация будет выглядеть вполне правдоподобно, если представить, что римляне, как и в сражении при Карре (Харране), были перебиты китайскими всадниками не из арбалетов, а из тугих азиатских луков, которые, действительно, пользовались славой страшного оружия, с одинаковой легкостью пронзающего все защитные покровы. В это­й безвозвратной гибели римлян в степях Казахстана таится какое-то смутное пророчество о том, что человеку западного мира сюда нельзя, что здесь не Танаис, где в античное время велись переговоры мира Средиземноморья с представителями бесчисленных скифов5, а какая-то гораздо более дальняя даль, где ничего другого и не суждено, кроме смерти на неприглядной чужой земле, в битве за интересы неведомых племен, под хохот и улюлюканье неведомого противника. Может быть, это на несколько десятилетий позже почувствовали легионеры Двенадцатого Молниеносного легиона, оставившие надпись на камне близ Баку (когда самого города еще не было). То были храбрые солдаты римского императора Домициана (81 — 96 гг. н. э.), пытавшиеся утвердить владычество Рима в Мидии. Оказавшись на территории Апшеронского полуострова, они, возможно, и подивились на одно из чудес древней природы — нефтяные источники, в одном из которых нефть, по преданию, была белая или желтая, а в другом — черная или зеленая, но отсюда, как бы то ни было, повернули обратно, почувствовав, вероятно, что неведомое море таит за собою даль, неподвластную человеку западного мира. Прошло больше тысячи лет, прежде чем путешественники, подобные Марко Поло или Плано Карпини, осмелились проникнуть вглубь Азии, в ставку великого кагана монголов.

Несомненно, Каспий обладает еще редким оптическим свойством быть линзой, подзорной трубой. Стоит глянуть в нее, и с русского берега неожиданно близкими видятся царства Востока. Кто-то, проследив взглядом караванные дороги Великого шелкового пути, узрит Китай. Кто-то — Персию. Царь Петр, во время позднего своего, 1722 — 1723 годов, «персидского похода», еще из Астрахани мгновенно угадал Индию. И хотя мирным договором Персия «уступила» России Дербент и Баку, ясно было, что Петра не менее, чем кавказский, манит противоположный, пустынный среднеазиатский берег, на котором ничего и не было тогда, кроме двух-трех рыбацких селений. А за ними — бессмысленный, жуткий простор пустынь, с сокрытыми где-то там, внутри этого простора, Аралом, Аму- и Сырдарьей, невиданными в России горами Памира и Тянь-Шаня, древними Хивой, Кокандом и Бухарой. Казалось бы, просторы эти должны были не манить, а пугать: оттуда, с развалом монгольской вселенной, стали на Россию набегать орды несметные, миллионные, которые остановить не могли никакие крепостцы, выстроенные по линии Оренбург — Омск — Семипалатинск, чтобы как-то оконтурить и удержать то чудовищное среднеазиатское брюхо, оставшееся после распада Золотой Орды без головы, в котором что-то бесформенное урчало, кипело, булькало, а то и изливалось в набег. Волны нашествий дохлестывали до Казани. Однако ж Петр, желая развитию империи дать твердое направление по всем сторонам света, сие пространство тоже берет во внимание, еще в 1714 году отправляя по маршрутам казацких набегов первую военную каспийскую экспедицию в Хиву и Бухару — на Индию. Индия была его давнишняя мечта. Едва закончив войну со шведами, он обласкал Ашур-бека, хивинского посла в России, послал с ним в подарок хану шесть пушек с порохом и снарядами и поручил ему «проехать в Индию, откуда привезти барсов и попугаев»6. Первые походы в Азию закончились еще при жизни Петра полной неудачей: отряды, достигшие Хивы, были поголовно перерезаны, крепости, выстроенные на гнилых местах (одна — на мысе Тюп-Караган, другая — под Красными Водами), — оставлены и заброшены. Нет сомнения, что проникновение в Индию, которой все полнее завладевали англичане, для российской государственной мысли было id б ee fixe, причем фиксацией еще менее плодоносной, чем взятие Константинополя или создание панславян­ского государства. Однако, получив выход в Каспийское море, Россия невольно, вместе с морскою водой, сглотнула еще и немало смыслов, прежде ей неведомых. Одним из таких глобальных смыслов и была Индия: в конце концов, караван-сараи индийских купцов издавна существовали в Астрахани, при долгом жительстве купцы обзаводились здесь семьями, совершали омовения в Волге, как в Ганге, и прижитые ими ребятишки бежали плескаться вместе с отцами. Индия казалась близко, хотя до нее было невообразимо далеко при имперском менталитете — считать своим только то, что завоевано.