Прекрасные и обреченные - Френсис Фицджеральд

В назначенное время в среду Энтони явился в импозантную контору компании «Уилсон, Химер и Харди», где выслушал расплывчатые наставления от энергичного молодого человека примерно одних с ним лет по имени Калер, на голове которого красовался вызывающе взбитый чуб соломенного цвета. Он представился помощником секретаря, всем видом давая понять, что этой должностью награждают за выдающиеся способности.

— Здесь вы найдете два типа людей, — доверительно сообщил он. — Тех, что становятся помощниками секретаря или казначеями и включаются в каталог фирмы до тридцати лет, и тех, чье имя попадает туда в сорок пять. Так вот, последние остаются там до конца жизни.

— А как насчет человека, попавшего в него в тридцать лет? — вежливо поинтересовался Энтони.

— Ну, он поднимется сюда. — Калер указал на список помощников вице-президентов в том же каталоге. — А возможно, он станет президентом или секретарем, или казначеем.

— А вон те?

— Те? О, это попечители, люди с капиталом.

— Понятно.

— Некоторые считают, — развивал свою мысль Калер, — что успешное начало карьеры зависит от того, получили вы образование в колледже или нет, но они ошибаются.

— Понятно.

— Вот я, например, закончил Бакли, выпуск 1911 года, но когда пришел на Уолл-стрит, очень скоро понял, что нужны-то мне вовсе не бредни, которым учили в колледже. Да, много пришлось выкинуть из головы всякой ерунды.

До Энтони все не доходило, какой такой «ерунде» обучался Калер в Бакли в 1911 году, и в продолжение всего разговора в голове вертелась неотвязная мысль, что это некий вид рукоделия.

— Видите вон того человека? — Калер указал на моложавого мужчину с красивой сединой, письменный стол которого находился за загородкой из красного дерева. — Мистер Эллинджер, первый вице-президент. Всюду побывал и все повидал, имеет прекрасное образование.

Энтони тщетно старался проникнуться романтикой финансового дела и представлял мистера Эллинджера исключительно в роли одного из покупателей собраний сочинений Теккерея, Бальзака и Гиббона в красивых кожаных переплетах, выстроившихся рядами на полках книжных магазинов.

В течение сырого, наводящего уныние марта его обучали ремеслу торговли ценными бумагами. Энтони, не слишком жаждая овладеть этим искусством, мог рассмотреть в царящей вокруг суете и неразберихе лишь напрасное стремление к достижению некой неясной цели, осязаемым подтверждением которой служили только особняки конкурентов, мистера Фрика и мистера Карнеги, на Пятой авеню. Казалось невероятным, что эти напыщенные вице-президенты и попечители на самом деле могли быть отцами «лучших ребят», которых Энтони знал по Гарварду.

Обедал он наверху, в столовой для сотрудников компании, терзаясь подозрением, что его все время стараются взбодрить. В первую неделю пребывания на службе вызывало недоумение поведение сотрудников. Десятки молодых клерков, весьма проворных, не вызывающих нареканий и получивших образование в колледже, жили радужной мечтой вписать свое имя на заветный кусочек картона, прежде чем перевалят роковой тридцатилетний рубеж. Разговоры велись о повседневной работе и неизменно сводились к одной теме. Обсуждалось, каким образом мистер Уилсон сколотил капитал и какие средства использовали для достижения той же цели мистер Химер и мистер Харди. Пересказывались избитые, но всякий раз с восторгом встречаемые истории, как некий мясник, бармен или — ей-богу, не поверите, какой-то паршивый посыльный! — в мгновение ока нажили на Уолл-стрит огромные состояния. Затем заводился разговор о текущей игре на бирже, что разумнее: гнаться за сотней тысяч долларов в год или довольствоваться двадцатью? В прошлом году один из помощников секретаря вложил все сбережения в акции «Бетлехем стил», и повесть о его блистательном пути к нынешнему величию, о том, с каким надменным видом он отказался в январе от должности, а также о символизирующем полный триумф дворце, что сейчас строится в Калифорнии, стала излюбленной темой для обсуждения. Само имя этого человека приобрело магический смысл, воплотив в себе чаяния всех добропорядочных американцев. О нем тоже рассказывались истории, как однажды кто-то из вице-президентов посоветовал продать акции, а он — ей-богу! — придерживал их до конца да еще прикупал. И вот теперь смотрите, каких высот достиг!

В этом, безусловно, и заключался смысл жизни. Впереди всех ждет слепящий глаза успех, что пророчит велеречивая гадалка-цыганка, помогая смириться с жалким жалованьем и невозможностью конечного триумфа, которую легко доказать путем простых арифметических действий.

Такая позиция наполняла душу Энтони отвращением. Он понимал: для продвижения в компании нужно сделаться одержимым идеей успеха и ограничить ею все свои стремления. У Энтони также создалось впечатление, что главной чертой людей, занимающих высшие должности, была вера в глубокий смысл своей деятельности, которая и лежит в основе существования всего человечества. При прочих равных условиях самонадеянность и умение извлекать выгоду при любых обстоятельствах неизменно одерживали победу над истинным знанием дела. Однако также не вызывало сомнений, что львиная доля работы, требующей высокой квалификации, выполняется ближе к дну, а потому прилагались соответствующие усилия, чтобы не дать хорошим специалистам оттуда подняться.

Решимости Энтони проводить в течение рабочей недели все вечера дома хватило ненадолго. По утрам он, как правило, являлся в контору с разламывающейся от тошнотворной боли головой, а в ушах, словно эхо из преисподней, звучал гул переполненной подземки.

Потом он неожиданно бросил работу. Как-то в понедельник просто остался лежать в постели, а вечером, страдая очередным приступом угрюмого отчаяния, которые периодически на него накатывали, написал и отправил письмо мистеру Уилсону, признаваясь, что не считает себя пригодным для подобной работы. Глория, вернувшись из театра с Ричардом Кэрамелом, нашла его в шезлонге. Энтони в молчании тупо уставился в потолок, и за всю супружескую жизнь Глория не видела его таким удрученным и подавленным.

Ей хотелось, чтобы муж начал жаловаться, тогда можно обрушиться на него с полными горечи упреками, так как Глория была не на шутку раздосадована. Но Энтони лежал такой потерянный, что ей стало его жалко. Опустившись на колени, Глория гладила мужа по голове, приговаривая, что его уход не имеет никакого значения, да и вообще все не важно, пока они любят друг друга. Как и в первый год совместной жизни, Энтони, отзываясь на прикосновение прохладной руки, на нежный, как дыхание, голос, ласкающий слух, почти развеселился и принялся обсуждать с женой планы на будущее. А перед тем как лечь спать, даже пожалел про себя, что поспешил отправить письмо об отставке.

— Даже когда все вокруг кажется мерзким, нельзя доверять первому впечатлению, — убеждала Глория. — Имеет значение только результат всех твоих суждений, собранных воедино.

В середине апреля пришло письмо из Мариэтты от агента по продаже недвижимости, где предлагалось снять серый домик еще на год, но уже за чуть более высокую арендную плату. К письму прилагался договор об аренде, на котором требовалось поставить свои подписи. В течение недели и письмо, и договор валялись у Энтони на письменном столе. Супруги не собирались возвращаться в Мариэтту, им там надоело, а минувшее лето прошло в невероятной скуке. Кроме того, машина превратилась в гремящую груду металла удручающего вида, а покупка новой была неразумной с финансовой точки зрения.

Однако в процессе длившейся четыре дня очередной разнузданной пирушки, в которой на разных этапах приняли участие более дюжины человек, они таки подписали договор. И, к своему ужасу, обнаружили, что не только подписали, но и тотчас отослали агенту по продаже недвижимости, словно услышали приглушенный зловещий зов серого дома, жадно облизывающегося в предвкушении сожрать свою жертву.

— Энтони, а где договор об аренде? — с тревогой в голосе поинтересовалась в воскресенье Глория, с больной головой, но успевшая достаточно протрезветь, чтобы адекватно воспринимать действительность. — Где ты его оставил? Он же лежал здесь!

Внезапно до нее дошло, где находится договор. Вспомнила попойку у них дома на пике разухабистого веселья, комнату, полную мужчин, которым, даже не пребывай они в столь приподнятом настроении, не было ни малейшего дела до Энтони и Глории. Хвастливую болтовню Энтони о выдающихся достоинствах и заманчивой уединенности их серого домика, который так далеко от другого жилья, что можно шуметь, сколько душа пожелает. Потом приехал в гости Дик и с воодушевлением заорал, что это лучший домик, о каком можно только мечтать, и они будут полными идиотами, если не снимут его еще на одно лето. Не составило труда вообразить, как душно и пусто будет в городе летом и какая благоуханная отрада ждет их в Мариэтте. Схватив договор, Энтони стал в исступлении им размахивать под молчаливое одобрение Глории. Затем во время последнего приступа говорливости супруги окончательно утвердились в своей решимости, а гости обменялись торжественными рукопожатиями, обещая прибыть с визитом. Вот тогда-то и случилось непоправимое…