Прекрасные и обреченные - Френсис Фицджеральд

Зима

Она перевернулась на спину и лежала без движения на широкой кровати, наблюдая, как изящный лучик февральского солнца с трудом пробивается сквозь окно в свинцовом переплете. Некоторое время Глория не могла точно определить, где находится, или вспомнить события вчерашнего и позавчерашнего дня. Потом память, подобно раскачивающемуся маятнику, стала отбивать такты повествования, с каждым взмахом выпуская на свободу определенный, наполненный событиями отрезок времени, пока перед мысленным взором Глории не предстала вся ее жизнь.

Теперь она слышала тяжелое дыхание лежащего рядом Энтони, чувствовала запах виски и сигаретного дыма и обнаружила, что тело не желает слушаться. Стоило пошевелиться, и движение, результатом которого является распределяющееся по всему телу напряжение, не получалось. Теперь оно стоило огромного усилия нервной системы, будто Глории приходилось всякий раз подвергать себя гипнозу, чтобы осуществить совершенно невыполнимое действие.

В ванной комнате она почистила зубы, желая избавиться от мерзкого привкуса во рту, а потом вернулась в спальню, прислушиваясь, как у входной двери гремит ключами Баундс.

— Энтони, просыпайся! — решительно потребовала она.

А потом забралась к нему под бок и закрыла глаза.

Пожалуй, последнее, что помнила Глория, был разговор с мистером и миссис Лейси.

— Уверены, что не нужно вызвать такси? — спросила миссис Лейси, и Энтони ответил, что они прекрасно доберутся пешком, прогуляются по Пятой авеню. Затем супруги дружно сделали необдуманную попытку откланяться и в следующее мгновение, непонятно как, рухнули на целую батарею пустых бутылок из-под молока, стоявших за дверью. Их было не менее тридцати, с разинутыми горлышками притаившихся в темноте. И Глория не могла найти разумного объяснения их несносному присутствию. Возможно, бутылки привлекло звучавшее в доме Лейси пение, и они сбежались поглазеть на веселье. Одним словом, Глория и Энтони едва выбрались из этой передряги и с трудом встали на ноги. А проклятые бутылки все катались…

В конце концов им удалось поймать такси.

— У меня не работает счетчик, и поездка обойдется в полтора доллара, — заявил таксист.

— Что ж, — парировал Энтони, — я молодой Пэки Макфарленд. А ну, выходи из машины, и я вышибу из тебя дух!

После этих слов таксист уехал, оставив их на улице. Должно быть, им подвернулось другое такси, ведь как-то же они добрались до своей квартиры…

— Который час? — Энтони сидел в кровати, устремив на жену остекленевший совиный взгляд.

Вопрос явно носил риторический характер. Чего ради Глория должна знать, который сейчас час?

— Ой, ей-богу, как же мне паршиво! — вяло пробормотал Энтони. Обмякнув всем телом, он снова рухнул на подушку. — Ох, зовите сюда старуху с косой!

— Послушай, Энтони, а как мы в конце концов добрались вчера до дома?

— Такси.

— А!.. — И после короткой паузы: — Ты донес меня до кровати?

— Понятия не имею. Кажется, это ты уложила меня в постель. Какой сегодня день?

— Вторник.

— Вторник? Хорошо бы. Ведь в среду я должен приступить к работе в этой идиотской конторе. Надо туда явиться в девять или в какую-то еще совершенно возмутительную рань.

— Спроси у Баундса, — слабым голосом предложила Глория.

— Баундс! — позвал Энтони.

Бодрый, трезвый как стеклышко — голос из мира, который они, казалось, два дня назад покинули навсегда, — Баундс протопал по коридору частыми шагами, и его силуэт возник в полутьме дверного проема.

— Какой сегодня день, Баундс?

— Полагаю, двадцать второе февраля, сэр.

— Я про день недели.

— Вторник, сэр.

— Благодарю.

— Подавать завтрак, сэр? — осведомился Баундс после короткой паузы.

— Да. И слушайте, Баундс, принесите сначала кувшин с водой и поставьте здесь, рядом с кроватью. Что-то хочется пить.

Баундс, являя собой пример трезвого достоинства, удалился в коридор.

— День рождения Линкольна, — сообщил без особого энтузиазма Энтони. — Или День святого Валентина, или еще кого-нибудь. Когда началась эта безумная вакханалия?

— В воскресенье вечером.

— Вероятно, после вечерней молитвы? — язвительно предположил Энтони.

— Мы разъезжали по всему городу на нескольких такси, а Мори сидел рядом с водителем. Неужели не помнишь? Потом приехали домой, и он захотел зажарить бекон… Вышел из кухни с обугленными остатками в руках и утверждал, что бекон зажарен до ставшей притчей во языцех корочки.

Они оба неожиданно, хоть и с некоторым трудом, рассмеялись и, лежа рядышком, принялись восстанавливать в памяти цепочку событий, оборвавшуюся этим неприветливым беспорядочным утром.

Уже почти четыре месяца как супруги переехали в Нью-Йорк, когда в конце октября жить в деревне стало слишком холодно. От путешествия по Калифорнии в этом году отказались, отчасти из-за недостатка средств, а еще из-за планов отправиться за границу, если все-таки зимой закончится тянущаяся уже второй год война. В последнее время их доход утратил былую эластичность и никак не желал растягиваться для покрытия расходов на веселые причуды и экстравагантные забавы. Энтони без видимого результата часами ломал голову над исписанным цифрами блокнотом. Составлял изумительную в своей практичности финансовую смету, обеспечивающую широкие возможности для «развлечений, путешествий и тому подобного», безуспешно стараясь пропорционально распределить прошлые затраты.

Энтони помнил времена, когда, отправляясь на пирушку с двумя лучшими друзьями, именно они с Мори оплачивали львиную долю расходов. Покупали билеты в театр или спорили между собой за столом, кому платить за ужин. И это принималось как должное. Дику с его простодушием и огромным объемом информации о своей персоне отводилась роль забавного мальчика-подростка, придворного шута при их королевских величествах. Теперь ситуация изменилась, и именно Дик всегда был при деньгах, а Энтони приходилось ограничивать себя в развлечениях, не считая случайных, полных подогретого вином разгульного веселья вечеринок. На следующее утро, под презрительным взглядом Глории, в котором сквозило отвращение, он торжественно произносил извечную фразу: «В следующий раз надо вести себя более осмотрительно».

За два года со дня публикации «Демонического любовника» Дик заработал более двадцати пяти тысяч долларов, причем большую часть получил недавно, когда благодаря ненасытной жадности кинодельцов до увлекательных сценариев гонорары автора рассказов достигли беспрецедентных цифр. За каждое свое творение Дик получал семьсот долларов, по тем временам солидный заработок для молодого человека, не достигнувшего тридцатилетнего возраста. Еще тысячу платили, если рассказ подходил для киносценария и в нем было «достаточно действия», то есть стрельбы, поцелуев и принесенных жертв. Рассказы были разными, написаны живым языком, и во всех неизменно просматривалось подсказанное природной интуицией мастерство. Но ни один из них не мог соперничать по выразительности с «Демоническим любовником», а некоторые Энтони считал низкопробной дешевкой. Дик с суровым видом вещал, что эти произведения призваны расширить его читательскую аудиторию. Кто рискнет оспорить факт, что достигнувшие истинного признания писатели, от Шекспира до Марка Твена, адресовали свои шедевры не только избранным, но и широкой публике? Несмотря на возражения со стороны Энтони и Мори, Глория посоветовала ему продолжать в том же духе и зарабатывать по возможности больше денег. Ведь только они и имеют цену при любых обстоятельствах…

Мори, успевший слегка раздобреть и приобрести некоторую слащавость в манерах, уехал работать в Филадельфию. Пару раз в месяц он наведывался в Нью-Йорк, и тогда все четверо отправлялись по знакомому маршруту: прямо с ужина в театр, а оттуда в «Фролик». Или, по настоянию любопытной Глории, в один из погребков Гринич-Виллидж, пользующийся громкой, хотя и мимолетной славой пристанища для представителей «нового направления в поэзии».

В январе, после многочисленных монологов, предназначенных для ушей хранящей молчание супруги, Энтони решил «подыскать какое-нибудь занятие», хотя бы на зиму. Хотелось доставить удовольствие деду и заодно выяснить, как ему самому понравится работать. После нескольких пробных полуофициальных звонков стало ясно, что работодателей не слишком интересует молодой человек, который желает потрудиться пару месяцев интереса ради. Как внука Адама Пэтча его повсюду принимали с подчеркнутой любезностью, но старик давно отошел от дел. Его звездный час сначала как угнетателя, а потом вдохновителя человечества на борьбу со злом пришелся на последние двадцать лет перед уходом на покой. Энтони даже встретил несколько молодых людей, пребывавших в твердой уверенности, что Адам Пэтч скончался много лет тому назад.