Три Дюма - Андре Моруа

После избрания Гюго Дюма воззвал к своему старому другу Нодье, который сам уже давно был членом Академии: «Как вы думаете, есть ли у меня сейчас какие-нибудь шансы пройти в Академию? Гюго уже прошел, а ведь почти все его друзья являются и моими друзьями… Если вам кажется, что ситуация благоприятная, поднимитесь на академическую трибуну и от моего имени расскажите вашим достопочтенным собратьям, как велико мое желание занять место среди них… Одним словом, скажите им все хорошее, что вы обо мне думаете, и даже то, чего вы не думаете…» Однако Дюма никогда не удастся проникнуть в эту дверь. Так же как и Бальзаку. Но Бальзак умер молодым. Дюма же, хоть и дожил до шестидесяти восьми лет, так и не добился избрания.

«Значит, слава может служить препятствием? – с гневом спрашивала Дельфина де Жирарден. – Почему людям прославленным так трудно добиться избрания в Академию? Значит, заслужить признание публики – это преступление?.. – Бальзак и Александр Дюма пишут по пятнадцать – восемнадцать томов в год; этого им не могут простить. – Но ведь это великолепные романы! – Это не оправдание, все равно их слишком много. – Но они пользуются бешеным успехом! – Тем хуже: вот пусть напишут один-единственный тоненький посредственный романчик, который никто не будет читать, – тогда мы еще подумаем. Оказывается, излишек багажа является препятствием. В Академии такие же правила, как и в саду Тюильри: туда не пропускают тех, у кого слишком большие свертки…»

На самом деле академиков испугал отнюдь не огромный литературный багаж Дюма. Ведь избрали же они Гюго, который тоже был очень плодовитым автором. Они просто боялись скандалов, а Дюма, этот типичный представитель богемы, мог, конечно, попасть в любую переделку. Двое незаконнорожденных детей, строптивые любовницы, огромные долги… Если он и зарабатывал большие деньги, то тратил еще больше…

– Я никогда и никому не отказывал в деньгах, за исключением моих кредиторов, – говорил он.

Однажды, когда у него попросили двадцать франков на похороны судебного исполнителя, умершего в бедности, он ответил:

– Вот сорок франков. Похороните двух исполнителей.

Это, конечно, была всего лишь шутка, но в официальных местах таких шуток не любят.

«Дюма очарователен, – говорили о нем, – но его нельзя принимать всерьез».

Во Франции, если человек не носит голову, будто чашу со святым причастием, его считают весельчаком, но не уважают.

Людям скучным всегда отдают предпочтение.

Глава пятая

БЛУДНЫЙ ОТЕЦ

С тех пор как Дюма женился на Иде, отношения его с сыном оставляли желать лучшего. Любовь отца к сыну была неизменной, но неглубокой, у сына привязанность к отцу чередовалась с приступами неприязни. Невозможно было не любить его и не восхищаться им, таким веселым товарищем, но прошло немало времени, прежде чем сын привык к сумасбродным выходкам отца. Завершив без особого блеска свое образование, Дюма-сын пытался время от времени жить в доме отца. Там он видел не слишком положительный пример. «Мой сын, – торжественно говорил отец, – если имеешь честь носить фамилию Дюма, приходится жить на широкую ногу, обедать в Кафе де Пари и ни в чем себе не отказывать…»

Ни один юноша, как бы добродетелен он ни был по природе и воспитанию, не может устоять перед соблазнами. Позже Дюма напишет: «Я вел эту жизнь не столько по склонности, сколько по инертности характера, по лени и из подражания». И еще: «Мне не доставляли радости легкие удовольствия. Я чаще наблюдал кутежи, чем участвовал в них сам». Все посмеивались над несколько «скабрезной дружбой отца и сына, которые вместе бегали в поисках приключений, брали друг друга в поверенные своих любовных дел, платили из общего кошелька и тратили деньги, не считая…» Кое-кто порицал отца за то, что он «отдавал сыну не только свои старые башмаки, но и своих любовниц».

Меж тем Дюма-сын, хотя и не одобрял той роскошной и полной развлечений жизни, которую вели в отцовском доме, все же участвовал в ней. «К восемнадцати годам я с головой окунулся в то, что я назвал бы паганизмом современной жизни… Разумеется, жил я отнюдь не как святой, если только не считать Блаженного Августина в ранней юности…»

Он нередко посещал девиц легкого поведения, которых в те времена было множество, и все они были весьма привлекательны. В восемнадцать лет у него был первый роман с замужней женщиной. В письме к майору Ривьеру (от 11 апреля 1871 года) он вспоминает это счастливое время:

«Представьте себе (это пришло мне в голову, когда я ставил дату на письме), что сегодня, в тот самый миг, когда я вам пишу (а именно в половине третьего), исполнилось ровно двадцать восемь лет с тех пор, как прекрасная мадам Прадье, послужившая мне моделью для мадам Клемансо, впервые пришла ко мне. Помню, на ней было платье из белого шелка, расшитое букетами цветов, такой же шарф и шляпка из рисовой соломки. Мне было в ту пору восемнадцать лет. Я только что окончил коллеж. Впервые порог моей холостяцкой квартирки переступила, что называется, светская женщина. Представьте себе эту сцену! Она была замечательно хороша: золотые волосы, сапфировые глаза, жемчужные зубки, розовые пальчики, тоненькие и хрупкие, маленький букет цветов за корсажем… Должен сказать, она не теряла времени даром… Черт побери, хотелось бы мне вновь пережить этот день…»

Холостяцкая квартира, элегантные любовницы, обеды в Кафе Англе – такая жизнь стоит не дешево. И Дюма-сын тоже завел долги. Когда это начало его тревожить, отец, которому очень хотелось поставить себе на службу расцветающий талант Александра Второго, сказал: «Работай, и ты сможешь расплатиться. Почему бы тебе не сотрудничать со мной? Уверяю тебя, нет ничего проще, полагайся только во всем на меня». Но у Александра Второго были другие планы. Встать на буксир к отцу и идти по фосфоресцирующему следу этого могучего корабля – нет, его не устраивала такая судьба. Свидетель блестящих триумфов своего отца, он жаждал завоевать славу самостоятельно. Он не знал еще, о чем он будет писать и будет ли писать вообще (ведь успеха можно добиться и в других областях), но он уже был блестящим и остроумным собеседником, и отцу, гордившемуся своим талантливым сыном, очень нравилось цитировать его словечки. Прослушав чтение «Шарлотты Корде» Понсара, Александр Второй сказал:

Так дух он испустил. О небо! Месть ужасна.

Ему не повезло. Он в ванну влез напрасно.

Александр Первый пришел в восторг от этого школярского двустишия.

Сыну уже и тогда не хватало простоты отца и его легкости в обращении с людьми.

– Послушайте, мой милый, – сказал ему как-то старый друг их дома, – я обращаюсь на «ты» к автору «Антони», а вам говорю «вы». Это же смешно! Давно пора это исправить.