Три метра над небом - Федерико Моччиа

 — Я знал, я знал! Получилось!

   Полло попытался перехватить Арнольда. Джаччи несется к ним, вопя как резаная. Пес смотрит на своих случайных хозяев.

   Стэп хватает Полло за руку и тащит к мотоциклу. И ходу оттуда — с криками, воплями, как всегда, как тысячу раз до этого. Днем и ночью, без фар, крича что есть мочи, наглые, дерзкие, хозяева жизни. И от осознания этого ему стало еще хуже. Они думали, что никогда не умрут, но так не бывает.

 — Как дела?

   Стэп оборачивается. Это Мадда. Прячет улыбку за краем бокала с чем-то шипучим, волосы взъерошены, глаза колючие.

 — Хочешь? — протягивает ей пиво Стэп.

 — Хм, — Мадда почти разочарована, но старается виду не подавать. — Что делаешь сегодня вечером? Где отмечаешь? — она подходит еще ближе.

 — Не знаю, не решил еще.

 — Оставайся с нами. Отметим всей толпой. Как в старые времена. Ну, решайся!

   Секунду Стэп смотрит на нее. Сколько ночей, сколько страсти. Гонки с ней, сад, окно, ее тело — теплое, свежее, песни Рамаззотти. И все тот же вызывающий взгляд. Стэп смотрит на нее еще секунду. Парень на заднем плане неотступно сверлит их взглядом, он взволнован, но не знает, надо ли вмешаться. А где-то там, далеко, другая девушка — в городе, в машине, на празднике — с другим. Как же так?! Почему я не могу ее забыть? Стэп треплет Мадду по голове, улыбаясь, качает головой. Та пожимает плечами.

 — Жаль.

   Мадда уходит к парню с тяжелым взглядом. Когда она оборачивается, Стэпа уже нет. Только банка из-под пива на ступеньке. Из-за музыки не слышно, как хлопнула дверь. На улице холодно. Стэп поплотнее запахивает кожаную куртку. Поднимает воротник, прикрыв шею. Машинально заводит мотоцикл. Останавливается он только у дома Баби. Сидит на своей Honda, смотрит на спешащих мимо прохожих, увешанных пакетами. Парень с девушкой под ручку изображают, что заинтересовались чем-то в витрине. Их подарки наверняка, упакованные, лежат дома. Они смеются, уверенные, что выбрали правильно, и уходят, уступая место маме с дочкой: нос тот же, только возраст разный. Фьоре выходит из будки, прохаживается за воротами, машет Стэпу. И, не сказав ни слова, возвращается в тепло. «Интересно, а он знает? Глупо. Привратники всегда все знают. Он его точно видел. Он знает в лицо того, кого я только по телефону и слышал».

 — Алло?

 — Привет.

   Она замолкает, не зная, что сказать, позволив сердцу заколотиться безудержно. Уже больше двух месяцев, как оно так не билось. И задает банальный вопрос:

 — Как дела?

   И тысячу других. С таким же воодушевлением. И постепенно он захлебывается в бессмысленных словах, в городских новостях, старых сплетнях — даже для него старых. Почему она позвонила? Он слушает пустую болтовню, неустанно задавая себе этот вопрос. Почему она позвонила? И тут он узнает почему.

 — Стэп… я встречаюсь с другим.

Он молчит. Ему больно как никогда еще не было. Ни от чьих кулаков, ни от каких ран, падений, ударов, укусов, прядей выдранных волос. Усилием воли он выцарапывает из глубины сердца голос и выталкивает его наружу, пытаясь овладеть собой.

 — Желаю тебе счастья.

   И все, дальше — тишина. Телефон молчит. Этого не может быть. Это кошмарный сон.

   Стэп почувствовал, как по телу прошла обжигающая волна, он задрожал. Слез с мотоцикла и пошел пешком. Какая-то вещица в витрине привлекла его внимание. Он зашел купить. Вышел — и пронзило болью. Мимо него проехала Lancia Thema. Проехала не так быстро, и они встретились взглядами. За эту секунду они сказали друг другу все, все перестрадали, в этот миг они снова были вместе. Там, за стеклом — Баби. Всколыхнулись прежние воспоминания, налилась новая печаль. И Баби исчезла за дверью дома. За что? Где те дни, где тайные встречи по ночам, когда ее родителей не было дома? А теперь рядом с ней — вот этот. Кто он такой вообще? Зачем вперся в ее жизнь? В нашу жизнь? Почему?

   Стэп сидит на мотоцикле. Ждет. И вспоминает, что ему всегда повторяла Баби:

 — Я ненавижу насилие! И если ты и дальше будешь так поступать, то мы расстанемся. Я серьезно.

 — Ну хорошо, я стану другим, — отмахивался он.

   А что теперь? Теперь все переменилось. Они расстались. Больше не надо прятаться. Не надо меняться. Можно быть самим собой, делать что хочешь и когда хочешь. Он свободен. Жестокий одиночка. Снова. Thema выезжает под шлагбаум. Ждет, пока откроется, и выезжает из ворот. Стэп заводит мотоцикл и срывается с места. Слетает с тротуара и — вдогонку за машиной. Парень теперь один, едет быстро. Стэп прибавляет газу. Ничего, на светофоре остановится. Ниже по виа Джачини большое движение, куча машин. Как обычно. Thema останавливается. Стэп, ухмыляясь, приближается к машине. Собирается слезть с мотоцикла и вдруг осознает. К чему бить ему морду, видеть, как течет кровь, слышать стоны? Зачем пинать его, разбивать ему машину, выбивать стекла, вытаскивать его за голову? Разве это вернет счастливые дни с нею, ее влюбленные глаза, ее восторг? Разве это поможет хотя бы заснуть этой ночью? Разве только одно… В ушах, кажется, звенит ее голос:

 — Видишь? Так я и знала! Ты просто преступник! И всегда им будешь!

   Не заглядывая в машину, он газует. Спокойно, свободно обгоняет ее, вливается в праздничный поток машин. Один — без гнева, без пристрастия.

   Скорость все увеличивается, холодный ветер бьет в лицо, ночной воздух забирается под куртку.

   Видишь, Баби, неправильно ты думала. Я стал другим. И, в конце концов, на Рождество все становятся добрее.

 49

 Стэп входит в дом, идет через гостиную и вдруг останавливается. Из-за стенки доносится какой-то шум, кто-то весело напевает. Он открывает дверь в кухню. Паоло стоит у плиты, хлопочет над кастрюлями.

 — Ну наконец-то, я уж думал, ты не придешь. Нас ждет великолепный ужин!

   Стэп садится за стол. Шутить Паоло не расположен, но настроение явно неплохое. Брат забыл о вчерашней ссоре.

  — Почему это ты дома? А как же Мануэла?

  — А Бог с ней. Я лучше уж с братом. Только давай договоримся так. Если вышло невкусно, очки не трогать, — вытаскивает Паоло из кармана пиджака новенькие очки. — Сколько заплатил, не скажу, а то ты опять будешь говорить, что я только о деньгах и думаю. Но под Рождество торговцы здорово наживаются, что да, то да.

   Паоло ставит на стол рядом со Стэпом огромную миску салата из руколы, тертого сыра и грибов.

 — Вуаля! Французская кухня!

   Стэп заметил, что на брате обычный светлый фартук. Другой, в цветочек, подаренный Баби, висит у мойки. Интересно, это он специально?

 — Ну, кроме шуток, почему ты не ужинаешь с Мануэлой?

 — У нас сегодня что, допрос? Рождество же, радоваться надо. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Там все плохо.

 — Сочувствую, — Стэп хватает щепотку сыра и отправляет в рот.

 — Спасибо. Только, пожалуйста, не съешь весь салат. Иди лучше на стол накрой. Скатерти в нижнем ящике.

   Стэп вытаскивает одну наугад.

 — Нет, лучше красную, Она не такая грязная. И потом, Рождество все-таки. Кстати, звонили мама и папа. Хотели тебя поздравить. Позвонишь им?

 — Я звонил, занято, — Стэп уходит в гостиную.

 — Так позвони сейчас.

   Стэп решает промолчать.

 — Ну, как хочешь, я тебя предупредил.

   Паоло обжигает палец, пробуя, готова ли паста. Он тоже решил не настаивать.

   Они сидят друг напротив друга. Рядом мигает огнями маленькая елочка. Телевизор включен, но звука нет, и ведущие шевелят губами под веселую музыку из музыкального центра.

 — Какая паста, Паоло! Очень вкусно.

 — Недосолена немного.

 — А по-моему, и так хорошо.

   На мгновение накатывают воспоминания. Баби всегда все досаливала. А он прикалывался над ней, потому что она клала соль во все блюда, даже не попробовав.

 — Ну попробуй, а вдруг оно уже и так пересолено?

 — Ты не понимаешь, мне нравится класть соль…

   Милая упрямица. Нет, он не понимает. Как это можно понять? Как это случилось? Почему ее больше нет? Почему она с другим? Перед глазами проезжает та машина. Он видит их, обнявшихся внутри.

   «Одно точно. Этот не сможет любить ее, как я, не сможет так обожать ее, не сумеет наслаждаться каждым ее движением, каждым изменением милого лица, лишь мне дозволено видеть, знать истинный вкус ее поцелуев, истинный цвет ее глаз. Никто другой не увидит того, что видел я. И тем более этого не увидит он. Он — настоящий, грубый, бесполезный, неотесанный». Таким Стэп рисует себе его — неспособным любить, вожделеющим только ее тела, неспособным разглядеть ее по-настоящему, понимать, уважать. «Ему не понравятся ее милые капризы. Он не станет любить ее маленькую ладошку, обгрызенные ногти, полноватые ножки, незаметную родинку. Во всяком случае, не так, как я. Хотя нет, может, и разглядит (как больно!), но никогда не полюбит. Не полюбит, как я». К глазам подступила влага. Паоло взволнованно смотрит на него: