Три метра над небом - Федерико Моччиа

   Это было в июне. Фотография в газете. Вокруг Андреа вся редакция. Снято, наверное, за пару дней до кражи. Стэп собирает под решеткой обуглившиеся клочки бумаги. Какой это был комикс? Наверное, тот, с лицом Занарди. Впрочем, уже не важно. Он сжег их все тем вечером после телефонного звонка. Стоял и смотрел, как обугливаются краски, как лица героев корчатся в огне, как волшебные фразы неизвестных поэтов развеиваются дымом. Потом пришел брат.

 — Ты что делаешь? С ума сошел? Вытяжка же сгорит!

   Паоло кинулся сбить слишком высокий огонь, но Стэп его остановил.

 — Ты мозгами хоть иногда пользуешься?! Мне же платить придется! Нас вышвырнут из дома!

   У Стэпа потемнело в глазах. Он прижал брата к стене у окна. Сжал руками гордо, едва не задушил. С Паоло слетели очки. Упали на пол и разбились. Стэп наконец утихомирился. Отпустил брата. Паоло подобрал разбитые очки и молча ушел. Стэпу стало еще хуже. Он слышал, как хлопнула дверь. А он остался смотреть, как горят рисунки, как языки пламени лижут вытяжку, и ему было так плохо, так больно, как никогда прежде. И как никогда одиноко. Ему вспомнилась песня Баттисти: «Избить человека только за то, что тот был невежлив, и знать, что горит вовсе не эта обида». Да, это правда, так и есть. А у него горит еще сильнее. Потому что избил он брата. Кофе неожиданно с бульканьем вскипел, будто тоже хотел что-то сказать. Стэп налил себе кофе и отпил. Во рту остался теплый горький вкус, вкус отвергнутых сердцем воспоминаний.

   Сентябрь. Родители Баби решили отправить ее в Лондон. Они договорились с матерью Паллины — пора спасать дочек от неподходящих знакомств.

   Требовалось немного. План продуман был превосходно. Сбегать к приятелю в полиции. Новые паспорта. На борт чартерного рейса до Англии поднялись двое, но на билетах, которые поменяли несколько дней назад, значились другие имена. Полло и Паллина.

   Эти пятнадцать дней они все никогда не забудут. Родители Баби, обманутые, счастливые и наконец-то успокоившиеся. Полло и Паллина, гулявшие по Лондону, по пабам, по клубам и отправлявшие всем открытки, купленные в «Лай-он Бук» в Риме, английские открытки, уже подписанные Баби. И она сама со Стэпом, вдали от всех на греческом острове Астипалея. Незабываемое путешествие. На мотоцикле до Бриндизи, потом на пароме, обнявшись под звездами, лежа на палубе на разноцветных мешках с шерстью. Распевать с иностранцами английские песни, совершенствуя произношение, только не так, как хотели родители. Потом — белые мельницы, козы, скалы, маленький домик у моря. Рыбачить на заре, спать до полудня, гулять по ночам, шататься по пляжу. Властелины места и времени, одни, они считали звезды, теряли счет дням и врали по телефону.

    Стэп отпивает еще кофе. Он кажется еще более горьким. Стэп смеется. В тот раз Баби пригласила его друзей на ужин. Пыталась ввести их в дом. Те сидели за столом и вели себя довольно прилично, как и требовал от них Стэп. Но в конце концов они все же не устояли. Один за другим поднимались, брали тарелки, жадно глотали пиво и шли в гостиную. Никогда не приглашай гостей по средам. Особенно когда идут игры за кубок. Конечно, все закончилось плохо. «Рома» продула, болельщик «Лацио» начал подкалывать, завязалась драка. Стэпу пришлось вышвырнуть всех. Расхождения, разногласия, трудности. Он пытался пойти ей навстречу. Пошли на маскарад. Нарядились Томом и Джерри, и надо ж было такому случиться, что туда явились Полло и все остальные. Шуточки судьбы? Или просто Паллина подсказала? Все сделали вид, что не узнают его. Поздоровались с Баби — голубоглазым малышом Джерри, а Тома будто не заметили, посмеиваясь всякий раз, как мимо проходил этот кот с накачанными мускулами.

   На другой день, на площади, Полло, Скелло, Хук и другие подошли к нему с угрожающим видом.

 — Слушай, разговор есть. Мы вчера были на вечеринке и видели там Баби.

   Стэп смотрел на них, делая вид, что не понимает.

 — Ну и?

 — Ну, она была одета мышью, а с ней был кот… и он много выделывался. Сука такая. Ходил, будто самый крутой, а все перед ним сынки. Ну и, типа, если тебе надо помочь, ты скажи. А то такой головняк, сам понимаешь. Коты всякие ходят…

   Полло не договорил. Стэп кинулся на него, согнул шею рукой и начал охаживать кулаками затылок. Все смеялись, и Полло смеялся, и сам он смеялся. Друзья все-таки.

   Вдруг ему становится грустно. Тот вечер. Почему он пошел к Баби, почему? Мог ведь пойти на гонки. Но Баби уж очень просила. Сколько он ради нее сделал. Может, этого бы не случилось. Может быть.

   Надрывается домофон. Хозяйка бежит через гостиную, дверь открывается. В дверях появляется бледная, дрожащая Паллина. В глазах — слезы и страдание. Она смотрит на него, едва сдерживая рыдания.

 — Полло погиб.

   Обнимает Стэпа, ища в нем того, что больше никто ей дать не сможет. Его друг, ее парень, веселый, звонкий смех. Вместе с Баби на подаренном ей недавно родителями Y 10 они поехали на место гонок. Втроем в машине, с еще не выветрившимся запахом новой обивки, к которому примешивались боль и молчание. И вот они увидели его. На то место были направлены все фонари и фары. Его мотоцикл. Ненавистная форма, полицейские машины вокруг Полло, распростертого на земле. Больше он не засмеется, не пошутит, не будет подкалывать Стэпа, не будет нести всякую фигню. Кто-то измеряет что-то рулеткой. Какой-то парень стоит и смотрит. Но никто не увидит и не измерит все, что он потерял. Стэп молча склоняется над Полло, гладит его по лицу. Жест любви, невозможный в годы дружбы. Полло бы не позволил такого. Стэп со слезами шепчет:

 — Мне будет плохо без тебя…

   Только Бог знал, как искренне он говорил.

   Кофе допит. Вдруг ему захотелось послушать, как читают вслух последние новости из «Коррьере делло Спорт», как читает этот неуклюжий тип, который пугал прислугу, приходил и будил его по утрам, который вошел в его жизнь, смеясь и устраивая бардак. Сколько уже он не ел бутербродов с лососем? Давно. С тех самых пор. Но почему-то ему и не хочется. Наверное, потому, что для начала надо, чтобы перед глазами был бутерброд.

   Баби смотрит на подарок для Паллины. Вот он, перед ней, завернутый в красную бумагу, перевязанный золотой ленточкой. Она так старательно его выбирала, Паллине должно понравиться. Она отдала за него кучу денег. Но подарок все еще здесь. Баби не звонила ей, они уже давно не созванивались. Паллина так изменилась. Она теперь совсем другая, они не встречаются, им не о чем поговорить. Может, потому, что после окончания лицея их пути разошлись. Она пошла на экономику, а Паллина на художественный. Она всегда любила рисовать. Сколько записок она посылала ей на уроках… Карикатуры, острые словечки, комментарии, лица друзей и подруг. Угадай, кто это? Она так хорошо рисовала, что сомнений не возникало. Смотришь на рисунок, поднимаешь голову — и вот она, та девчонка с выступающим подбородком, немножко лопоухая и рот до ушей. И они пересмеиваются через весь класс — одноклассницы и подруги не разлей вода. И по любому поводу они снова вспоминали об этом, радовались, едва не гордились этой радостью, этими улыбками почти в открытую.

   И потом тот вечер, и дни за ним, и весь месяц. Повисшее молчание, рыдания. Полло больше нет, а Паллина не может с этим смириться. И вот однажды ей позвонила мать Паллины. Баби помчалась к ним. Паллина лежала на кровати, ее рвало. Она выпила полбутылки виски и проглотила целый пузырек валерьянки. «Самоубийство для бедных», — так сказала ей Баби, когда увидела, что та в состоянии воспринять. Паллина рассмеялась, потом расплакалась в объятиях подруги. Мать в растерянности оставила их вдвоем. Баби гладит Паллину по голове.

 — Ну, Паллина, не надо, пожалуйста, у всех бывают тяжелые времена, и каждый когда-то думал о том, чтобы покончить со всем этим одним махом, что жить бессмысленно. Но ты же не забыла рожки у Монди, пиццу у Баффетто и мороженое у Джованни?

   Паллина улыбается, утирает слезы ладонью, шмыгает носом.

 — Когда меня бросил этот козел Марко, я тоже тогда хотела умереть, думала, что не выдержу, что мне просто незачем больше жить. Но ты меня встряхнула, ты спасла меня, не дала мне совсем закиснуть, и я встретила Стэпа. Конечно, теперь мне хочется его убить, но уж лучше так, правда?

   Они смеются. Паллина еще всхлипывает, и Баби протягивает ей носовой платок. Но с того дня что-то непоправимо изменилось, что-то надломилось в их дружбе. Они стали реже звонить друг другу, а когда звонили, то с трудом находили темы для разговора.

   Может быть, потому, что трудно позвонить другу после того, как он видел тебя в минуту слабости. А может, потому, что мы всегда думаем, будто наша боль — единственная и неповторимая, как и все, что происходит с нами.

   Никто не может любить, как я, никто не страдает, как я. Вот эта боль — «ты не поймешь, ведь тебе не больно». Может, Паллина так и не простила ее за то, что она пошла на вечеринку со Стэпом. Ведь если б Стэп был там, он не дал бы Полло участвовать в гонках, Стэп мог бы его спасти, Стэп не дал бы ему погибнуть, Стэп — его ангел-хранитель. Баби упорно смотрит на подарок. А может, были и еще какие-то тайные, невидимые на первый взгляд причины. Все-таки надо ей позвонить. На Рождество надо быть добрее.