Гарем - Патриция Грассо

— Ты курьер принца Халида? — как бы невзначай поинтересовался караван-баши.

От удивления у Эстер перехватило дыхание. Невольно она вопрошающе уставилась на Карима.

— Медальон с вензелем на поводьях яснее слов говорит, кто владелец лошади. А почему ты не пользуешься седлом?

— Мое поручение настолько срочное, что у меня не было времени оседлать лошадь.

Одна ложь неизбежно влекла за собой другую, еще более нелепую, но Эстер не оставалось ничего другого, как на ходу сочинять небылицы.

— И все же ты, по-моему, не очень торопишься, раз не обгоняешь медленный караван.

— Дела принца Халида тебя не касаются.

Что еще она могла сказать? Признаться, что боится путешествовать в одиночку? Разве свойственно мужчине испытывать подобные страхи?

«В тот единственный и в последний раз, когда я ускакала без спутников, меня настигла беда и по моей вине погиб отец».

Усилием воли Эстер отогнала это ужасное воспоминание. Иначе призраки явятся к ней здесь, сейчас, среди бела дня.

«А эта беглая наложница неплохо соображает, и язычок у нее хорошо подвешен», — тем временем размышлял Карим. Он достал из седельной сумки флягу, отхлебнул и предложил Эстер.

Она приняла ее без колебаний, отвернулась, откинула куфью и с наслаждением напилась. Боже, как ее мучила жажда! Теперь было бы здорово, если бы он угостил ее чем-нибудь съестным.

В это время молодой человек вновь проскакал вдоль вытянувшегося в протяженную линию каравана. Подъехав, он опять сверкнул своей белозубой улыбкой, обращенной к Эстер, затем переключил свое внимание на Карима.

Они молча обменялись какими-то странными жестами, после чего молодой человек вновь ускакал прочь.

— Это мой старший сын Петри Казарьян, — сообщил караван-баши.

— А что вы проделывали руками? — не удержалась от вопроса Эстер.

— Разговаривали.

— А не проще ли для этого пользоваться языком? Карим улыбнулся.

— Мне да, но не Петри. У него нет языка.

— О, прости! — Эстер была изумлена. Она впервые видела, как люди объясняются с помощью жестов.

— Нет нужды извиняться, — успокоил ее Карим. — Петри, хоть и хороший сын, но обладал дурной привычкой выдавать ложь за правду. К несчастью, он раз солгал человеку, которому лгать нельзя. За это и лишился языка. Таково было наказание.

— В этой стране за ложь человеку отрезают язык? Неужели… — Эстер поспешно оборвала себя, но все равно с опозданием.

— Ты служишь принцу Халиду, однако не знаешь наших законов?

Эстер предпочла ничего не отвечать.

«До чего же я тупа! — укоряла себя Эстер. — Весь мой маскарад насмарку! Что мне делать теперь?»

Караван-баши украдкой поглядывал на спутницу, мысленно посмеиваясь над ней.

— Дорога впереди безлюдна и опасна. Не пожелаешь ли ты сопутствовать нам и отведать нашей скромной пищи?

Эстер колебалась. Раскрывать торговцам коврами, кто она на самом деле, ей, естественно, не хотелось. Однако и ей самой, и ее кобылке нужно было подкрепиться, чтобы продолжать путь.

— Окажи нам честь, — продолжал Карим с едва заметной иронией. — Семья Казарьян с уважением отнесется к важности и секретности твоего поручения.

После такого обещания Эстер кивнула в знак согласия. Если они будут держаться поодаль и не станут докучать ей, то для беглянки, возможно, все окончится благополучно.

Спустя пару часов караван Казарьяна остановился на полуденный привал. По приказу караван-баши слуга принес бадью с водой и торбу с зерном для лошади, а Эстер, избегая разговора с ним, отошла в сторону, уселась на землю в скудной тени какого-то деревца и смежила веки, притворяясь, что задремала.

До сих пор вроде бы ничто не грозило ей разоблачением. Женщины из семьи Казарьяна принимали ее за юношу и не смогли затевать с ней беседу, а мужчины были заняты лошадьми, мулами и верблюдами. Им было не до разговоров.

Усталая, голодная и совершенно одинокая, Эстер все же не могла отрешиться от дум по поводу того, что происходит сейчас в Стамбуле. Понес ли Омар наказание за свою оплошность? Несомненно, да.

В воображении Эстер предстал маленький евнух, забитый плетками до смерти. Чувство вины обожгло ее, а потом словно льдом сковало сердце. Как ей жить дальше, когда на ее совести уже две смерти. Почему она не способна предвидеть последствий своих поступков?

А что с Халидом? И о нем она думала с глубокой печалью. Как же он унижен, узнав, что новая рабыня его матушки дерзким своим побегом нанесла оскорбление царственной семье.

— Привет, — услышала Эстер тоненький голосок и встрепенулась.

Ей улыбалась крохотная девчушка.

— Привет! — откликнулась Эстер сквозь свою куфью.

Малышка указала пальцем на скрытое покрывалом лицо и спросила:

— Что ты там прячешь? Подошедший Карим тут же вмешался:

— Моя самая младшая. Ее зовут Криста. Он протянул Эстер рог, наполненный молоком, и лепешку, а Кристе приказал:

— Ступай к матери.

Девочка упрямо сжала губы и не подчинилась.

— Ты позоришь меня перед гостем. Уходи. Девочка наконец соизволила послушаться отца и отбежала в сторону, где уселись за трапезу женщины.

— Моя единственная дочь избалована, — благодушно поведал Карим. — В этом виновата ее мать. А почему ты не ешь? И что ты так усердно скрываешь под куфьей?

— Я ем в одиночестве, потому что шрамы на моем лице пугают окружающих, — солгала Эстер, и тотчас дрожь пробрала ее. Она очень ценила свой маленький язычок и не желала лишиться его.

— Понятно! — Игра кота с мышью забавляла Карима, тем более что все преимущества были на его стороне. — Однако мы, армяне, много пережили страданий и навидались всяких ужасов. Поверь, что зрелище твоих шрамов вызовет к тебе сочувствие, а аппетита мне не испортит.

— Я предпочитаю есть в одиночестве, — упрямо повторила Эстер.

— Как пожелаешь! — Он повернулся, собираясь уйти. — Мы выступаем через час.

Эстер попробовала молоко, налитое в рог, и ощутила его странный вкус.

— Что это такое? спросила она, опасаясь какого-нибудь подвоха.

— Армянский лаваш и козье молоко. Больше мне нечего предложить.

Отвернувшись от собравшихся в кружок Казарьянов, убрав покров ото рта, Эстер жадно набила рот хлебом. Не успев прожевать его, она стала пить молоко и тут же поперхнулась.

«Ты ешь как свинья!» — вспомнились ей упреки Халида. В отдельных случаях он был прав — надо отдать ему справедливость. Но почему она вообще подумала о нем? Именно сейчас, когда освободилась из лап зверя и должна быть безмерно рада этому обстоятельству? Откуда тогда это тягостное ощущение потери?

Эстер решительно тряхнула головой, отгоняя непрошеные мысли, и тщательно прикрыла лицо в надежде немного подремать и не быть во время сна разоблаченной в своем маскараде кем-нибудь из армянского семейства.