Возвращение в будущее - Сигрид Унсет

Стояла удушающая жара. Грозы и ливни, которые случались почти каждый день к вечеру, охлаждали воздух всего лишь на несколько часов, а потом жара становилась еще более нестерпимой. А ведь у меня была куча дел, вынуждавших меня без конца ходить по городу. То мне надо было зайти в офис мореходства, то попасть на примерку. Кроме того, был еще и наш несчастный пражанин, которого задержали в Цуруге, и мы пытались хоть как-то помочь ему. Вместе с мистером Г. мы обходили различные консульства и учреждения, связанные с помощью беженцам.

Однажды ко мне в отель на чашку чая зашла одна молодая еврейская дама. Выглядела она очень изможденной в связи с постоянным переутомлением и теми трагическими событиями, свидетельницей которых ей довелось быть в течение многих лет. Она рассказала, что недавно к ним, в приют для беженцев, прибыли поляки, человек сорок, все они были заключенными концентрационного лагеря, за их освобождение боролись, и вот наконец им сообщили, что их выпустят из лагеря и они получат разрешение уехать, но тут пришли немецкие конвоиры и сказали: «Ничего подобного, ни в какую Россию вы не поедете, вас казнят, и тем способом, каким это принято здесь у нас». Этих людей отвезли в крематорий и закрыли в печи. Охранники сказали им, что включили электрический ток. Люди, совершенно потрясенные и измученные всем пережитым, были уверены, что вот-вот скоро сгорят, и им казалось, что постепенно становится все жарче и жарче. Двое из них умерли от разрыва сердца, другие сошли с ума, это продолжалось два часа, после чего их выпустили. Конвоиры со смехом объяснили им, что это была просто шутка. Этим полякам удалось выехать из Германии. Вот такую историю рассказал один из новоприбывших моей знакомой. Этот человек прожил на свете немногим более двадцати лет, но был уже совершенно седой.

В одно прекрасное утро наш знакомый пражанин вошел в зал ресторана отеля, мы все в это время сидели за завтраком, мы тут же вскочили со своих мест, бросились к нему и так бурно пожимали ему руки, что чуть не вывернули ему суставы, ведь мы были так рады снова увидеть его. Правда, оказалось, что единственное место, куда ему дозволялось ехать, был Шанхай, а та сумма денег, которой мы совместными усилиями снабдили его, конечно же, была ничтожной, учитывая неустойчивость его положения. Так что жизненные перспективы у него были довольно неопределенны, весьма сомнительно, чтобы ему удалось получить в Шанхае какую-то работу, и, уж во всяком случае, у него не было никаких надежд заниматься своей любимой художественной керамикой. И все же это было лучше, чем ничего.

Между тем оказалось, что мы с Хансом располагаем некоторым временем, чтобы посетить Нару, это займет у нас два дня. Сам город Нара расположен у подножья низкого, поросшего лесом холма, за ним простирается большая равнина, как бы обрамленная плавно протянувшимися цепями гор, ничуть не похожими ни на острые вершины возле Цуруги, ни на горную гряду Рокко за Кобе. Времени у нас было не так много, поэтому мы не могли даже и думать о том, чтобы осмотреть сам город, я считала, что нам важнее увидеть хотя бы Хорюдзи, один из самых старинных буддистских монастырей в стране, где собраны сокровища старинного японского искусства, прежде всего скульптура и живописные полотна, которые мне доводилось видеть когда-то на фотографиях и книжных иллюстрациях, я и не мечтала, что когда-нибудь увижу их воочию.

Мы ехали на автомобиле среди полей, засаженных овощами, проезжали залитые водой рисовые поля, на которых можно было видеть ярко-зеленые всходы. Между травянистыми холмами виднелись красно-фиолетовые соцветия бобов. И тут-то я поняла, почему одна из самых очаровательных героинь в старинной японской новелле звалась Мадам Бобовый Цветок. Конечно же, у японских крестьян очень тяжелая жизнь, видно, что они очень бедны, их спины согнуты от тяжелого труда, кожа темно-коричневая от палящего солнца, лица прорезаны глубокими морщинами, что, впрочем, характерно для крестьян по всему миру. Они ходят босиком, ухаживая за посадками, на голове носят желтые широкополые соломенные шляпы, по форме напоминающие шампиньоны. Но даже эти беднейшие люди, тем не менее, причастны к драгоценному сокровищу своей страны, каковым, по моему мнению, является доведенный до совершенства художественный вкус, не имеющий никакого аналога у нас в Европе. Любой деревенский домик, мимо которого мы проезжали, выглядел очень красивым, а отдельные можно было назвать настоящими шедеврами, столь удивительно совершенные линии характеризовали изгибы соломенных крыш и очертания стен. Стены домов выполнены из некрашеных, сверкающих чистотой отделки гладких досок, обработанных умелыми руками, так что каждая древесная порода демонстрирует свою красоту и своеобразие. Эти дома настолько органично вписываются в окружающий пейзаж, что кажутся более естественными, чем сама природа. Деревенские храмы обычно отгорожены от дороги водоемом, на поверхности воды лежат, закрывая друг друга, большие круглые листья лотоса, их желтовато-белые цветы поднимают свои головки среди листьев и изящных кормушек для птиц, по форме напоминающих урны.

Войдя в храм Хорюдзи, попадаешь в особый мир. Я не знаю, как теперь, но мне известно, что раньше это было место, где люди стремились постичь духовную красоту, скрывающуюся за изменчивыми формами материального мира, с его страстями и потрясениями, это место, где можно прикоснуться к вечности. В тени под старыми кедрами и криптомериями расположились длинные приземистые деревянные строения храма, серо-коричневые от времени, покрытые серо-голубой глазированной черепицей, кое-где поросшей мхом; среди тонких и легких, как птичьи перья, золотистых стеблей бамбука поднимались пагоды и павильоны. С первыми каплями дождя усилился запах земли, незнакомых цветов и такой родной с детства запах хвои.

Часть художественных изделий, которыми владеет храм Хорюдзи, демонстрируется посетителям только в определенные дни в году, но и того, что нам удалось увидеть, вполне достаточно для полного восхищения. Во многих предметах старины совершенно очевидно влияние индийского искусства, что же касается скульптур и картин, то они, как мне кажется, по мере утраты этого влияния и осознания своей самобытности, становились все более прекрасными, приобретая японское своеобразие и неповторимость. Небольшого роста седовласый служитель храма, у которого было красивое узкое лицо и карие ясные, как вода в лесном озерце, глаза, водил нас по территории храма. Я не могу судить, была ли это всего лишь японская вежливость или этому пожилому человеку действительно было приятно видеть перед собой слушателя, который проявил такой интерес к его религии, но он изо всех сил старался на своем ломаном английском просветить Ханса, объяснить ему, что являют собой Будда и его различные воплощения, какой смысл заключен в изображениях всех этих странных индийских богов, мудрецов, отшельников и парящих ангелов. Ханс задавал служителю много вопросов, и чем больше он расспрашивал и допытывался, тем более любезным и доброжелательным становился этот старик — хранитель сокровищ; он старался растолковать моему сыну смысл церемоний и ритуалов, которые проводились в это время вокруг нас в разных частях храма. Мои же вопросы он пропускал мимо ушей, не обращая на них внимания, ограничиваясь лишь вежливой улыбкой и покачиванием головы. В конце концов, я стала вести себя так, как это свойственно всем японским женщинам, то есть стала сопровождать «своего мужчину и повелителя», Ханса, на почтительном расстоянии и в молчании.