Паутина - Весела Костадинова

смотрела на него, чувствуя, как внутри нарастает странное, тягучее чувство вины, которое было не совсем моим, но которое я принимала, потому что понимала, что его боль — это тоже результат моих решений, моей неуверенности, моего внутреннего ужаса перед самой собой.

— Макс, подожди… — я сделала шаг к нему, но он не двинулся с места, только напряжённо выжидал, не отводя от меня взгляда. — Я… это не в тебе дело, понимаешь?

Я не знала, как объяснить, не знала, как подобрать слова так, чтобы он не подумал, будто он сделал что-то неправильно.

Мне стало горько от осознания того, что я сломанная, испорченная, что не могу нормально ответить на его чувства, что даже самое бережное, самое заботливое отношение, которое он мне давал, не способно было преодолеть эту пропасть во мне.

Я видела, что он хочет что-то сказать, что, возможно, хочет возразить, но вместо этого он только тяжело выдохнул, проводя ладонью по лицу, будто пытался стереть с него всё, что только что между нами произошло.

— Я знаю, — наконец сказал он, но в его голосе не было облегчения, не было той привычной уверенности, с которой он обычно говорил. — Я знаю, Лиана.

Он замолчал на секунду, а затем резко отвёл взгляд, словно не хотел, чтобы я видела то, что сейчас читалось в его глазах.

— И будь он… проклят! — стиснув зубы, выдохнул Макс, и в его голосе звенела такая ярость, что я вздрогнула.

Это был не просто гнев. Это была боль, горечь, бессилие, срывающееся наружу, несмотря на все его попытки сдержать себя.

Он быстро шагнул в сторону, будто не доверял себе, если останется рядом со мной, будто ему требовалось пространство, чтобы справиться с тем, что внутри него бушевало.

— Лиана… — он снова повернулся ко мне, в его взгляде было отчаяние, но и решимость. — Я разобьюсь, но помогу тебе, понимаешь? Не сейчас, не когда ты носишь этого малыша… но позже… когда ты будешь готова.

Я не успела ничего сказать, но он шагнул ближе, почти умоляюще глядя на меня.

— Мы справимся и с этим, — твёрдо сказал он, словно пытался внушить мне эту мысль, заставить меня поверить в то, что это возможно.

Я верила. Хотела верить. Опустила голову, упираясь лбом в сильное плечо. Будь что будет….

29

Я и сама не заметила, как пролетел ноябрь. В начале декабря домой вернулась мама, а вот бабушка, собрав свои вещи, поспешила от нас съехать. Весь этот месяц наши с ней отношения становились все более натянутыми и сложными. Я не могла понять, почему моя бабушка, которая всегда и во всем меня поддерживала и давала мудрые советы, внезапно стала мне далекой и чужой. Нет, вслух она не настаивала на аборте, ничего мне вообще не говорила про ребенка, но в ее глазах я явственно читала горечь неодобрения. Все наши попытки поговорить оборачивались тяжелыми недоговорками и недопониманиями. Порой мне казалось, что во всем, что произошло с нашей семьей она винит меня. Или не меня, но Макса и Наталью, хотя они единственные протянули нам руку реальной помощи.

Университет я не бросила, но и особого рвения к учёбе не проявляла, ограничиваясь только теми лекциями, семинарами и лабораторными, которые были действительно необходимы. Я старалась не привлекать к себе внимания, не задерживаться на факультете дольше, чем требовалось, и к моему огромному облегчению, Роменского мне удавалось видеть лишь изредка, в основном на его лекциях.

Наблюдая за ним украдкой из своего угла, который теперь делила с Мариной, я с мстительным удовлетворением отмечала, что он выглядел всё хуже и хуже. В ноябре его классически правильное лицо и шея были украшены длинными, ещё не до конца зажившими царапинами — следами моей руки. Ближе к концу декабря он и вовсе стал похож на призрака: бледный, осунувшийся, с глубокими тенями под глазами, заметно похудевший, он больше не напоминал уверенного, самодовольного преподавателя, который в начале семестра с лёгкостью жесткой рукой управлял факультетом. Теперь его вид говорил о том, что его самого что-то угнетало, загоняло в угол, выматывало изнутри.

Марина, ехидно улыбаясь, рассказала мне, что на факультете обнаружили серьёзные растраты, причём речь шла не о банальных накладках в бухгалтерии, а о крупных махинациях с финансированием, которые привлекли внимание следственных органов. И хотя Роменский был назначен деканом совсем недавно, он уже проходил по делу как свидетель, но перспектива стать обвиняемым с каждым днём становилась для него всё реальнее.

— Его постоянно дёргают то на следственные действия, то на допросы, — с нескрываемым удовольствием сообщила Марина, лениво размешивая сахар в чае. — Говорят, он уже и сам не рад, что вообще сюда приехал.

Я ничего не ответила, только сделала вид, что вся эта информация меня не слишком интересует. Но внутри меня разливалось странное, тёмное, едва уловимое удовлетворение от того, что его жизнь теперь рушилась, что он терял контроль, что на этот раз он оказался в положении загнанной жертвы. Иногда, на лекциях, я чувствовала, как его взгляд скользит по аудитории, останавливается на мне, замирает. Я не смотрела в ответ, не провоцировала, но чувствовала это напряжённое внимание кожей, словно электрический разряд, пронизывающий воздух. Однако он больше ни разу не вызвал меня для ответа, не пытался заговорить, и даже на коллоквиумах мои небрежные, местами откровенно халтурные работы принимал без вопросов, словно окончательно потерял ко мне интерес.

Так продолжалось до самого конца декабря, пока перед самыми новогодними праздниками что-то не изменилось.

Было уже поздно, на улице темнело рано, и резкий морозный воздух обжигал щеки, когда я, кутаясь в шарф, вышла на парковку перед университетом. Снег падал мягкими хлопьями, устилая землю белым покровом, а я сосредоточенно счищала его со своей машины, не особо думая ни о чём, кроме желания как можно скорее сесть в тёплый салон и уехать Центр, где меня ждала обыденная, но такая спокойная работа.

Именно поэтому сначала даже не сразу обратила внимание на приглушенные шаги, осторожно приближающиеся ко мне со спины.

Но едва ощутив это незримое присутствие, какую-то едва уловимую настороженность, пробежавшую по позвоночнику, замерла, чувствуя, как внутри неприятно сжимается живот.

Медленно выпрямилась, сжимая в руках щётку для снега, и, не поворачиваясь, прислушалась.

Шаги остановились.

На какой-то миг между мной и этим кем-то растянулась глухая, вязкая тишина.

А затем раздался голос.

— Лиана.

Не смотря на все тренинги, проводимые со мной Максом и Натальей, не смотря на осознание, что вокруг много людей, на несколько