Свингующие пары - Владимир Лорченков

Ну… сказал я нарочито добрым тоном, приобняв его за плечи, и увлекая из комнаты. Я собирался сказать что-то про мороз и солнце. Поэзия всегда выручает русских в трудные минуты. Диего покорно поплелся за мной, но сказал.

Она сделала это из-за несчастной любви, сказал он.

Ты нашел этого мудака, решил сыграть в настоящего мужчину я.

Это была женщина, сказал он.

Любовь не выбирает тела, сказал я умную, как мне показалось, фразу.

Мы шли по коридорам их дома, и все это снова напомнило мне дурной сон: я веду за собой хнычущего мальчишку, а он упирается и плачет. А я все никак не могу найти ни Алисы, ни Лиды, ни выхода.

Эта любовь выбрала хорошее тело, сказал Диего. Ты его, впрочем, видел, сказал он.

Сестра была влюблена в служанку, сказал он.

***

Алиса и Лида убежали вперед.

Легко поднявшись на холм, – смеясь, – повернулись к нам, жестами дразня и показывая, что не мешало бы Диего, по меньшей мере изредка, проделывать хоть какие-то упражнения, кроме свинга. Они были похожи на расшалившихся школьниц – же переспали со своими парнями, но еще не испытали горечи первых абортов. На лицах наших жен отражался абсолютный покой бытия: я подумал, что если сейчас наступит конец света, и все замрет, – и по лестнице, спущенной с неба на серый от наступающих сумерек снег, слезет ангел с учетной книгой, – то Алиса и Лида, несмотря на богатый урожай грехов, попадут сразу же в число двенадцати тысяч избранных. Вполне вероятно, что их, избранных, придется ублажать. Сумерки стали ближе, и мне показалось, что конец света вот-вот и случится: картинка казалась совсем уж статичной. Но тут пошел вечерний снег – первые крупинки его закружились в воздухе робко, будто труха, осыпавшаяся со старого дерева, – и все вокруг снова ожило. Я мелком глянул на Диего.

Он с восхищением смотрел на женщин.

Те затеяли какую-то возню, уже отчаявшись дождаться своих неловких, неуклюжих мужей в чересчур толстых тулупах, мужей, переминавшихся с санями на полпути к вершине холма, то и дело поскальзывавшихся. Мы приблизились к женщинам настолько, что я уже различал, пусть и не лица, но фигуры. И мне ничего не оставалось делать, кроме как присоединиться к Диего. Оба мы наблюдали за женами, чуть затаив дыхание: словно житель дремучей провинции, чудом попавший в Лувр и увидавший знаменитую фигуру писца. Вот они какие, думали мы, глядя на Алису и Лиду, вот какие…

А что, если… сказал Диего задумчиво.

Извращенец ты гребанный, сказал я, моя Алиса исключительно гетеросексуальна… ну, разве что в рамках свинг-вечеринки, добавил я официальным тоном. А в целом и общем, нет, нет и нет. И не пытайся выпарить из этого нет своими долбанными алхимическими дипломатическими формулами философский камень «да», сказал я.

Разумеется, я чуть усложнял, но Диего только и ждал, когда я заговорю с ним в таком тоне. Ему нравилось, когда с ним говорили языком загадок, шарад, Кортасара. Хотя, на мой упрощенный взгляд, это было не что иное, как дешевенький средневековый пафос при дворе Карла Завоевателя. Страж души? Язык. Ворота глаз? Веки. И тому подобная латинская чушь, находившая отзывы в сердцах простодушных Болдуинов и прочих англосаксонских, фризских, бургундских, готских, и прочая прочая, дикарей.

Алиса никогда в жизни не трахнет Лиду, сказал я. Уж слишком она презирает твою жену, сказал я, неожиданно для себя.

Диего, против обыкновения, не рассмеялся и не оскалил зубы. Просто печально взглянул на меня, как собака, – которая ластится к вам весь участок вашего пути, что пролегает через двор, где она побирается, и которой вы отказываете в том, чтобы взять с собой, – и так же, как собака, слегка отстранился.

Прости, амиго, сказал я.

Брось, я сам вижу, сказал он.

Ну и денек у тебя выдался, сказал я.

А у тебя, стало быть, все пошло в гору, сказал он.

С чего ты взял, сказал я, наматывая на руку веревку от саней.

Ты стал уверенным в себе, наглым, и каким-то… больше мужчиной, что ли, сказал он.

Раздулся, как эрегированный член, сказал он.

Я просто пишу, сказал я просто.

Невероятно, сказал он. Если это так действует, то я тоже начну писать, сказал он.

Попробуй, сказал я. Это нравится женщинам, сказал я.

Мы, не сговариваясь, глянули наверх.

Мелькали белые меховые сапоги моей жены – я не запоминал названия, хотя они были в моде который год, что-то, связанное с собаками и зимовками, и у меня не было уверенности, что на обувь и правда не пошла пара-тройка роскошных ездовых псов, – и яркая куртка Лиды, чересчур простенькая с виду, чтобы быть таковой. Слушая разговор Алисы с кем-то из подруг, я узнал, что подкладка этой самой куртки была разработана чуть ли не в научно-исследовательском институте космических изысканий. Грела она, будь здоров. Я знал, потому что до наступления зимы возил Лиду, – прихватившую эту куртку, – в наш с Алисой загородный дом на берегу реки. И хотя был ноябрь, – и листья до конца не осыпались, и снег, прятавшийся в небесах до поры до времени, еще не решил осторожно осыпаться оземь, – в доме все равно было холодно. Я посадил Лиду на заднее сидение автомобиля, и укрыл ей ноги ее же курткой, а когда мы приехали, и я с трудом припарковался на пустой улице, где ветер печально, – словно прогуливающий уроки студент, – гонял банку из-под пива, и я открыл дверцу, и вынул Лиду, буквально на руках, то ощутил тепло ног. Горячая, как печка. Значит, куртка славно греет, сказал я, и отнес Лиду в дом на руках, пинком закрыв дверь. Я не боялся – в этом поселке зимой почти никто не жил, а редкие сторожа постоянно путали владельцев домов. Так что я и дверь в дом прикрыл ногой же – просто захлопнул, – и донес Лиду до постели, хотя это стоило мне многого. Моя любовница, в отличие от жены, женщина крупная. У нее крепкие, толстые ляжки, – приговаривал я, сдирая с Лиды колготки, – тяжелый, пышный, налитый зад, молочной полноты груди, крепкие, как ранняя кукуруза. Я сжимал их, глазам не веря – как бы сильно я это не делал, на груди Лиды не оставалось ни пятен, ни синяков. Я попросту не мог ухватить кусок кожи с груди, потому что грудь – как и бедра, как и ляжки, – была литой. Попытаться ухватить на ней кусок плоти было все равно, что проделать то же самое с бицепсом культуриста. Она вся была мраморная, литая, цельная, большая.