Король Теней (ЛП) - МакКаммон Роберт Рик

Мальчик снова кивнул, хотя ему казалось, что такое сравнение было неправильным. Вода была сильной и запросто могла затопить целые шахты, в мгновение уничтожая сотни людей.

— Начинай свою молитву, — приказал викарий из Колквита. И сын викария, как всегда, повиновался.

В конце молитвы были даны новые указания: новые стихи, которые нужно было выучить, после чего Енох задул свечу и оставил мальчика одного в темноте.

Это была хорошая ночь, не такая как некоторые другие. Иногда у Еноха случалось то, что его супруга (втайне от него) называла «моментом безумия»: викарий выступал против всего и вся, включая власть англиканской церкви, которая не признавала в нем способность вести к Господу достойных людей вместо того, чтобы бесплотно биться над шахтерами, погрязшими в разврате и пьянстве. Он не понимал, почему не может получить шанс подняться выше в своем сане. Он презирал поцелуи парчовых туфель, которые мягко переступали из сана в сан по мраморным полам… а ведь ему требовалось подлизываться к этим высокопоставленным людям, если скромный деревенский викарий хотел добиться видного положения.

Адам был умен и уже понимал все это. Он и вправду был гораздо умнее, чем предполагал его отец. Викарий из Колквита понятия не имел, что его сын постиг еще один важный факт: иногда, когда «момент безумия» превращался в «безумный час», викарий ругал свою жену за то, что она произвела на свет такого уродливого ребенка. Он считал, что таким образом Господь проклял ее за грехи всей ее семьи. Скромный викарий, глядя на своего сына, понимал: сколь бы упорно он ни трудился, из-за мерзкого отпрыска Эстер ему не обрести высокого сана в церкви.

Все это Адам знал. Знал он и то, что его рождение было настолько травмирующим для его матери, что она не могла родить ему ни сестры, ни брата, поэтому для одного родителя его рождение было печальным событием, а для другого — горьким семенем гнева, которое прорастало с каждым годом, становясь плодом трагедии самого Адама.

Но даже несмотря на все это, Адам много лет стремился запоминать стихи, непоколебимо молиться, когда от него этого требовали, и нести свое бремя, которое с каждым днем все тяжелее давило на плечи.

По субботам в серокаменной англиканской церкви в Колквите — небольшом шахтерском городке — задачей мальчика во время шестичасовых проповедей своего отца было стоять позади прихожан, размахивая шестом, к одному концу которого была прикреплена кожаная перчатка, а к другому куриное перо. Адам должен был сохранять бдительность среди прихожан: перчатка была предназначена, чтобы ударить по щеке любого юношу младше шестнадцати лет, а перо — чтобы пощекотать нос тому, кто постарше.

В воспоминаниях Адама, во всех деревнях и маленьких городках все было одинаково. Его семья переезжала, и Колквит был их четвертым домом. Церковь здесь посещалась редко несмотря на то, что опасная работа шахтеров была плотно сопряжена со смертью. Казалось, они боялись внезапного нашествия крыс в шахты гораздо больше, чем гнева Господнего, который, по пророчеству Черного Ворона, должен был вскоре прийти, чтобы уничтожить нечестивых и пощадить тех немногих, кому это суждено. Адам помнил, что его отец говорил о людях: очень немногим доведется пережить следующую «чистку».

Черный Ворон.

Адам слышал, как люди шептались об этом: «Вот идет сынишка Черного Ворона». Или «Если он продолжит трепыхаться, Черный Ворон полетит к своему создателю раньше нас всех».

Пока Адам бдительно стоял в задней части церкви и болезненно подергивал плечами, которые все еще саднили после вчерашних побоев, он размышлял о том, насколько верным было прозвище викария, которое прилипло к нему в Колквите. В своей черной сутане с высоко поднятыми руками Енох Блэк выглядел так, будто у него были крылья, способные вознести его ввысь, в Царствие Небесное, а его хищное лицо с носом-клювом будто клевало душу каждого грешника.

Он и вправду был Черным Вороном. Только никто не произносил этого прозвища при нем — его всегда бросали в лицо его сыну. Причем не только ученики школы, но и их родители, чье терпение лопнуло при виде этой кладбищенской птицы за кафедрой.

После проповеди длиной почти в целый день, во время которой Адам использовал шест, чтобы бить юношей по щекам и щекотать ноздри старикам, он вышел из дома под бормотание своего отца о недостатке внимания и уважения среди его паствы, и отправился прогуляться по лесу за их домом. Путь привел его к облюбованному им месту — к голым камням с видом на серое озеро. Там он растянулся на валуне и обрел покой в шуме ветра и звуках природы. Ему были приятны эти тихие звуки мирового хаоса, ведь в отличие от голоса Черного Ворона они не были пугающими.

Глаза Адама закрылись, и он быстро погрузился в сон. Однако вскоре он был резко разбужен зазвучавшим рядом голосом.

— Смотрите сюда! Это же сынок Черного Ворона разлегся здесь, как кусок дерьма!

Адам сразу сел и увидел, что рядом с его валуном стоят трое деревенских мальчишек — все с удочками в руках. Адам знал их со школы и молча терпел их частые провокации. Среди них был сын местного мэра Дэви Килер, который был на два года старше Адама, а также Дик Осмонд и Николас Спаффорд.

— Глядите, дерьмо зашевелилось! — бросил Осмонд, и все рассмеялись, будто это была лучшая шутка в мире.

— Мы помешали твоим молитвам? — спросил Килер, прижимая удочку к боку. — Болтаешь с Богом?

— Просто отдыхаю, — сдавленно ответил Адам.

— Это тонкое дерьмо ударило меня сегодня по лицу, — сказал Спаффорд, нахмурившись. — И засунуло перо моей маме в нос!

— Наверное, он хотел засунуть свой член в ее дырочку! — захохотал Осмонд.

— Эй! Заткнись! Ты говоришь о моей маме, Дикки! — Хмурый взгляд Спаффорда стал еще суровее.

— Скорее всего, этот тощий засранец хочет засунуть свой член в дырку твоего папаши! — гаркнул Килер. А затем повернулся к сыну Черного Ворона. — Кого ты больше хочешь: мамашу или папашу?

— Я лучше просто пойду домой, — сказал Адам, но когда он попытался соскользнуть с валуна, то обнаружил, что Килер — самый крупный из троих — преграждает ему путь.

— Никто не говорил, что ты можешь уйти, — сказал он таким же приказным тоном, каким с Адамом разговаривал его отец.

— Да! Никто не говорил! — эхом отозвался Осмонд, но Килер бросил на него взгляд, говоривший: «Заткнись или пожалеешь об этом».

— Мы пришли сюда порыбачить, — сказал Килер Адаму. — Хотим поймать себе что-нибудь на ужин. Но, сдается мне, пока ты тут сидел, ты распугал нам всю рыбу своей вонью!

Адам молчал, его сердце сильно колотилось в груди, потому что он знал, что должно было произойти.

— Единственно верным решением будет, — ухмыльнулся сын мэра, — отправить тебя в озеро, чтобы ты хорошенько вымылся, сказал рыбам, что тебе очень жаль и что Дэви Килер отправил тебя сюда. А теперь выбирай, сосунок: сам прыгнешь, или нам тебя бросить? — Эти слова вызвали приступ смеха у остальных, но лицо Килера с плоским, однажды сломанным носом, оставалось бесстрастным. — Ну! Выбирай!

— Моему отцу это не понравится, — сказал Адам и сразу же понял, что сделал это зря.

В ответ на это неубедительное и бесплодное заявление Килер криво усмехнулся.

— Я полагаю, это означает, что мы тебя бросаем.

Прежде чем Дэви Килер успел дотянуться, Адам Блэк прыгнул.

Он спрыгнул с валуна со всей силой, на которую были способны его ноги и отчаяние, и оказался почти над головой Килера, прежде чем другой мальчик схватил его за лодыжку, зажал бриджи в кулаке и сумел опрокинуть Адама, как мешок с зерном, на твердую, каменистую землю. Но Адам вскочил на ноги со скоростью, на которую его мучители не рассчитывали, и побежал прежде, чем мальчишки успели сообразить, что происходит.

Прошло около двадцати секунд, прежде чем они поймали его.

Осмонд вцепился в его спину, как пиявка, а Килер врезался ему под колени тяжелым плечом. Сын Черного Ворона упал в объятия сорняков и колючек, а затем мальчишки потащили его к озеру, чтобы завершить начатое. Пока Килер и Осмонд тянули Адама за ноги, Спаффорд бегал вокруг них кругами, брызгая слюной от смеха и подбадривая их. Адам ухватился за корень дерева, ударил ногой и попал сыну мэра в ребра. Тот, покраснев от ярости и боли прыгнул на него и начал колотить по плечам, а затем хлопать по ушам, пока его соратники улюлюкали и вопили от радости.