Представление должно продолжаться - Екатерина Мурашова

– А немцы?

– Немцы – что? Они остановились и ждут подписания мира, которое случится вот-вот. Альберт, я надеюсь, нас встретит. И уже оттуда…

Они собирались и строили планы до вечера, и еще несколько раз Майкл, будто забывшись, говорил ей «darling». И она, будто забывшись, касалась рукой его плеча. Она сразу решила, что не будет торопиться. А вот как приедут в Англию – там и начнут все сначала, с чистого листа.

В бывшем генерал-губернаторском доме на Тверской, где разместилась новая власть, царило, как всегда, лихорадочное оживление. В толпе, клубящейся в коридорах и настежь распахнутых кабинетах, попадались и братки в тельняшках и без, обвешанные оружием, и уставшие от государственных проблем господа в пенсне и потертых пиджаках, и вовсе непонятные личности в тулупах, обвязанные башлыками и шалями… Впрочем, больше всего было барышень самого разного возраста, которые или стремительно стучали по клавишам пишущих машинок, или бегали со свеженапечатанными листами из двери в дверь. Одна такая барышня, зеленоватая от бессонницы и табачного дыма, преградила было товарищу Таисии вход в кабинет, но, узнав, посторонилась и даже изобразила на отрешенном лице улыбку сомнамбулы.

В кабинете – клетушке, представляющей из себя отгороженный шкафами угол коридора, – немолодой человек, худой и носатый, ругался с кем-то по телефону:

– …Да, Радищев, прижизненное издание! На цигарки!.. И это правда, срубили голову Гермесу… Вам не кажется, что это уже макабр, а не революция?.. Ошибаетесь! Нужны! Вот мне лично – мне все это нужно! И тут совершенно не причем моя партийная принадлежность!

Бросив трубку, поднял голову и, упершись глазами в Таисию, начал было – в запале – рассказывать ей, как анархисты приехали на броневике к особняку, назначенному под музей, и реквизировали его для нужд сирот революции. И вдруг – осекся, сдернул с носа очки:

– Тая?..

Егор Головлев и товарищ Таисия не встречались и не разговаривали с самых октябрьских событий, когда Егор примкнул к эсерам-интернационалистам и стал работать в Моссовете.

– Позволишь сесть?

Стул был втиснут в узкое пространство между столом и шкафом. Таисия села боком, расстегнула пальто. Промозглая духота, пропитанная кислой вонью возбужденной толпы, давила на веки. Зажмуриться, лечь щекой на стол и заснуть…

– Ты прости, Егор, что я к тебе пришла и спрашиваю то, на что ты не ответишь, но… Что происходит в Москве? Действительно ли готовится переезд правительства?

Он удивился, но в меру. Ответил с усмешкой:

– Вообще-то это секрет. Они там, – мотнул подбородком, – уверены, что об этом не известно вообще никому.

– Тогда понятно, – она замолчала. Не потому, что решала, говорить дальше или нет – все было уже решено. Но уж очень говорить не хотелось.

– Что сейчас начнется, подумать боюсь, – бросил Головлев, морщась. – Надо будет освобождать жилье, и не абы какое. Куда девать владельцев? На улицу? И все это придется делать мне. Знаешь, в Калужской губернии… – не договорив, уперся взглядом в бумаги на столе, начал перекладывать их, будто искал что-то важное. – Так что у тебя с этим связано?

– Твой государственный секрет, – наконец заговорила она, – известен рядовым боевикам. Которые торопятся под это дело подчистить будущих выселяемых. На пользу партии, разумеется. А я так думаю, что, при нынешней ситуации, во вред. Выйдет чистая провокация. Особенно с учетом тех, кто именно участвует.

– А кто – именно?

– Неважно. Ты можешь что-то сделать?

Головлев поднял голову, без выражения глядя на Таисию. Глаза его, в набрякших веках, так заплыли краснотой, что невозможно было определить, какого они цвета.

– Могу.

– Вот, – Майкл положил на стол плоское кожаное портмоне. – Здесь билеты и деньги на первое время. Ты запомнила номера счетов, как я просил?

Анна Львовна молча кивнула. Смотрела, как он сидит, сгорбившись, и стол перед ним, непривычно пустой, кажется огромным. Все годы, что они жили вместе, этот стол был вечно завален бумагами, писчими и вычислительными принадлежностями, какими-то образцами… Когда он, приехав в Россию, купил эти фабрики, их фактически не было. И сейчас опять не будет.

– Майкл, – она поднялась и подошла к нему. Понимала, что лучше бы не говорить об этом, но не смогла промолчать, так стало его жалко. – Ты сделал невозможное. Ты спас капитал. Вернешься в Англию и начнешь новое производство… или в любом другом месте, где нам не будут грозить никакие революции.

– Certainly (разумеется), – он тоже встал. Улыбнулся – нарочно для нее, немного механически. – Пойдем спать, Энни. Завтра трудный день.

И в самом деле – время за полночь. Дети давно спят, и прислуга, с завтрашнего дня получившая расчет, тоже. Дом тих и темен, только в кабинете дрожит свечной огонек. Электричество в последние недели дают редко и ненадолго… Да какая теперь разница.

За окном зацокали копыта. Беспорядочные шаги, голоса… на секунду снова стало тихо, а потом раздался громкий стук в дверь.

– Так, – сказал Майкл.

Взял подсвечник. Остановил Анну Львовну, бросившуюся было к двери.

– Это от наших! Аморе хуже?..

– Погоди, я сам.

Уже в дверях обернулся.

– Подожди в детской.

И молча показал глазами на портмоне.

Она поняла, быстро взяла и спрятала под шалью. Хотя все равно была уверена, что это – за ней, и надо бежать к Аморе.

Уверенность эта пропала сразу, как открылась входная дверь и люди вошли в переднюю – чужие, бесцеремонные, громкие. Анна Львовна отступила в глубину коридора, слушая, как они заполняют пространство и говорят, кажется, все разом – напористо и вроде бы очень отчетливо, но невозможно разобрать ни слова. Запах, вернее, тяжелая смесь запахов – железо, пот, деготь… как на рынке или на вокзале, когда-то она и представить не могла, что придется оказаться в таких местах и почувствовать это… только еще страшнее, потому что было еще что-то, что-то отвратительное, кисло-сладкое…

Потом Майкл сказал:

– Этот дом защищен дипломатической неприкосновенностью. Вот документ, можете убедиться… – и внезапно, резко сменив тон:

– What’s happening (что происходит), Лиза?!..

– Лиза?..

Анна Львовна сумела таки остановиться возле самой передней. Выглянула очень осторожно, так, чтобы эти не заметили ее.

Да, там и правда была она, сестра Лиза, Луиза Гвиечелли.

Вернее… Как она называла себя тогда, в суде? Товарищ Екатерина. Именно – товарищ Екатерина. Полузнакомая взрослая женщина в блестящей, будто мокрой, кожаной куртке и красной косынке, завязанной сзади, по-революционному, туго стягивая смоляные кудри. И с каким-то большим оружием в руке.