Две столицы - Николай Равич

Вечером войска двинулись вперёд. Было запрещено курить и разговаривать, копыта лошадей укутаны, оружие и амуниция пригнаны так, чтобы при движении не слышно было ни одного звука. В таком безмолвии войска перешли вброд Рымник и оказались на другом берегу. Неожиданно они наткнулись на глубокий овраг, над которым стояли турецкие батареи. Суворов приказал опуститься в него и взять штыковой атакой неприятельские пушки.

Между тем австрийское наступление выдыхалось. Турки подтянули свежие силы, а батареи их, расположенные в деревне Богча, обстреливали не только отряд Суворова, но и били по первым линиям наступавших австрийцев. Из леса на русских налетели неприятельская кавалерия и отдельные отряды янычар. Однако Суворов с молниеносной быстротой определил, что на данном этапе сражения необходимо прежде всего взять Богчу.

Напрасно Кобург умолял его прийти на помощь, сообщая, что он больше держаться не может.

— Ничего, — отвечал Суворов, — пускай держится — бояться нечего, раз я здесь. Я всё вижу.

Рядом последовательных атак он захватил Богчу. Артиллерийский огонь турок ослаб. Тогда Суворов с такой же быстротой пересёк небольшую рощу и вышел во фланг главным турецким силам.

В это время австрийцы уже отступали под напором неприятеля.

Вдруг турки заколебались и остановились. Сначала начал отступать их левый фланг, потом главные силы. Наконец они стали отходить всем фронтом к подготовленным заранее позициям. Наступило короткое затишье по всей линии.

Суворов со своим отрядом присоединился к австрийцам.

Турки, готовившиеся к наступательным операциям, возвели слабые укрепления. Это была длинная полоса невысокой насыпи, прикрывавшей неглубокий ров.

Суворов, проехав вдоль всей линии, своим безошибочным взглядом точно определил её основные недостатки. Он приказал австрийским войскам построиться в виде дуги, в которой было несколько вогнутых линий. На её флангах и в промежутках между каре он поместил кавалерийские части. В первых линиях впереди австрийских солдат были расположены русские, хотя они составляли меньше одной трети австрийцев.

— Нет в мире, — сказал он Кобургу, — такой армии, которая могла бы выдержать силу русской штыковой атаки.

Сам Суворов встал в центре, впереди наступающих войск. По его знаку солдаты молча, не отвечая ни одним выстрелом на бешеный огонь турок, двинулись вперёд. Когда они приблизились на триста сажен к позициям турок, из интервалов карьером вылетели кавалерийские части и понеслись вперёд. Как вихрь они перелетели через насыпь и неглубокий ров и врубились в неприятеля. В это же мгновение громовое «ура!» загремело по всей линии и гренадерские полки бросились в штыковую атаку. За ними плотной массой бежали австрийцы. Прорвавшиеся с флангов в тыл турецкой армии казаки со страшным воем и свистом лавой мчались на неприятеля.

Великий визирь, умолявший вначале с Кораном в руках свои войска остановиться, бросил всё и с небольшим конвоем из янычар убежал с поля сражения.

Сражение прекратилось, началось побоище. Турки устремились к реке Рымник. Единственный мост, загруженный повозками, под обстрелом артиллерии рухнул. Тысячами турецкие аскеры тонули во вздувшейся воде.

Около пятнадцати тысяч турок полегло на поле сражения. Остальные сдавались в плен толпами. Потери союзников не превышали тысячи человек. Было захвачено сто знамён, восемьдесят пушек, огромная добыча, десятки пашей. Стотысячная армия великого визиря перестала существовать.

Потёмкин, совершенно не ожидавший такого оборота, забыв личные счёты, сам ходатайствовал «о знатной награде для Суворова». Императрица возвела Суворова в графское достоинство, пожаловала ему Георгия первой степени и бриллиантовую шпагу. Император австрийский возвёл его в «графы Римской империи».

Сам Суворов, пользуясь этим случаем, трижды представлял всех участников к награждению, доказывая, что «где меньше войска, там больше храбрых». Пользуясь растерянностью турок, русские захватили Бендеры, а австрийцы Белград.

Впечатление от этой победы в России, Турции и Европе было огромное, а последствия самые разнообразные.

Турция освободила русского посла Булгакова из заключения и готова была начать переговоры о мире. Шведский король Густав Третий потерял свою расторопность, оппозиция против него в стране усилилась. Все понимали, что, если Россия покончит с Турцией и перебросит большую часть своих войск к Балтике, Швеции несдобровать. Шведы начали переговоры, и мир был заключён без взаимных уступок и изменения границ.

Екатерина не скрывала своей радости и написала светлейшему: «Одну лапу мы из грязи вытащили, как вытащим другую, тогда пропоём аллилуйю».

Но «вытащить вторую лапу» было гораздо труднее. Турки не соглашались отдать Бессарабию и Очаков. Пойти на мир без всяких приобретений для Екатерины значило свести на нет все блестящие победы русских войск и потерять популярность в стране. А между тем единственный союзник России — Австрия — уже колебалась. Иосиф Второй находился при смерти. Страна была разорена войной и потрясена волнениями в Галиции и Венгрии. Кроме того, Пруссия подвинула к её границе двухсоттысячную армию. Англия подговаривала Турцию продолжать войну с Россией, обещая ей всяческую помощь. Екатерину глубоко тревожила развивающаяся революция во Франции. Её поразило, что сын виднейшего вельможи Александра Сергеевича Строганова — Павел Александрович — принимает деятельное участие в революционных событиях в Париже. Она приказала всем русским покинуть Францию и вернуться на родину, а всех французов выслать из Петербурга, за исключением тех, которые дадут особую подписку о верности королевской власти. К тому же русский посол в Берлине прислал известие о том, что французские революционеры имеют «злой умысел на здравие ея величества», для чего и направили в Санкт-Петербург некоего Басевиля.

На границе, в Санкт-Петербурге и в Царском Селе были приняты чрезвычайные меры. Задерживались на заставах все приезжающие. Если же это были иностранцы, то производилась тщательная проверка их личностей. Придворные старались не упоминать в присутствии императрицы о французах, французских энциклопедистах и в особенности о французской революции. Московскому главнокомандующему императрица, называвшая себя когда-то в письмах к Вольтеру «его маленькой ученицей», послала рескрипт: «Не печатать новых изданий господина Вольтера без цензуры и апробации московского митрополита». В Петербурге переводчик и издатель сочинений Вольтера Иван Герасимович Рахманинов вынужден был прекратить выпуск сатирического журнала «Утренние часы», а основанную им типографию перевести в своё имение Казинку Козловского уезда Тамбовский губернии. Но вскоре и там типография и выпущенные им книги были опечатаны, а сам он арестован по доносу цензора Сердюкова.

От «либерализма» Екатерины не осталось и следа.

Императрица дошла в своей мнительности до того, что и самого русского императорского посла в Париже Ивана Матвеевича Симолина стала подозревать в сочувствии идеям французской революции. В письме Гримму Екатерина сообщала: «Я получила очень неприятное известие, что Симолин стал ярым демагогом и теперь восхищается всеми нелепостями, которые совершает негодное Национальное собрание. Я думаю, что его свёл с пути истинного г-н д'Отен».

Никогда ничему не удивлявшийся первый член Коллегии иностранных дел граф Иван Андреевич Остерман, тощий, сутулый старик с нависшими седыми бровями и глубокими морщинами на лбу, прочитав попавшую к нему копию этого письма, прошёл к графу Безбородко. Когда толстый, жизнерадостный и блещущий здоровьем Александр Андреевич в свою очередь прочитал письмо, оба они взглянули друг на друга. Остерман разгладил морщины на лбу и изобразил на лице подобие улыбки. Безбородко хохотал так, что дежурившие в соседней комнате чиновники вскочили из-за своих столов.

Остерман и Безбородко знали, что Симолин — ярый монархист, является тайным доверенным лицом французского короля и королевы, а г-н д'Оген, то есть епископ Отенский — Талейран, депутат и член комитета по иностранным делам Национального собрания, был его платным агентом и информатором.

20

«Бунтовщик хуже Пугачёва»

Прошло свыше шести лет со дня смерти жены.

Наконец книга без имени автора была напечатана в домашней типографии Радищева. Радищеву казалось, что появление её произведёт в обществе взрыв негодования против самодержавной тирании, что самая лучшая часть дворянства разделит его убеждения.

Первый экземпляр он решил послать своему другу А. М. Кутузову в Берлин, второй — Гавриилу Романовичу Державину, и около тридцати экземпляров снёс знакомому купцу Зотову для продажи. Уже через несколько дней Зотов пришёл просить отпустить ему новую партию — все книги разошлись. Книга произвела такое впечатление, что петербургские купцы давали по двадцати пяти рублей в час за чтение «Путешествия». Но Радищев решил подождать — ему хотелось получить отзыв Кутузова или Державина.