Пулковский меридиан - Лев Успенский

— А что вы мне дадите, господа, — не обращая никакого внимания на это, зазвенел голосом Лишин, нелетающий летчик, — за другую новость? Что, ежели подписан и второй приказик? О том, чтобы — в случае чего! — корабли Балтийского флота не отдавать в руки врага, а затопить в гаванях… Что вы мне на это скажете, а?

Может быть, тридцать секунд, может статься, минуту длилось молчание. Потом полковник Лебедев, плечистый, тяжелый, седеющий, с шумом встал. Он задыхался и положил руку на сердце. На его грубом большом носу вдруг налились синие жилки, клеймо пьяницы.

— Слушай! — хрипло, с отчаянием выдавил он. — Ты… смотри! Такими вещами, брат, не шутят! Это — правда?

— Правда! — слегка пожав плечами, серьезно ответил начвоздухсил.

Тогда Лебедев молча, как на смотру, пошел мимо стола к окну у края внешней стены комнаты. Там, за запыленным стеклом, на той стороне узкой улицы, серела старая Пантелеймоновская церковь, построенная тут много лет назад в честь славной победы российского флота над шведами у мыса Ганге — Уд.

Полковник остановился прямо против окна, в первой позиции навытяжку: пятки вместе, носки врозь. Правая рука его поднялась ко лбу. Глядя на острый шпиль собора, он осенил себя широким крестом.

— Господи! — сказал он сиплым, прокуренным и пропитым голосом. — Господи! Спасибо тебе. Воистину посетил нас! Пошли, господи, владыко! Не отними своей милости! Лиши разума неверных!

Минуту спустя он уже сидел рядом с Лишиным на диване, тормошил его, приставал к нему.

— Да что же ты раньше молчал, Бобинька! Да кто же подписал такие штуки? Ведь это же — конец! Зиновьев? Сам? А ты уверен? Я боюсь верить… Да как же так? Последний матрос сообразит, чем это пахнет! Бунты-то не начнутся? Погоди: а Москва? Неужели Москва им это позволит?

Лишин вдруг прижал ладонь ко лбу.

— Вот этого-то единственно я и боюсь, — просто, без рисовки и ломанья, сказал он. — Если они не рискнут все сделать молниеносно, за свой страх и риск, не испрашивая дозволения Москвы, — тогда — пиши пропало! Тут все на волоске висит. Все решится в ближайшие два-три дня. Мильон различных влияний… Как быстро Родзянко будет наступать от Нарвы (пока-то идут неплохо!)… Как скоро эти рискнут выполнить свой план… Насколько мы с вами сумеем быть на местах в нужную минуту… Эх, чёрт возьми: рискнут они или не рискнут?

— Нет! — испуганно ломая руки, проговорил Володя Щегловитов. — Нет, не рискнут, что вы… Побоятся сами… Пошлют запрос…

— Как сказать!.. — разведя руками, протянул Лишин. — Не очень-то им хочется спрашивать, по-моему… Смотрите, как они очки втирают Москве по фронтовым делам. Пален у Ямбурга, Балахович под Псковом, а в газетных сводках — что? «Поиски разведчиков»! Нет, им всего страшней, если Москва узнает…

— Да откуда ты взял это, Боря? Что им — впервой запросы делать? Почему…

— Почему? А ты интересовался, как я тебе приказывал, тем, что было на Восьмом съезде партии ихней? Слышал, что там говорилось о пермских делах? Газет красных не читаете, братья-разбойники, вот в чем беда ваша!

На съезде что решено было? Войска укомплектовать, вооружить, комсостав оздоровить… Рабочих, мужиков командирами делать. Ты думаешь — не получится, а они считают — получится… Они, брат Лебедев, народу верят…

И народ им той же монетой платит… Ну, отрицай, отрицай: толк-то какой с твоего отрицания? Они верят, а мы с тобой — нет. Это все господин Предкоммуны лучше нас с тобой понимает. Однако — выполнил он решения своей партии? Слава аллаху и не подумал… Сам видишь.

— Вижу, — пробурчал Лебедев — дальше что?

— То, что ты прав: отписываться они тут наловчились. Они не этого боятся. У них худший страх есть. Они того боятся, что если Цека им доверять перестанет, так он сюда своих людей пришлет… Почем я знаю, кого: Ленин выберет. Ты разве под Пермью не был? Казалось, — конец Совдепии, карачун, ничто уже спасти не может… Цека прислал своих людей — Дзержинский приехал, Сталин приехал… В две-три недели все перевернулось. Как из-под земли новая армия выросла… Да что у тебя — память короткая? Царицын забыл? Станцию Воропоново забыл? Когда все уже вот как у нас в руках было, и — лопнуло… А почему?

Лебедев держал очередной стакан возле рта, намереваясь опрокинуть его. Теперь он вдруг отвел руку и осторожно поставил сосудик на пустой стул рядом с собою.

— Погоди, Боря! — напрягая весь свой рассудок, остановил он Лишина. — Погоди. Как ты все это быстро: то так, то этак… Ну, случится такая беда, тогда будем и отсюда ноги уносить… Но дай мне хоть до завтрашнего утра человеком побыть, порадоваться…

Час спустя, раздеваясь на сон грядущий в одной комнате со Щегловитовым, инспектор артиллерии Лебедев, все еще навеселе, напевал без конца одну и ту же песенку: «У попа была собака, поп ее любил!..»

Уже в постели он закурил козью ножку. Лампа была потушена, но полковник долго еще ворочался, звеня пружинами, никак не мог устроиться по-настоящему. «Он ее любил! Ах… он ее любил!»

Наконец надлежащее положение было найдено. Конец папиросы, как рубиновый светляк, закружился над изголовьем.

— Она съела кусок мяса… он ее убил! Убил, чёрт ее возьми! Володька! Спишь?

— Нет…

— Резюмирую… Если верить Лишину — что же выходит? Юденич сидит в Гельсииках этих и командует оттуда не только Пашкой Родзянкой… Э, нет! Он командует и войсками, наступающими на Лодейное! Ясно? Ясно! Значит, господа поильцы-кормильцы дозволили ему и это…

Щегловитов резко перевернулся на своей койке.

— Дядя, слушай, как тебе не грех… Кто позволил? Антанта? Да как они могут распоряжаться здесь, у нас… Мы же не Индия в конце концов!

— Чего-с? — Лебедевская папироса описала во мраке длинную ироническую дулу. — Это — как это «как могут»? А ты знавал, дитятко, в невинной младости твоей маменькина кузена, князя Щербацкого, Илюшу рюриковича? Вот уж на что был князек родовитый! В гербе — медведи и козлы, меха горностаевые и «противогорнастаевые», смотреть страшно… В буфетах серебрецо — в пору на царский стол нести… А посмотришь на буфет снаружи — пломбочка. И на ней, без всяких козлов, со спартанской простотою: «Семен Гинцбург. Банкирский дом».

И глядишь, бывало, сидит голубая кровь под своим серебришком, кушает манную кашу с оловянной тарелочки… Так что и ты с родовой спесью нашей вперед далеко не суйся. Гордость это, брат, полдела… Права разные международные — совсем четвертинка! Деньжонки, вот что важит!

Он помолчал несколько мгновений. Потом голос его неожиданно дрогнул и даже протрезвел от сдержанной ненависти.

— Ты моего видел? Кого, кого! Комиссара… «Запомни, товарищ Лебедев: рядом с тобой партия меня поставила, и я тебе в любое время партийную помощь оказать готов!» Ух, я б ему оказал помощь. Так уж давай лучше помолчим насчет чести в тряпочку: лучше чёрту рогатому копыта ваксой чистить, чем… Ладно! Не в этом дело: что же у нас в таком разе получается? Да ты — спишь, что ли?

Щегловитов не отвечал. Он лежал, думал. Ему вдруг снова вспомнилась та веселая простая девушка в белой кофточке, которая кричала из двери их квартиры на Кирочной. Там у нее теперь, наверное, шум, играет рояль, щегловитовский «рениш»; здоровенные девки с упоением кружатся по угловой гостиной… По тому паркету, на котором стоял он во время молебна, когда его отдавали в Правоведение… Пляшут, ни о чем не думают, ничего не боятся. Им не грозит ни Чека, ни пуля на фронте, ничто…

Но… погодите же, дорогие мои! Постойте! Теперь недолго: неделя, две… А потом он, Володя Щегловитов, придет еще раз на свою Кирочную, придет с двумя или тремя солдатами, ночью, непременно ночью… Он нажмет звонок и долго-долго не будет отпускать знакомую костяную округлость кнопки… Они выскочат полуодетые, насмерть перепуганные, трясущиеся, в прихожую… А он с презрительной вежливостью, брезгливо указывая на них рукой в белой перчатке, скажет:

— Укажите им выход… Вон, вон, вон!

Он так гаркнул в полубреду, что Лебедев испуганно вынырнул из-под одеяла.

— Владимир, ты что?

Щегловитов вздрогнул.

— Ничего, дядя… — сконфуженно пробормотал он. — Это я так… Мечтаю…

— А… «так»? А ты — не очень-то «такай»! Мечты, мечты, где ваша сладость?! Гм, да… «И в землю закопал, и надпись надписал…» Все это мило, очень мило… Только вот — какую-то надпись над нами с тобой наши хозяева надпишут?.

Глава XII

ПОДСТУПЫ К ПИТЕРУ

Сведения, которыми Борис Лишин обрадовал в доме на Паптелеймоновской своих доверенных и друзей, не были ложными. Но им недоставало точности. На тот день, на пятнадцатое мая, они слегка запаздывали. А в такое горячее время за сутки совершаются события чрезвычайной важности.

Лишин был прав в большинстве своих догадок. Действительно, руководство Петрокоммуны, с негодяем из негодяев, переряженной продажной гадиной, себялюбцем и трусом Зиновьевым во главе, готовило удар в спину защитникам Петрограда. Готовило скрытно, в величайшей тайне.