Цепные псы одинаковы - Иней Олненн

— Стало быть, не обманул Торвал? Увел Ян свое племя?

— Увел. А эти-то как поняли, что опоздали, тут такое началось! Янгар Стигвичей и спрашивает: "Что же это такое? С кем мы сражались? Кто, пойди все прахом, положил стольких моих людей?!" Тут прибегают янгры передовых отрядов и докладывают: "Мы прочесали все становище. Никого нет. Соколы ушли и ушли они дня два назад". "Так с кем же мы сражались?" — спрашивает славный Мал Годарх, на что Эван Асгамир ему отвечает: "Они оставили горстку людей, не для защиты, а так, чтоб стан без боя не отдавать. А потом ушли и унесли с собой раненых и убитых".

Ингерд кивнул. Он знал, как ушли Соколы, — через тайнинский ход. А Барс меж тем продолжает:

— Ну, тут янгар Мышей как заорет: "Стало быть, эта горстка перебила столько наших? Так что ли? А если бы их была не горстка? Ты, Вепрь, говорил, что Соколиный стан взять легко!"

— Вечно эта трусливая Мышь хочет и воде искупаться, и сухой остаться, — подал голос другой Барс.

— А то, — усмехнулся Эйрик Редмир. — Вепрь Годарху и отвечает: "Я говорил, что стан взять легко, но не говорил, что обойдемся без мертвых. Ты соображаешь, Годарх, что война началась? Или думаешь, на войне убитых не бывает? И не надейся за нашими спинами отсидеться, я твоих бойцов своими прикрывать не стану! И сам в бой пойдешь, как все!"

— Да, не любит Мышь заносчивого Асгамира, — сказал Ингерд, — но боится его, знает, что Вепри сильнее и тягаться с ними бесполезно.

— А жадность его и вовсе сильнее прочего, — говорит Барс с рассеченной бровью, — потому и пошел воевать, не то сидел бы дома.

— Мышь она и есть Мышь, — сплюнул Эйрик Редмир. — Живо по становищу разбежались поглядеть, не оставили часом хозяева в спешке какого-нибудь добра. А Годарх, Стигвич и Асгамир меж тем на совет сели. Ну, понятное дело, я неподалеку схоронился, чтоб послушать. Залег в траву, а тут слышу, через кусты кто-то ломится с треском страшным, точно сохатый, в шаге от меня прошел, чуть на руку не наступил.

— Кто же это был?

— Рунар. Мокрый, обтрепанный, весь шальной какой-то. Отец на него смотрит, точно не узнает, будто уродство в нем какое появилось. Ничего не сказал, показал, чтоб сел подле, а потом говорит: "Соколы под защиту Туров ушли, теперь их достать потруднее будет". "Эти Туры нам как кость в горле, — Мал Годарх сплюнул. — Их горстка, а взять не удается". Угар Стигвич говорит: "Туры — бойцы сильные, а после того, как племена им Клятву Верности дали, у них подавно помощников прибавилось". "Как же нам их разбить? — не унимается Мал Годарх. — Разве что к Соль-озеру прижать да утопить". А долговязый Стигвич другое: не прижмешь, говорит, там, мол, лесов много, попрячутся, ищи их потом.

— Теперь Лисы, Соколы, Орлы да Туры в крепкий кулак собрались, — говорит Ингерд. — Проспали Вепри то время, когда их по одиночке взять можно было. Теперь у этого кулака кроме силы еще и голова есть.

— Эван Асгамир так и сказал, а Годарх фырчит: "Это Исмел Стиэри-то голова? Да этот Тур скоро копыта откинет, лет-то ему больше нашего!" Тут Вепрь разозлился, я думал, прибьет его, но он только процедил сквозь зубы: "Недорого за слова твои дам, Годарх. Не стоял ты в бою против Стиэри, раз речи ведешь такие! Он сейчас наш главный враг, потому как что голова скажет, то кулак делает!" На это Годарх как закричит: "Да мы почти все земли по Стечве себе взяли! Осталось только Лис с Келмени выкурить, так там Боргвы с Туархами помогут! Чего вам еще?" Тогда Угар Стигвич к нему наклоняется и в самое ухо говорит: "Пока мы Лис с Келмени выкуриваем, нам в тыл Барсы ударят! Или забыл про них? А может, и про Медведей забыл?.. Они тоже на стороне Стиэри!" Годарх аж зашипел, ты слыхал когда-нибудь, как мыши шипят? То-то. "Да что вы заладили — Стиэри, Стиэри!.. Убить этого Тура, и Клятве конец! И племена разбредутся которое куда, а тут уж мы с ними разделаемся!" А Вепрь смеется: "Да как же ты убьешь его? Ты же свист стрелы услышишь — на землю от страха валишься! Тебе ли тягаться с могучим Туром?" Тут янгар Мышей побагровел от злости и бросил: "Я с ним тягаться не собираюсь. А ты колдуна своего попроси, он на него мор-то и нашлет!" Сказал — и ушел. А ты чего побледнел, Ветер? Или знаешь что про колдуна этого?

— Ничего не знаю, — хрипло отвечает Ингерд.

— А долговязый Угар Стигвич, похоже, знает, потому что сказал так: "У Белого Тура свой колдун есть, твоего не слабее. Неужто ждать будешь, когда сгубит тебя? Не жди, первым ударь!"

— А Рунар что?

— А что Рунар? Рунар на сторону Стигвича встал. Надо свалить Тура, говорит, срубить голову. Мол, мечом нам его не достать, а колдун без меча с ним управится. А когда Стигвич ушел, отец с сыном одни остались, янгар Эван на сына-то и набросился: от тебя, мол, от воина, слова такие слышу? Исподтишка, со спины напасть хочешь? Ладно Годарх и Стигвич, за них жадность говорит, а ты с чего речи такие ведешь? А Рунар ему и отвечает: "Не будет мне покоя, пока род Стиэри землю эту топчет. Не поможешь — сам, один, за его головой пойду. Дочь его, Кьяра, сердце свое Черному Волку, врагу моему, отдала. Я ее сердце перехвачу, чтоб Волку не досталось". И ушел Рунар. А янгар Эван еще долго сидел один, и лицо у него было как сейчас у тебя, Ветер, — бледное и страшное, ибо, как и ты, попал Вепрь в западню, и придется ему черные дела вершить, по воле или против. У него, как и у тебя, есть жизнь, что дороже своей собственной, — жизнь сына, и ради нее он всякое дело совершит.

— Черное то дело будет, Барс, — говорит Ингерд, — а потому мешкать нельзя, надо спешить в стан Стиэри, успеть беду отвернуть.

— Не торопись, отвечает Эйрик Редмир, — я двух гонцов к Турам послал с предупреждением, гонцы хорошие, они свое дело знают.

Но Ингерд все равно в дорогу засобирался.

— Верю, что лучших гонцов послал ты, быстрых, но не успокоюсь, пока сам янгара Исмела не увижу.

Эйрик Редмир глядел на него, глядел, а потом и говорит:

— Ладно. Эт мар. С тобой пойду. Что-то и мне беспокойно стало.

И другому Барсу, у которого бровь рассеченная кровила, велит:

— Возвращайся в стан, быстроногий, расскажи все, что здесь услышал. Пусть янгары дозоры укрепят да меня дожидаются. Какие вести — хорошие иль плохие — принесу, не знаю. А нам с тобой, Волк, на коней садиться — и в дорогу.

Сели они на коней, кони свежие, легко пошли, быстро, и волки отдохнули, не отстают. А темень-то уже загустелась, потому с дороги не сворачивали, путь не укорачивали, коней гнали, слова не молвили. Мимо озера Околич ехали — бег попридержали, ибо место это, где становище было, еще исходило страданием и печалью, вечувар на пригорке истуканом безмолвным стоял, в черные воды могильного озера гляделся, побоялись Ингерд и Эйрик думы его нарушить, гнева его побоялись, потому тихо проехали.